Гитлер читал все. Когда мы вручали ему эти депеши, четыре-пять листочков, которые специально отбирали Хайнц Лоренц или адъютант Отто Дитрих, руководитель пресс-службы, Гитлер для начала надевал свои очки, которых у него было достаточно много и которые он повсюду оставлял, а потом просматривал одну за другой все странички. Если информация, содержащаяся в депеше, заслуживала того, чтобы обратить на нее внимание, он засовывал листок под локоть и продолжал читать. Если же ему казалось, что сохранять эту информацию незачем, он разрывал листок на две части и протягивал нам. Перед тем как вернуться в помещение коммутатора или в приемную, нам приходилось задерживаться внизу лестницы, той, что рядом с кухней, чтобы выбросить обрывки в специально предусмотренную для этого мусорную корзину. Разрывали депеши для того, чтобы никто не смог собрать кусочки воедино и прочесть.

В середине войны, точную дату я сейчас, к сожалению, не припомню, мне попалась на глаза депеша, которая привлекла мое внимание. Фюрер, возможно, ее уже читал. Мне нужно было передать ее Хайнцу Лоренцу или Альберту Борману. Информация поступила из агентства Рейтер по материалам ежедневной шведской газеты «Свенска дагбладет». Там сообщалось, что бригада Международного Красного Креста собиралась провести проверку в концентрационном лагере. Уточнялось также, что по итогам проверки будет составлен отчет, который затем отправят графу Фольке Бернадотту.

Это был первый и единственный за все мои пять лет службы случай, когда я что-то прочитал целиком. Больше такое не повторилось. Я не слышал, чтобы кто-то из высокопоставленных чиновников публично упоминал об этом деле. На собраниях, где я присутствовал, никто и никогда не поднимал этого вопроса. Никогда. Если в ходе беседы между сильными мира сего и проскальзывало упоминание о концентрационных лагерях, то не в таком контексте и не в открытую. Генрих Гиммлер и Гитлер, разумеется, часто виделись. Но их беседы проходили с глазу на глаз, за закрытой дверью. Ничего не могу об этом рассказать.

Гитлер никогда ничего не записывал, никогда не доверял своих мыслей бумаге. Во всяком случае, я ни разу не видел его за таким занятием. Ему было несвойственно усаживаться за рабочий стол и часами что-то писать. Он скорее мог почитать или послушать музыку. С ним все проходило в устной форме. Он не переставая говорил — близким, политическим деятелям, членам своего штаба. А уж перенести решения шефа на бумагу — это было задачей адъютантов. Когда ему нужно было составить текст для речи или радиопередачи, он приглашал к себе секретарш, как правило, Кристу Шредер или Герду Дарановски. Диктовал он обычно в большой комнате в подвале Новой канцелярии, которую называли «образцовой». Вот там, в бункере, фюрер надиктовывал свои тексты, стоя, расхаживая из угла в угол, помогая себе жестами в те моменты, когда какая-либо мысль его особенно увлекала.

По окончании процедуры он иногда перечитывал здесь же, в этой подземной комнате, некоторые абзацы только что написанного текста. Тут ему уже не нужны были очки: поскольку он страшно не любил появляться в очках прилюдно, по его приказу на печатных машинках марки «Силента» был установлен специальный крупный шрифт, так что он мог без труда читать свои речи невооруженным глазом.

В тех подвалах «образцовая» комната была не единственной. В канцелярии был целый лабиринт галерей и подземных комнат, соединенных между собой длинным коридором. В одном конце коридора, почти под личными апартаментами фюрера, располагался подвал, переоборудованный в конце тридцатых годов под бомбоубежище. Поскольку сделан он был на скорую руку и стены были толщиной всего в 50–60 сантиметров, то скоро стало понятно, что он абсолютно бесполезен.

Бункер

Бункер фюрера, тот самый, в котором он совершил самоубийство, стал следствием визита в Берлин Молотова. Накануне его отъезда в канцелярии был организован прощальный банкет в его честь. Я в тот вечер дежурил. После ужина Молотов откланялся. Я сопроводил его до машины, которая должна была довезти его до дворца Бельвю, резиденции для государственных гостей. Я укрыл его ноги пледом, чтобы не замерзли.

Когда я вернулся в гостиную, там все еще было достаточно людно, гости выходили по одному покурить в курительную комнату рядом. Почти все они разговаривали о Молотове, но я плохо помню, в каком ключе. Я был в комнате, на своем посту, и сидел рядом с телефоном. В какой-то момент я перехватил воздушную сводку. Повернулся к начальнику протокольной службы, Александру Дёрнбергу, чтобы передать, что вражеский самолет в данный момент пролетает над Люнебургом (к юго-западу от Гамбурга) и что он поворачивает на юго-юго-запад, то есть направляется к Берлину. Гитлер стоял в нескольких метрах от нас. «Что происходит?» — обратился он к Дёрнбергу, который быстро доложил ему обстановку.

Посол Вальтер Хевель опомнился первым: «Что мы будем делать с Молотовым, если самолет пролетит над городом и сбросит бомбу нам на головы? У нас нет для него достаточно безопасного места!» Тогда Хевель повернулся к Гитлеру и сказал, что Молотова нужно немедленно отвезти в отель «Адлон». «Это почему?» — спросил фюрер. «Адлон» предоставляет своим клиентам безопасное убежище на случай авианалетов, — сказал Хевель. — Ну да, что ж поделаешь, глава немецкого государства не может даже защитить своих собственных гостей!»

Заговорили о подвале, который некоторые назвали «бункером». Все, оказывается, были в курсе того, что в случае налета это убежище совершенно бесполезно. И вот именно тогда, в ходе этого запоздалого обсуждения, Гитлер принял решение построить бункер, достойный называться бункером, и построить его в подходящем для этого месте. «Придет время, когда не только отель «Адлон», но и глава германского государства сможет предоставить своим гостям достойное убежище», — заключил он.

Однако строительные работы, уж не знаю, по каким причинам, начались только в 1943 году. Примерно на два года сады канцелярии превратились в гигантскую стройку под открытым небом. Достаточно длительный период, и к тому же из-за постоянного шума водяных насосов, который отдавался даже во внутренних комнатах, жизнь в это время стала практически невыносимой.

Гитлер никуда не выходит

В среднем я проводил в канцелярии по две-три ночи в неделю. В остальное время я старался по возможности вернуться к себе, провести ночь дома, в квартире в районе Рудов. Заодно повидать Герду и ее родителей.

Работа на Гитлера отнимала много времени. Наш рабочий день часто превышал восьмичасовую норму. Если мы задерживались по вечерам, то в основном из-за приемов и поздних посетителей. Как правило, стояли у входа, в помещении коммутатора или у раздевалки. Если нужно было остаться допоздна, Гитлер, как правило, обращался к нам, зная, что члены бегляйткоммандо всегда на посту. В отличие от его камердинеров и лакеев, которым периодически полагалось спать. На ночные дежурства, и то очень редко, назначали только кого-нибудь из «стариков», Франца Шедле или Германа Борнхольдта, бывшего члена бегляйткоммандо СС.

Каждую ночь кто-то дежурил у входа для персонала, у двери, которая находилась справа в глубине двора и примыкала к кухне и лестнице. Один дежурный находился там постоянно. Короче говоря, если бы кто-нибудь собрался убить Гитлера в постели, ему было бы достаточно пройти через этот вход, попросить охранника позвать кого-нибудь из членов канцелярии, имя которого он бы заранее узнал, подождать, пока тот возьмет трубку, и обезвредить его с помощью газа или дубинки. Потом осталось бы всего лишь подняться на двадцать две ступеньки, открыть дверь комнаты Гитлера, которая, кстати, никогда не запиралась на ключ, пройти еще пару шагов и завершить работу прямо в спальне. Никакой охраны в коридоре не было. Не было никого и перед входом в апартаменты фюрера. По Вильгельмштрассе ходил только один патруль, чаще всего в составе одного-единственного полицейского. Другими словами, не Бог весть какая охрана.