К счастью, на сей раз обошлось без революции, строители «выпустили пар» и этим ограничились. Президиум ЦК трижды рассматривал «дело Темиртау», 25 сентября и 2 октября, в отсутствие отца, во время его зарубежных визитов, сначала в США, а потом в Китай, и еще раз с его участием — 17 октября. Кунаев жаловался Хрущеву и на Беляева, и на то, что члены Президиума ЦК не смогли во всем разобраться. За собой ответственности за происшедшее он не чувствовал. По-восточному хитрый Кунаев решил воспользоваться случаем, чтобы выдворить москвича из республики.

После дополнительного разбирательства сменили руководство, от комбината до совнархоза и Карагандинского обкома, но самого Беляева пока не тронули. Кунаев не успокоился, продолжил «копать» под Беляева, теперь уже не только в связи с Темиртау, но и по более широкому фронту, обвинил его в некомпетентности, грубости, ущемлении местных кадров, во всем том, что в сталинские времена редко не заканчивалось арестом.

В Казахстан послали комиссию во главе с Брежневым. Он встал на сторону Кунаева. Они сдружились, когда сам Брежнев стоял во главе Казахстанского ЦК. «От Беляева необходимо избавляться» — вот главная мысль доклада Брежнева на заседании Президиума ЦК 7 января 1960 года. Присутствовавший тут же Беляев не сопротивлялся, свои ошибки признал, согласился, что «видимо, не дорос до деятеля большого плана», каялся, «просил бы верить ему, что он старался».

— Товарищу Беляеву подсказывали, но он не прислушивался, — наступал Кунаев. — Товарищ Беляев по радио руководил. Проявлял трусость в работе.

«Местные товарищи», все казахи, Кунаева активно поддержали. Они не сомневались в том, что Беляев уходит и на смену ему придет Кунаев. Одни говорили о «тяжелом характере товарища Беляева, о его высокомерии», другие — что он «оторвался от масс», третьи о его «негодном стиле работы, текучке, отсутствии планов». Другими словами, говорили все то, что следует говорить, когда все всем ясно.

Только алма-атинский областной партийный секретарь М. Б. Бейсембаев проявил «самодеятельность»: присоединившись к общему мнению, что товарищ Беляев сухой человек, необщителен, не располагает к себе, не знает многих работников, не «обошел вниманием» и Кунаева, который, по его мнению, «много обещает, но не выполняет».

— Товарища Беляева переоценили, — подвел итог обсуждения отец. — Напрасно на него надеялись. Он оказался недостаточно подготовленным, грубым. Нужен человек погибче.

И тут отец начал перебирать возможные кандидатуры на его замену: Брежнева, Игнатова, первых секретарей Воронежского обкома Алексея Михайловича Школьникова и Оренбургского Геннадия Ивановича Воронова. Обоих их отец хорошо знал. Всплывала и фамилия Кунаева, но только в числе прочих.

Брежнев с Игнатовым от Казахстана открещивались как черт от ладана. Себя они не видели нигде, кроме Москвы. В России существует единственный путь наверх с периферии в столицу, и они его проделали. Перемещение в обратном направлении… Перед глазами стоял пример самого Беляева, два года назад он, член Президиума, секретарь ЦК, легкомысленно согласился пойти «на Казахстан» и теперь оказался ни с чем. Игнатов вообще расстроился донельзя, он метил в кресло Первого секретаря ЦК, а тут какая-то Алма-Ата. Исчерпав все аргументы, он даже сослался на слабое здоровье.

Отец не настаивал и, воспользовавшись моментом, Брежнев осторожно предложил поискать кандидатуру на месте. Так снова выплыла кандидатура Кунаева. По мнению Леонида Ильича, он республику знает и инициативен. Отец согласился.

19 января 1960 года Пленум ЦК Компартии Казахстана освободил товарища Беляева и избрал Первым секретарем ЦК Кунаева.

Горбачев отправит Кунаева на пенсию в 1986 году.

По всем меркам Беляев легко отделался. Раньше за подобные грехи… Теперь же не сталинские времена, к «кадрам» относились «бережно».

«Бережно» обошлись не с одним Беляевым. На июньском 1959 года Пленуме отец впрямую обвинил руководителей Новосибирской области «в обмане государства при проведении закупок хлеба». И что же? Провинившихся «наградили» выговорами, кое-кого сняли с работы, но тут же назначили в другие области или республики, некоторых даже без понижения.

«Кадры» тем временем, перестав трепетать перед центральной властью, ведь не сталинские же времена, все меньше обращали на нее внимание. Страх ушел, «партийная сознательность» еще раньше растворилась в бюрократической «соляной кислоте». Для того чтобы система функционировала, следовало предложить что-то взамен.

По мнению отца, вместо сталинской дубинки должна прийти материальная заинтересованность, когда каждый, от колхозника на поле и рабочего у станка до самого высокого руководителя, твердо знает, зачем он работает и что за свою работу получит.

С отцом все привычно соглашались, но дело двигалось медленно, а заинтересованность оказывалась какой-то уродливой. У районных и областных начальников она выражалась в том, чтобы вовремя подхватить «почин» и отчитаться, скажем, о севе, а там хоть трава, то есть кукуруза, не расти. Отец пытался подойти к решению проблемы с разных сторон. Чтобы установить хоть какой-то порядок, договорились определять эффективность сельскохозяйственных предприятий по выходу продукции со ста гектаров пашни. И тут все согласились, и так же быстро приспособились. Нельзя сказать, чтобы эффективность производства не возрастала, она росла и даже весьма заметно, но энтропия росла быстрее. Регионы, один за другим, «заболевали» местничеством, стремились выскользнуть из узды центра, даже руководители помельче, вроде директора строительства в Темиртау, отбились от рук.

Все это сигналы приближающегося системного кризиса. Одолеть его можно, только так выстроив отношения производителя с центром, чтобы самому производителю стало выгодно наводить порядок, бороться с энтропией. Материальная заинтересованность, тут отец совершенно прав, позволяла увязать верха и низы в единое целое, заставить работать всех на себя и одновременно каждого на всех.

Отец отчетливо представлял, чего он хочет добиться, но пока не мог понять как. Он выслушивал советы имевших к нему доступ экономистов, пробовал то одно, то другое, и все без особой пользы. Он постепенно убеждался, что от этих доставшихся ему в наследство от Сталина экономистов толку не добиться. Но других пока не было.

Национальная безопасность

25 декабря 1959 года Пленум принял решение по докладу Полянского. Многочисленные приглашенные, украсив грудь медалью «За трудовую доблесть», разъехались по домам, но участники Пленума задержались на один день. 26 декабря им предстояло обсудить еще один, секретный, вопрос: концепцию национальной безопасности страны, изложенную в записке Хрущева. Отец работал над ней весь этот год, а раздумывал — пять лет, с 1954 года. Теперь он свел воедино выработанные в результате общения с военными и учеными предложения по обеспечению безопасности страны без чрезмерного, опасного для той же национальной безопасности, перенапряжения экономики.

Отец считал, что к 1959 году ситуация в мире серьезно изменилась в нашу пользу. Страна испытала межконтинентальную ракету и в случае нападения США стала способна дать сдачи. Неважно, что королёвская «Семерка», наша первая межконтинентальная ракета, так и не стала боевой, но она подтвердила техническую возможность создания всеразрушающего сверхдальнего оружия. Его спроектируют, и весьма скоро, Янгель, Челомей, Надирадзе, Макееев. [58]Война для американцев могла обернуть совсем не безнаказанным предприятием.

В ракетный век отец считал «неразумным, имея атомные и водородные бомбы, ракеты, в то же время держать большую армию», тем более что «наступать на другие страны, завоевывать их мы не собираемся».

Он предложил пересмотреть структуру Вооруженных сил, сделать упор на стратегическую ракетно-ядерную группировку, а традиционные рода войск — пехоту, артиллерию, танки и даже авиацию существенно сократить. Таким образом, считал он, мы решим главную задачу — предотвратим нападение США на нас, а никакие другие, особенно неядерные страны, сунуться к нам не посмеют.