В результате коров, как и рекомендовал отец, с крестьянских подворий начали перегонять в колхозные стойла. Не добровольно, конечно, кто же их добровольно отдаст? Но оформляли передачу как добровольную. Затем обобществленных коров сдавали прямиком на мясокомбинат и тем самым избавляли себя от лишних забот об их пропитании и одновременно догоняли США по производству мяса. Первым такая схема пришла в голову украинцам.
Моя жена Валентина Николаевна, в 1957 году десятилетняя девочка, со своей младшей сестрой Любой, как обычно, проводили каникулы у тетки в селе Бело-церковка, расположенном в благодатном южном украинском крае, о котором шла речь выше в упомянутом постановлении.
В Белоцерковке жили зажиточно, в каждом дворе корова, а то и две. Молока надаивали вдоволь, излишки сдавали на свой же колхозный молокозавод. На личном подворье коровы давали 3 500 — 4 000 литров молока в год, при жирности 3–5 процентов (в колхозе — 1 200 — 1 500 литров, 1,5 — 2-процентное).
Кстати, для меня так и осталось загадкой, как отец, выступая в Калиновке, мог поменять местами показатели надоев в личных хозяйствах с колхозными. Обманывать он своих слушателей не собирался, да и как обманешь, если это их коровы в хлеву и их коровы на ферме. Не понимаю. Мистика какая-то!
Всегда очень ценились коровы, дающие жирное молоко. За теленком от такой коровы соседи заранее выстраивались в очередь. Так постепенно единоличное стадо становилось элитным.
Колхозное стадо тоже улучшали, покупали хороших производителей. Жирность молока росла, но угнаться за показателями единоличных коров не могла.
В тот, 1957 год, Валя приехала в Белоцерковку к самому началу «борьбы за заготовку мяса». Она запомнила, как приказали всем поголовно отдать коров на ферму и получить за них деньги по сдаточной цене, такой, какую платили на мясокомбинатах. Других прейскурантов просто не существовало. Непокорным пригрозили всяческими неприятностями, и люди подчинились. Коровы же оказались менее «сознательными», уходить со двора отказывались, приходилось их выталкивать силой, в том числе и корову Валиной тетки Пани. Вытолкали, коров согнали на ферму, а оттуда прямиком отправили на скотобойню. Поначалу забрали не всех коров, оставили по одной на десять дворов. Молоко сразу стало дефицитным и счастливчики-хозяева с соседями делились неохотно. Потом и последних коров забрали. В сельском магазинчике молоко продавали, а вернее отпускали строго по регламенту, сначала местной верхушке: учителям, врачам, заведующему клубом и еще кому-то, они своих коров не держали и раньше молоко покупали, а потом уже всем остальным, кому повезет. Везло немногим, почти никому не везло, практически все колхозное молоко свозили на молокозавод. В тот год Валя с Любой остались без молока.
В верха полетели жалобы. Жаловались и в Запорожье, и в Киев, и в Москву. Одно из писем дошло до отца. Он возмутился, позвонил недавно избранному Первым секретарем ЦК Украинской компартии Николаю Викторовичу Подгорному и выговорил ему. Выговорил за излишне ретивое исполнение его собственного призыва. Как следствие этого разговора и появилось Постановление, которым я начал рассказ. В нем заклеймили «секретарей Приморского и Мелитопольского райкомов партии, которые дали указание проводить массовую закупку коров, не засчитывали отказникам трудодни и применяли другие меры, принуждающие продавать коров». В Постановлении разъясняли, что «дело это исключительно добровольное. Покупка коров у колхозников и передача их на колхозные фермы (о забое коров вообще не упоминалось) может производиться лишь в виде опыта в отдельных передовых колхозах, где колхозники сами пришли к такому убеждению и уже в настоящее время созданы хорошие условия для содержания колхозного стада, где за счет общественного животноводства одновременно с выполнением государственных планов заготовок можно полностью удовлетворить потребности всех колхозников в молоке и молочных продуктах».
25 апреля 1958 года отец снова выступал на Курщине, теперь по случаю вручения области ордена Ленина. В парадной речи он счел уместным упомянуть и о кампании по передаче коров на колхозные фермы. Повторив, что «продажа коров колхозу в условиях Калиновки оказалась весьма выгодной и государству, и колхозникам», он предостерег слушателей: «…в большинстве колхозов для этого не созрели условия, и было бы неразумно такое мероприятие проводить повсюду».
Не знаю, приходило ли такое сравнение в голову отцу, по мне все это напомнило сталинское письмо «Головокружение от успехов», написанное в тридцатые годы на пике коллективизации. В нем автор осудил «перегибы» на местах. Люди вздохнули чуть свободнее, но выдохнуть не успели. Вскоре все вернулось на круги своя. Сходство усиливалось публикацией в «Правде» 27 августа, через полгода после осуждения «секретарей Приморского и Мелитопольского райкомов партии», статьи под заголовком «Победа нового. Добрый совет». В ней автор, ссылаясь все на выступление отца в Калиновке летом 1956 года, а не весной 1958-го в Курске, настойчиво советовал крестьянам отдать своих коров, конечно, добровольно, ведь «у колхозников они неухоженные, а в колхозе сытые, довольные и молока дают больше».
Тети-Паниной корове повезло, по каким-то нам неизвестным причинам ее не зарезали, оставили на колхозной ферме. Наверное, надои молока у нее были больше и жирнее. После выхода Постановления всех оставшихся коров вернули прежним хозяевам. Но в каком виде? Корова тети Пани запомнилась Вале исхудавшей, изголодавшейся и практически без молока. Помаялась тетя Паня с коровой, попыталась ее снова раздоить, но неудачно, и продала. Теперь уже не колхозу, а просто на колхозном рынке. Семья просуществовала без молока год, а потом тетя Паня купила козочку. Благо коз не трогали, они в соревновании с США не участвовали. На следующее лето козочка выросла в козу, доилась, бодалась, нещадно объедала огород, как собственный, так и соседские. Заборов между подворьями на селе тогда не городили. Молока, конечно, коза давала меньше коровы, не тот калибр, но себе хватало, а вот на молокозавод оно из крестьянских хозяйств больше не поступало.
«Культ личности»
Никто тогда не усомнился ни в правоте отца, ни в своевременности его «коровьей» инициативы, наоборот, она «получила всеобщую поддержку». Газеты 1958 года пока еще в открытую не славословили отца, но в ближнем кругу соратников вовсю звучал столь привычный в России хор сладкоголосых восхвалителей-подхалимов. Отец все больше становился объектом того, что он сам недавно применительно к Сталину осудил как культ личности. После отставки отца Брежнев и иже с ним обвинят Хрущева в возведении собственного «культа личности» и тут же начнут выстраивать свой.
Я не знаю, кто придумал термин «культ личности». Применительно к политику и политике «культ личности» — термин неудачный, не объясняющий, откуда и как возникла сталинская деспотия. Культ верховного правителя, вернее, его восхваление — ее следствие, а отнюдь не причина. Другое дело культ певца, балерины, поэта. Можно говорить о культе личности оперного баса Федора Шаляпина, лирических теноров Сергея Лемешева, Ивана Козловского, кумиров эстрады Аллы Пугачевой или Майкла Джексона. Тут и неистовое восхищение талантом, и купленные на последние рубли шикарные букеты цветов, и стояние под окнами. Это — настоящий культ личности, культ таланта, возведенного толпой на пьедестал.
Славословие в адрес правителя, им самим или его окружением инициированное, отрепетированное, преследующее абсолютно конкретные «земные» цели вряд ли правомочно называть «культом». Какой это «культ», если на многолюдных митингах и демонстрациях призывы, звучащие из мощных динамиков, сопровождаются громом не спонтанных, а заранее записанных на пленку аплодисментов. Стоящим на площади людям остается только сопроводить их своими, никем не услышанными хлопками в ладоши и выкриками. Во время торжественных заседаний специально рассаженные в зале натренированные хлопальщики и кричальщики побуждают присутствующих к аплодисментам, вставанию и другим выражениям восторга. Когда надо и сколько надо.