И тут он увидел из-за стены сада ряд высоких мохнатых черных туркменских шапок.

Хасан обмер. Он вдруг застыл, ничего не чувствуя, словно оледеневший.

Он уже не помнил ничего из того плана самообороны, который придумал за утро в пустыне.

Десяток туркменских шапок, неподвижных, притаившихся за стеной, решили судьбу Хасана.

Он стоял, ожидая хозяина, он стоял покорный — пленник, раб.

Повезут его в Бухару, или в Самарканд, или еще куда-то, продадут. Продадут этих женщин, этих детей. Они станут служанками, невольницами. Их задавят непосильной работой на чужих жестоких людей.

Ведь матери с колыбели пугали их:

— Молчи! Сиди тихо! Туркмен пришел. Не будешь слушаться — отдам туркмену!..

Частые набеги туркменов на соседние деревни, прошлогодний

набег на этот сад, когда пропали все родные Хасана, — все это умножало его страх.

В это время, совсем так, как описано в сказаниях о войнах Рустама, за спиной Хасана прогремел страшный голос, потрясший небо и землю:

—

Молчать! Ни звука! Вяжите друг другу руки! Кто пикнет, тому конец!

Хасан смог лишь оглянуться.

Оглянувшись, он застыл без движения, как мгновенно застывает капля воска, скатившаяся с горячей свечи.

Шагах в пятидесяти позади себя Хасан увидел высокого, поджарого туркмена. Чернолицего, седеющего, черноглазого. Черные брови его были густы. Усы сбриты.

В правой руке туркмен держал меч, за спиной висело ружье, поясница опоясана в несколько рядов длинным арканом.

Левая рука его опиралась о рукоятку ножа, засунутого за пояс.

Он решительно и насмешливо смотрел на Хасана. Сверкнув белыми зубами, туркмен спокойно, и от этого спокойствия еще страшнее, сказал:

—

Слышал? Иль оглох? Связывай своих! И потом дай себя связать! Ну! Тебе говорят!

Меч в туркменских руках показался Хасану мечом судьбы. Голос — велением неба. И голос давал отсрочку смерти, повелевая, давая право двигаться, исполнять повеление и тем даруя жизнь.

Хасан заторопился использовать эту маленькую надежду, но руки его не слушались. Он высохшим языком попросил:

—

Могучий хан! Не имею сил, не могу. Будьте милостивы, свяжите сами!

—

Да будет так! — повеселев, сказал туркмен. — Подними руки, высунь запястья из рукавов. Иди так ко мне. Иди ко мне. Не бойся, не бойся.

Дрожа, еле живой, тихо, словно боясь зашуметь, Хасан подошел к разбойнику, не сводя взгляда с его глаз.

Туркмен снял аркан с пояса и крепко связал Хасану руки за спину. Затем ударил прикладом ружья в спину и свалил его наземь.

Поочередно туркмен обошел женщин, девушек, детей, неподвижно лежавших под деревьями, полагая, что так они надежно спрятались. Туркмен, не торопясь, связал им руки их же платками и приказал:

—

Молчать, пока я не вернусь. Кто крикнет, того убью! И с места не двигаться. — Он вышел из сада.

Его долго не было.

Пленники постепенно очнулись и заговорили. Они сетовали на свою судьбу. Оплакивали свалившееся на них несчастье. Голоса их постепенно становились громче, но сдвинуться с места никто из них не смел.

Прошло полчаса. Туркмен вошел, кривя улыбкой стиснутые зубы.

Услышав голоса, он поднял свою саблю и засверкал ею над головами пленников.

—

Я приказал молчать! А вы? Молчать!

Рахимдад, увидев солнечный отблеск на сабле, взвизгнул. Одним прыжком разбойник оказался над головой мальчика.

—

Если ты пикнешь, отрублю голову!

И он приставил саблю к горлу Рахимдада, а затем, устрашая, царапнул его ухо.

—

Видишь свою кровь? Будешь кричать, всю твою кровь пролью до смерти.

Всех охватил ужас. Все смолкли.

—

Вставайте! — сказал туркмен спокойно. — Идите передо мной, выходите из сада.

Пленники встали. Тех, кто от испуга не мог двинуться, он поднял ударом сапога или уколом сабли. Пленники вышли из сада.

Перед садом стоял десяток таких же несчастных, захваченных в других садах.

Поджарые, высокие текинские кони, вытянув длинные, как у оленей, шеи, пытались достать листья с деревьев. Широкогрудые, узкозадые, они были украшены пестрыми ковровыми уздечками. Через седла у них, вместо переметных сум, перекинуты были грубые мешки.

Туркмен из Хасанова сада вскочил на крупного гнедого коня. Здесь же стояли два молодых туркмена. Один из них спросил:

—

Сардар-хан, шапки можно убрать?

—

Да, собери их! — ответил сардар, вставил в рот два пальца и, глянув в сторону деревни и в сторону степи, дважды свистнул. Другому туркмену он велел:

—

Отвязывай, брат, коней. Посади людей да привяжи их.

Юноша принялся сажать пленников по двое и по трое на каждого коня. Под конскими животами он крепко связал пленникам ноги шерстяным арканом.

Хасан с высоты коня взглянул с досадой на свой сад, на дорогу, по которой они пришли сюда из деревни. Теперь он ясно понял, что он навсегда разлучается с родными и со своей родиной.

С тоской смотрел он на деревья, на стену, из-за которой виднелись вершины яблонь, заметил даже колючки на стене, когда-то вмазанные в глину заботливой его рукой. Хоть он и молчал, но сердцем и взглядом, прощаясь со своим садом, послал последний свой привет.

Он видел, как с этих колючек туркмен снял бараньи шапки и тиснул их всей кучей в мешок. Это были те шапки, от которых оцепенел в своем саду отважный Хасан.

На сардаров свист пришло двое туркменов со стороны селения и двое с дороги на Теджен. [21]Это были сторожевые, посланные сардаром, чтобы следить за опасными дорогами. Если б со стороны селения появились люди с палками, или афганские солдаты, или караван со стороны Теджена, это сорвало бы охоту на людей.

Караван был опаснее для сардара; караванщики часто вооружались хорошим оружием и, хотя отстреливались всегда без всякого толку, случайно могли убить, а это не входило в планы сардара.

Поэтому-то из семи людей четверо сторожили дороги, пока трое забирали пленных. Они захватили около двадцати человек. Сардар еще раз все вокруг окинул внимательно взглядом и приказал:

— Гоните лошадей!

Двое юношей сели в седла и повели за собой в поводу по пяти коней с пленниками.

Сардар ехал впереди, а четверо всадников поехало по обе стороны пленников, то пуская коней рысью, то возвращаясь назад. Они опасались нечаянной встречи с пограничными солдатами.

Выносливые кони туркменов легко несли пленников, не отставая от нетерпеливого сардара. Степные кони, словно понимая опасность, бежали без понуканий, лишь изредка перекликаясь коротким ржанием.

Их усталость стала заметной лишь после трех часов стремительного пути.

Горячий ветер. Раскаленный песок, доходивший временами до конских колен. Пустыня без воды, без травы. Все это утомило коней.

Они бежали, высунув языки, как собаки. Они явно страдали от жажды. Но голубое облачко далеких садов давно пропало позади всадников. Вокруг со всех сторон тянулась без конца и без края накаленная песчаная пустыня. Но кони все же шли, не убавляя скорости, словно надеялись на какую-то стоянку на берегу чистого родника. Лишь вдали плескалось что-то похожее на огромное озеро, но туркмены знали, что это не вода, а марево. Это был не берег спасения, а гибельная бездна для тех, кто поверит своим глазам. И это знали не только туркмены, но и кони их, даже не смотревшие в сторону заманчивых видений.