— Морально-политическое состояние армии высокое, — заговорил первым Суслов. — А роль политорганов ослаблена. Виноват в этом Жуков.
За ним выступили все до единого присутствовавшие на заседании члены и не члены Президиума ЦК.
Я не стану утомлять читателей даже кратким изложением того, что они говорили. Все на разные лады повторяли: «Виноват Жуков, с политработой в армии неблагополучно, Малиновский с Коневым обязаны не Желтова атаковать, а помочь ЦК наводить порядок в Вооруженных силах».
— Доклад Желтова вопиет о недостатках в армии, — подвел итог отец, — реакция товарищей Малиновского и Конева тоже однобока. Нельзя позволять Жукову сидеть у нас на шее. Придется объезжать. Для выработки предложений создать комиссию в составе: Суслова, Кириченко, Беляева, Игнатова, Козлова, Кириленко, Фурцевой, Малиновского, Конева, Желтова, Мжаванадзе, Мухитдинова и Калнберзина.
Назначенные Президиумом ЦК комиссары уже через день, 19 октября 1957 года, представили проект постановления «Об улучшении партийно-политической работы в Советской Армии и Военно-Морском флоте».
В числе других мероприятий они предлагали обновить руководство Министерства обороны, другими словами, сместить Жукова. Таким образом, судьба Жукова решилась 17–19 октября. После этого отец решил еще раз поговорить с военными, но уже в более широком кругу. 23 октября 1957 года он выступил на офицерском собрании в Москве. Подобные мероприятия с участием членов Президиума ЦК прошли и в других военных округах. О снятии Жукова с должности прямо не говорили, но в том, что она не за горами, сомнения ни у кого не возникало.
Жукову ничего не сообщили, дожидались его возвращения в Москву. Связь с находившейся в Албании делегацией взял под жесткий контроль ЦК, но они опоздали, после шифровки Штеменко Жуков если и не знал о происходящем в Москве, то догадывался.
Жуков, как и положено, регулярно информировал Москву о своих встречах и разговорах сначала в Югославии с Тито, затем с лидером Албании Энвером Ходжей. Постепенно в шифровках Жукова нарастало раздражение: в Югославии его встречают восторженно, а вот освещение визита в советской прессе маршалу откровенно не нравилось. «Все югославские газеты полностью опубликовали тексты моих речей, — писал он 12 октября в строго секретной телеграмме, адресованной лично Хрущеву, — а наша “Правда” ограничилась лишь скороговоркой, что министр обороны СССР Г. К. Жуков и его югославский партнер Иван Гошняк “обменялись речами”».
Жуков чувствовал, что все это неслучайно, нервничал, сердился, но на расстоянии поделать ничего не мог. Он не ошибался, необычно скромное освещение его визита делалось с санкции Секретариата ЦК. Чтобы успокоить Жукова, ему ответили, текст телеграммы утвердили 14 октября на заседании Президиума ЦК, что тут замешана высокая политика: одновременно с его поездкой, в Китай поехала делегация Верховного Совета, а не секрет, что Мао не переносит Тито и вообще югославских «ревизионистов». Вот и решили не раздражать китайцев. Жуков объяснений не принял. Сухость сообщений в «Правде» окончательно вывела маршала из себя. На фронте он под горячую руку мог расстрелять первого попавшегося «виноватого», сейчас же Георгий Константинович излил свое раздражение на ни в чем не повинного корреспондента «Правды» в Югославии Ткаченко. «Маршал Жуков в личной беседе со мной выразил резкое неудовольствие тем, что московские газеты дают сухие материалы о его пребывание в Югославии, — 19 октября, уже из Албании, корреспондент Ткаченко докладывал в Москву своему главному редактору Павлу Сатюкову. — О пребывании тов. Жукова в Албании мы передаем подробные репортажи и отчеты». Оправдывался он напрасно, его репортажи «подсушивали до нужной кондиции» в Москве.
Несмотря на все свое раздражение, Жуков тогда даже не намекнул на полученную от Штеменко информацию и только после отстранения от должности позволил себе высказаться.
«Находясь в Албании, я получил сведения о том, что Президиумом ЦК до моего возвращения в Москву созван партактив военных работников, и мне из Москвы не могут передать, по каким вопросам проходит партактив, на котором присутствует весь руководящий состав Армии и Флота и в полном составе Президиум ЦК партии», — пишет в своих воспоминаниях маршал.
Уже не Штеменко, несколько дней находившийся не у дел, а кто-то другой информировал Жукова о происходивших в Москве событиях. Кто? На этот вопрос Жуков отвечает сам: «Вполне естественно, меня не могло не насторожить и не взволновать то обстоятельство, что актив собран почему-то в мое отсутствие. Я запросил своего первого заместителя Конева. Он ответил через мой секретариат. Настроение было испорчено. Через пару дней мы вылетели из Албании в Москву».
Конев очень рассчитывал занять место Жукова. Он считал себя военачальником посильнее Жукова, просто ему меньше повезло в жизни. Это он, а не Жуков, в мае 1945-го мог бы взять Берлин, если бы его не попридержали из Москвы. В общем, кресло министра обороны он считал своим по праву. Когда выяснилось, что Хрущев остановил свой выбор на Малиновском, Конев смертельно обиделся на него, на всю оставшуюся жизнь возненавидел Малиновского, а к Жукову тут же проникся симпатией как к несправедливо обиженному. Вот он и счел себя обязанным проинформировать Георгия Константиновича о творимых за его спиной «безобразиях».
Заседание Президиума ЦК, на котором решили официально объявить об отстранении Жукова, приурочили к посадке, возвращавшегося из Тираны Ту-104 с военной делегацией на борту. Они приземлились во Внуково 26 октября во второй половине дня. Предоставлю самому Жукову возможность описать дальнейшие события.
«Приземлились мы в аэропорту Внуково. В окно самолета я увидел встречающих меня всех маршалов Советского Союза и главнокомандующих всеми видами Вооруженных сил, среди которых был Чернуха — технический работник при Президиуме ЦК.
После того как мы все перездоровались, ко мне подошел Чернуха и сказал, что меня сейчас же приглашают на Президиум ЦК. Там, говорит Чернуха, все в сборе. Я сказал, что заеду домой, переоденусь и сейчас же приеду.
Явившись в Президиум, я увидел за общим столом всех членов и кандидатов Президиума, а также всех тех маршалов, кто встречал меня на аэродроме. Мне предложили коротко доложить о поездке в Югославию и Албанию. Я доложил основное.
Хрущев предложил утвердить отчет. Затем он сказал:
— За время вашего отсутствия Президиум ЦК провел партполитактив Министерства обороны. По этому вопросу доложит Суслов.
Вопрос, по которому предстояло доложить Суслову в повестке дня заседания Президиума ЦК, за номером десять “О состоянии партийно-политической работы в Советской Армии и состоянии руководства Министерства обороны”.
— На партактиве установлено, — начал Суслов, — что министр обороны маршал Жуков в своей деятельности проводит неправильную политическую линию, игнорируя политических работников, игнорируя Главное политическое управление, а политработников считает бездельниками. Маршал Жуков груб во взаимоотношениях с подчиненными и поощряет тех, кто выставляет его как выдающегося полководца».
Последние слова требуют пояснения. В те дни, как на упомянутом выше заседании Президиума ЦК от 17 октября, так и на многочисленных активах, говорили о помпезном полотне, на котором Жуков изображен на белом коне в позе Георгия Победоносца, о документальных кинофильмах, сценарии которых правились лично Жуковым и лично под Жукова, и о многих других подобных «проявлениях нарастающего культа личности».
После Суслова предоставили слово Жукову. В воспоминаниях он о своем выступлении не сказал ни слова, придется довольствоваться отрывочными записями Малина.
«Готов признать критику и поправить ошибку, — начал Жуков, надеясь, что все еще, возможно, и обойдется. — Не считаю правильным, что без меня собирали совещание военачальников, где обсуждали вопрос обо мне. Вывод, что я стремился отгородить Вооруженные силы от партии, считаю диким. Отметаю обвинения, что я кому-то запрещал информировать ЦК. Прошу расследовать заявление о принижении партийно-политической работы в армии. Я этого не признаю. Желтова же считал и считаю слабым руководителем. О культе личности: ляпсусы, видимо, есть, но слава мне не нужна.