Позже, в Индонезии, президент Сукарно, заметив, что отец с опаской пережевывает переперченную, обжигающую рот курятину, посоветовал не пренебрегать местной кухней.

— Перец убивает микробов, дезинфицирует, — пояснил Сукарно. — Во время войны японцы кормили пленных американцев на выбор: местной пищей или более им привычной, европейской. Те, кто выбрал местную провизию, почти все остались живы, остальные умерли от кишечных болезней.

Отец засмеялся и сказал, что ко всему привычен. Индонезийские блюда он ел с удовольствием. Мне тоже цыплята в перечном соусе показались исключительно вкусными. Президент Сукарно оказался прав: у всех, кто не пренебрегал местными блюдами, живот не болел.

Конечно, отец обсуждал с Сукарно не только кухню. Президент Индонезии, наряду с Неру, возглавлял Движение неприсоединения, третий мир, как говорят теперь, и хорошие отношения с ним сулили нашей стране большие политические дивиденды. Скажу одно: отец своего добился — и Индия, и Индонезия, и Афганистан стали нашими добрыми друзьями.

И еще один штрих. На первый взгляд кажется, что государственные деятели при встречах обмениваются глубокомысленными заявлениями да зачитывают по бумажке политические декларации. Это верно, но только если глава государства немощен и не владеет материалом. Таких «переговорщиков» любят помощники и речеписцы, тут они сами пытаются творить политику, а глава лишь озвучивает их заготовки. Просто театр марионеток какой-то!

Для самостоятельного, досконально разбирающегося в проблеме политика переговоры — словесный турнир со всеми неожиданностями, выпадами и контрвыпадами. А потому и разговор строится с подходцем. Собеседники поначалу могут говорить о погоде, об архитектуре и искусстве, о спорте — на любую тему, позволяющую установить контакт. А главную тему вроде и не обозначают, но в подходящий момент ее коснутся, как бы невзначай, — и снова возврат к ничего не значащему разговору.

На моей памяти немало таких политиков. И отец, и Джон Кеннеди, и британские премьер-министры Энтони Иден и Гарольд Макмиллан, и Шарль де Голль, и Джавахарлал Неру, и Сукарно сами творили свою политику, сами задавали тон, самостоятельно вели тему, быстро ориентировались в меняющейся обстановке. Правительственная бюрократия таких руководителей не жалует, их называют волюнтаристами, ворчат, что в переговорах все напутано, нарушен заранее подготовленный сценарий и даже, если удается добиться большего, чем ожидалось, то все равно «не так, как следовало».

К переговорщикам «по бумажке» можно отнести не только немощных Леонида Брежнева и Бориса Ельцина, но вполне крепких Дуайта Эйзенхауэра и Владимира Путина. Тут дело не в форме, а в содержании.

При «живом» общении исключительно важна точность перевода. Одно дело от сих до сих прочитать заранее выверенный перевод домашней заготовки и совсем другое — не упустить в разговоре постоянно ускользающие, но очень важные нюансы, быстро подобрать в чужом языке точное соответствие неожиданно произнесенной фразы. Любая ошибка, даже просто заминка, может сорвать всю игру. Такие переводчики-дипломаты, как Олег Трояновский или Виктор Суходрев, ценятся на вес золота. Им всегда удавалось дать точный по смыслу перевод красочного, сдобренного идиомами языка отца. Приведу позаимствованную у Виктора Суходрева рассуждение о коллизиях, связанных с переводом живой речи.

Во время визита в США отец, естественно, расхваливал преимущества советского строя, но, не желая обидеть хозяев, в одном из выступлений добавил «пусть время нас рассудит, и не будем обижаться, всяк кулик свое болото хвалит».

Суходрев растерялся. «Я, конечно, знал, что существует такая птица, но никогда ее не видел и, как она называется по-английски, не знал, — вспоминает Виктор Михайлович, — но надо выходить из положения, и я перевел: “Всякая утка свое озеро хвалит”. Присутствовавший там переводчик американской телекомпании знал, что такое кулик и перевел правильно. Зрители услышали с экрана сразу два перевода. В утренней газете появилась третья версия: «Каждая змея свою трясину хвалит».

Кулик, утка или змея в данном контексте нет разницы, а если бы речь шла не о болоте? Казалось бы, незаметная смена акцентов меняет весь смысл. Тут уместно припомнить и кузькину мать. Отец любил ее поминать, когда к месту, а порой из «хулиганства», чтобы посмотреть, как справляется переводчик. Иностранцы переводили в лоб: «Мать Кузьмы», наши — в соответствии со словарем, как грубую угрозу. Суходрев, исходя из общения с отцом, сделал вывод, что у него «показать кузькину мать» — означает продемонстрировать лихость, силу. Он поделился своей догадкой с Хрущевым.

— Очень просто, — согласился с ним отец, — это значит показать то, что они еще никогда не видели.

А вот какой курьезный случай произошел в Индонезии. Переводчиков с индонезийского у нас тогда было раз-два и обчелся, не говоря уже о профессиональных дипломатах-переводчиках. Отцу подыскали лучшего, в совершенстве владевшего языком симпатичного молодого человека, но не обкатанного на двусторонних переговорах один на один. Скажу сразу, что справился он со своей миссией успешно, но не без накладок.

Президент Сукарно в знак особого уважения сопровождал отца в течение всей десятидневной поездки по стране. Переговоры и разговоры они вели постоянно: в самолете, в машине, на прогулках, перескакивали с темы на тему, с буддистских ритуалов на проблемы мировой политики, с техники народных рисовальщиков на ядерное сдерживание. В самом начале поездки Сукарно с отцом как-то утром сидели на террасе загородной президентской резиденции в Богоре на острове Ява. Президент расспрашивал о московской зиме, морозах, снеге и иной экзотике.

Переводчик по неопытности постеснялся беспокоить Хрущева такими мелочами и начал отвечать сам. Сукарно спрашивал еще и еще, переводчик вновь «не беспокоил» отца. Между Сукарно и переводчиком завязался оживленный светский разговор. Отец сидел рядом, недоуменно вслушиваясь в звуки незнакомой речи. Так продолжалось несколько минут. Наконец он не выдержал и в паузе язвительно спросил переводчика: «Кто, собственно, здесь ведет переговоры? Вы или я?»

— Но, Никита Сергеевич, он же о погоде… — пролепетал переводчик.

— О погоде, не о погоде, ваше дело переводить дословно, — выговорил ему отец.

Разговор вошел в нормальное русло. Больше подобных казусов не возникало.

Завершилось азиатское турне трехдневным, со 2 по 5 марта, посещением Кабула. После буйства зелени тропиков Афганистан показался мне серым, погода промозглой. Там только начиналась весна, на деревьях едва набухли почки. Отец осмотрел построенные с нашей помощью и за наш счет хлебозавод, госпиталь, домостроительный комбинат; долго беседовал с королем Мухаммедом Захир Шахом и его дядей — премьер-министром Сардар Мухаммедом Даур-Ханом. [61]

Я скучал. Запомнился только разговор на одном из приемов в королевском дворце. Речь зашла о патриотизме, и один из высокопоставленных афганцев похвастался, что по инициативе короля, чтобы поддержать экономику, чиновники поголовно отказываются от жалованья.

— На что же они живут? — удивленно воскликнул один из наших.

— На взятки, естественно, — благодушно пояснил афганец, — на жизнь с лихвой хватает, а еще и государство обирать — непатриотично.

Вот такой патриотизм.

5 марта отец вернулся в Москву, а через десять дней ему предстояла очень ответственная поездка во Францию. Меня тоже включили в делегацию. Однако не все получается, как задумано. Вернувшись из тропиков в промозгло-морозную Москву, отец подхватил простуду. Намеченный на 15 марта вылет в Париж пришлось отложить. Мировая пресса, французские политики забеспокоились, что у отца за болезнь? «Дипломатическая» или просто грипп? Оказалось, просто грипп. 23 марта выздоровевший отец прибыл в аэропорт Орли.

Случайно я узнал, что в Париже проживает знаменитый на всю Францию коллекционер бабочек и вообще насекомых Ле Мульт. С первого дня я только и думал, как мне взглянуть на его сокровища. Закрытых зон в Париже не существовало, но график визита оказался плотным, по нескольку мероприятий на день. Естественно, отцу отводилась главная роль, я же, стоя в задних рядах свиты, раз за разом выслушивал похожие друг на друга речи — в ратуше, в Доме инвалидов, в мемориальной квартире, где когда-то жил Ленин, на могиле неизвестного солдата… Наконец мне удалось улизнуть.