Узнав о выступлении отца, Молотов просто взорвался, по его мнению, Хрущев «просто ноги на стол положил», абсолютно не считается со своими коллегами по Президиуму ЦК, а призыв «догнать Америку по производству мяса, молока и масла на душу населения» — это чистой воды «авантюризм в хозяйственной политике и правый уклон», игнорирующий приоритет промышленности, в первую очередь тяжелой. Молотова поддерживал не только Каганович, но, как это ни странно, Маленков, которого в январе 1955 года тот же Молотов обвинял в тех же грехах. Но сейчас новоявленные союзники о старом не вспоминали.
Кагановича возмутило еще и то, что Хрущев «раскрыл секрет отмены налогов по мясу на индивидуальные хозяйства. Решения еще не приняли. Нельзя, чтобы такое благодетельство исходило от одного Первого секретаря». (Этот разговор произошел в отсутствие отца.)
Булганин мнения не высказывал, только одобрительно хмыкал. Четвертый участник сговора 20 мая, Первухин, в обсуждении участия не принимал, он уехал по среднемашевским делам на Урал и в Сибирь.
По возвращении в Москву отец в ответ на упомянутые выше претензии Молотова, предъявленные во время общего обеда в Кремле, попытался объясниться, сказал, что соревнование с США — это чистой воды призыв и его личная инициатива, которую пока не следует превращать в обязательное для исполнение решение руководства. Он высказывал эту мысль и раньше, в частности, выступая недавно перед писателями. Что же касается «разглашения тайны о снятии налогов с колхозников», то это просто смешно. Они же в Президиуме ЦК уже договорились обо всем, а в данном случае он говорил не от себя одного, а озвучил мнение «коллективного руководства». Аргументы отца повисли в воздухе. Молотов упорствовал: отец не имел права что-либо говорить без формального разрешения «коллективного руководства», а он такого разрешения не только не получал, но даже не запрашивал. Каганович осторожно поддержал Молотова, остальные члены Президиума промолчали. Разошлись крайне недовольные друг другом.
30 мая из полуторамесячных странствий по странам Азии возвратился Председатель Президиума Верховного Совета СССР Климент Ефремович Ворошилов. Он посетил Китай, Индонезию, Вьетнам, а по пути домой — еще раз Китай. В Индонезии и Вьетнаме все прошло гладко, по дипломатическому протоколу. В Китае Ворошилову протокольными мероприятиями отделаться не удалось, китайцы настроились на серьезные переговоры. Переговоров не получилось ни серьезных, ни несерьезных — никаких. Китайцы обиделись, нажаловались послу. Тот обо всем доложил в Москву.
Ворошилов тогда уже совсем одряхлел, отошел от реальных дел, жил в своем, оторванном от внешних реалий мире. Более всего он заботился о здоровье, гулял, заимел шагомер, ходил пешком по четыре-пять часов ежедневно. Так он поддерживал свою физическую форму, и весьма успешно. Заехав как-то к отцу на дачу, Климент Ефремович и ему советовал гулять побольше.
— Так тебе, Клим, делать нечего, — не очень удачно отшутился отец, — а мне не до гуляний.
Отец показал на стоявший в углу террасы маленький столик с лежащей на нем пухлой папкой. И дернуло же его за язык… Ворошилов обиженно засопел, посидел еще минут пятнадцать и засобирался домой. Пустяк, конечно, но вся наша жизнь состоит из пустяков. Ворошилов обижался, но до поры обиды не показывал. Сталин приучил его к терпеливости.
Неувязка в Китае получилась не только с переговорами. По донесениям посольства, китайцы возмутились, когда на официальном обеде в Кантоне Ворошилов, обнаружив, что ему подали жаркое из собачатины и, плюс к тому, предлагают блюдо из змей, раскричался, что такую гадость он есть отказывается. Хозяева на «гадость» смертельно обиделись. Когда, по возвращении в Москву, отец попытался выговорить Ворошилову, тот буквально взорвался.
— Ты что же, заставляешь меня собак есть? — кричал он фальцетом.
— Но я же ел, когда меня в 1954 году угощали в Кантоне, такие у них порядки, — увещевал его отец. — Ты туда не на свадьбу поехал, а с дипломатической миссией.
Ворошилов не успокаивался, дипломатия дипломатией, но собак он есть не станет ни при каких обстоятельствах. Слово за слово, они с отцом разругались.
Обиженный Ворошилов занял не ключевое, но почетное место в стане противников отца. После присоединения Сабурова они теперь составляли большинство в Президиуме ЦК, а Ворошилов всегда ставил на победителя. Любопытная психологическая деталь: для Сабурова решающим фактором оказалось участие в заговоре Ворошилова, шестого, гипотетического, обеспечивавшего перевес «игрока». Для самого Ворошилова этим шестым оказался уже реально присоединившийся к заговорщикам Сабуров.
Таким образом, в последний день мая расклад сил определился окончательно: Молотов, Каганович, Маленков, Ворошилов, Булганин, Первухин, Сабуров против Микояна, Суслова, Кириченко и самого Хрущева. Семеро против четверых, явное большинство на стороне Молотова.
Свидетельства и лжесвидетельства
За прошедшие десятилетия участники событий тех дней: Хрущев, Каганович, Микоян, Мухитдинов, Жуков опубликовали воспоминания. Одни подробно рассказывают о «расколе» 1957 года, другие — совсем чуть-чуть. К Хрущеву они тоже относятся очень по-разному, но все они «варились в одном котле», конфликтовали, объединялись, разъединялись, превращались в непримиримых врагов, таково их видение прошлого и тем оно ценно для нас, потомков.
К упомянутым выше воспоминаниям особняком примыкают мемуары Шепилова. Почему особняком? И почему примыкают? Так я их ощущаю. Мне они представляются не столько информативными, сколько дезинформирующими. Мне могут возразить: Шепилов, мягко говоря, нелестно отзывается о Хрущеве, вот я и отказываю ему в доверии. Но и в воспоминаниях Кагановича глава о 1957 годе целиком посвящена разоблачению «ошибочной» позиции отца в тот период и разоблачению отца в целом. Но это позиция Кагановича. Ее можно разделять или не разделять, автор имеет на это право, это его оценка, и на нее он нанизывает реальные факты, детали, которые больше нигде не найти. У Кагановича факты, на мой взгляд, соответствуют истине. По крайней мере, не противоречат тому, что я помню сам. Это очень важный критерий доверия или недоверия к автору.
Сравнивая «воспоминания» Шепилова с тем, чему я сам оказался свидетелем, я нахожу множество подтасовок и откровенной лжи. Я говорю не о политике, а о бытовых деталях. Но если он врет «здесь», то и его другие описания происходившего доверия не вызывают. Факты, приводимые в воспоминаниях Шепилова, сомнительны, но и их заслоняют эмоции и обиды. Естественно, проигравшему отцу Шепилову, как и его старшим соратникам, есть на что обижаться. Но врать-то зачем? Вот только один маленький пример. В доказательство своей тесной дружбы с отцом он пишет о частых посещениях нашей дачи. Хоть убей, я Шепилова не запомнил. Бывали у нас Микоян, Маленков, реже Булганин с Кагановичем, Жуков, Серов, даже Молотов. Запомнились мне заведующий отделом сельского хозяйства Бюро ЦК РСФСР Мыларщиков, авиаконструктор Туполев, маршалы Гречко и Малиновский, Брежнев, Игнатов, Фурцева, Гришин, перечисление можно продолжать, отец любил гостей, но не было среди них Шепилова. Не исключено, что раз или два, после заседаний Президиума ЦК, вкупе со всеми другими, часто весьма многочисленными участниками этих собраний, он по дороге домой и заезжал к нам на несколько минут, но не более того. И мы к Шепилову в гости не ездили, только однажды заехали на новоселье, уж очень он настаивал.
О служебных отношениях отца и Шепилова говорить не стану, я на их встречах в ЦК не присутствовал. Несомненно, что отец тянул Шепилова наверх, а тот изо всех сил тянулся за отцом, ставил на него, и так продолжалось до последнего момента. Но служба службой, а дружба дружбой. Вот дружбы у отца с Шепиловым не возникло, хотя последний, это следует из его мемуаров, набивался в друзья, как только мог.
Нет у меня веры и другим рассказам Шепилова, не касающимся Хрущева. В подтверждение приведу шепиловский пассаж о его военных годах. Дмитрий Трофимович ушел на фронт добровольцем, воевал рядовым пехотинцем. За это ему честь и хвала. Но чего стоит одна только история о том, как в декабре 1941 года командующий Западным фронтом генерал Жуков советовался с попавшимся ему на пути красноармейцем Шепиловым. Своей «эпичностью» она превосходит даже «Малую землю» Леонида Брежнева. А военные эпизоды описывающие, как Шепилов, замполит корпуса, а потом армии, брал Вену, и не одну только Вену! Отец, прослужив всю войну первым членом Военного совета фронта, никогда не приписывал себе побед ни в Сталинграде, ни на Курской дуге. Он справедливо не считал себя ни военачальником, ни вообще военным, хотя и подписывал все приказы наравне с командующим фронтом и отвечал тоже наравне с ним за все неудачи. Раскройте мемуары отца, там проведена четкая грань между ним — политработником и генералами-командирами. Сталинград обороняли Еременко с Чуйковым, а Хрущев, в меру своих сил, помогал им. И Киев брал не Хрущев, а Ватутин с Москаленко.