К вечеру дед Камбар пригнал шестидесятилетнего Турды с двумя его сыновьями-подростками.

Поздоровавшись со стариком, Кушат сказал:

—

Ну, спрашивай, дядя Турды!

Но у Турды-аги не было ни сил, ни охоты соблюдать длинный порядок приветствий.

Лицо его осунулось. Под глазами вздулись серые отеки. Бледный нос заострился. Малокровные губы побелели. Видно было, что давно уже старику не приходилось утолять голода.

Вместо приветствия Турды-ага ответил:

—

Да буду я за тебя жертвой! Много жестокости в прошлом году перенес я от твоего отца. Он забыл, что тридцать лет служил я ему за просяную лепешку. А когда свалилась беда на его скот, он крикнул мне: «Вставай, убирайся отсюда, работы для тебя нет, а значит, и хлеба тебе не будет». Я позвал старшего сына, и мы ушли. Зима была сурова, снег глубок, одежда дырява, хлеба достать было неоткуда и не на что. Ни топлива, ни работы найти не удалось.

Он с жалостью взглянул на своих сыновей-подростков.

—

Ничего не было. С тем и покорились судьбе. Ни жена моя, ни две мои дочки не выдержали холода и голода, я их схоронил.

Комок слез душил его. Говорить ему стало невмочь. Он помолчал, отвернувшись. Кушат сказал:

— Ничего, к кому смерть придет, тот умирает. Кому суждено жить, живет.

Дед Камбар, стоя в стороне, прошептал:

—

Почему же к вам эта смерть не приходит? Она боится тех, у кого животы полны!

Но его никто не услышал. Турды-ага, вытерев глаза, продолжал:

—

После этого я решил у вас не работать. Но когда человек проработал на одном месте тридцать лет, оставил там и молодость и силы, одряхлел и выброшен с этой работы, где он может найти другую работу? Вот я приплелся опять сюда. И со мной мои сыновья. Теперь все в ваших руках, — мы будем работать, но и вы кормите нас, чтоб не голодали мы больше.

—

Если мы будем сыты, — ответил Кушат, — и ты будешь сыт. Если мы будем голодать, и ты будешь голодать. Молись, чтобы удача не отвернулась от нас.

Он считал разговор оконченным, но потом подошел к старому пастуху ближе и тихо ему сказал:

—

Ты этих речей перед моим отцом не произноси! — Он развел руками: — Отец отрекся от земных забот, приблизился к богу. Его молитва — это благо. Наши деды говаривали: «Не проси золота, проси молитвы». Разве молитва не золото? Он, не дай бог, может обидеться на тебя, тогда все для тебя пропало.

—

Нет, сын мой! — ответил Турды-ага. — Я тебя считаю своим сыном. Ведь ты родился и вырос при мне. Я тебе высказал все, что у меня наболело. А отцу твоему какое до меня дело? Я его хорошо знаю. Я боюсь не его молитвы, а его обиды. Куда ж тогда мне деваться с этими моими мальчиками? С этими моими старыми руками?

Певец, получивший барана за песню, привел с собой двух чьих-то осиротевших двенадцатилетних мальчиков. Они присоединились к работникам халифы.

Дело у халифы пошло на лад: шесть жен-разводок, четыре брачных жены, дочери, невестки — все они опять занялись тканьем ковров под началом старой Кумри, давно получившей от халифы развод, но оставшейся в доме за старшую жену.

Дед Камбар с двенадцатилетним помощником качали воду из колодца, поили скот, заготовляли корм, чистили стойла.

Турды-ага с пятнадцатилетним помощником собирали в степи хворост и дрова и свозили на верблюдах ко двору.

Двое сыновей Турды-аги пасли стада в пустыне.

Всеми ими распоряжался Кушат.

Только Клыч-халифа не менял своего положения.

Целые дни по-прежнему сидел он на своем молитвенном коврике, перебирая четки, просил у бога удач для людей и здоровья для овец, долгой жизни для сыновей, скромности и послушания для слуг, безопасных путей для странствующих с пленниками своих родственников, а рабам и рабыням — щедрых покупателей.

7

В караван-сарае Паи Астана в Бухаре настали горячие дни.

Дворники выметали и чистили кельи, навесы, подвалы. Поливали дворы, вывозили навоз и мусор, выносили и вывозили вон ненужный хлам, за долгое время накопившийся во всех углах.

Некоторые из келий для купцов убрали с особой заботой, застелили дорогими паласами и коврами.

Деревянные колья в подвалах, к которым привязывали ослов и лошадей, выдернули. Вместо них вбили в землю железные кольца.

В одном из подвалов сделали так, как сделано было в темницах бухарских эмиров, — концы толстого длинного столба пропустили под каменные стены подвала и обили гвоздями с большими шляпками. В темницах к таким столбам привязывали узников. Здесь это готовили для рабов.

Комнату для омовений тоже заботливо подмели и расставили там медные кувшины разных размеров.

На кухне над очагами вмазали большие котлы для пищи и котлы для кипячения воды.

Словом, весь вместительный караван-сарай сверху донизу преобразился, словно готовясь к приему очень важных людей или к празднику.

Всадник на вспотевшем коне подскакал к воротам двора. Соскочив с седла, он отдал повод служке и приказал остудить коня. Сам же, словно выполняя какое-то очень важное поручение, пощелкивая плетью, торопливо вошел во двор и поклонился хозяину, сидевшему в средней келье.

Оттуда спросили:

—

Разве уже подъезжают?

—

Часа через два будут здесь.

—

А где ты их видел?

—

В Пайкенде. Передал им от вас поклон и сказал: «Меня послали в ваше распоряжение». Караван-баши [31]ответил: «Рад! Рад! Арендатор караван-сарая Акрам-бай мне старый близкий друг. Если б он и не готовился принять нас, мы бы все равно нигде, кроме его двора, не остановились бы».

—

А потом?

—

С их караваном я доехал до Чарбакра. Там они остановились почиститься и помыться с дороги. А меня хозяин каравана послал к вам сказать: «Подготовьте постоялый двор, а со двора удалите посторонних людей».

—

Товара-то у них много?

—

Очень много. Верблюдов пятьдесят с яблоками. Несколько верблюдов с чугунными котлами, с чугунными кувшинами и со всяким железным товаром. На нескольких верблюдах — кованые сундуки. Всего верблюдов до двухсот, и все — под товаром.

—

Этот товар они у нас сгружать не будут. Это выгружают в Ургенчском караван-сарае. [32]Ты говори мне о товаре для нашего двора.

—

Я видел человек двадцать пять рабов и рабынь. Большей частью — красивые женщины и девушки. Есть стройные юноши и дети с красивыми лицами. Если их хорошенько вымыть да приодеть, на базаре их засыплют золотом.

Акрам-бай, арендатор караван-сарая, выслушав все эти утешительные вести, громко рассмеялся. Он повернулся к юноше, который сидел напротив него в тенистой келье, и опять рассмеялся.

—

Кликни писаря! — велел он.

—

Сейчас, господин, — ответил мальчик и, вскочив, кинулся в глубь двора.

Минуту спустя из какой-то отдаленной кельи торопливо пришел, сутулясь, уткнув в грудь жидкую острую бородку, старик. Узенькие глаза его слезились. Длинное лицо было печально, тонкие губы бескровны.

В ответ на низкий поклон старика арендатор показал ему место, где следовало сесть.

Кланяясь, старик сел, положил перед собой пенал и раскрыл подставку для письма.

Когда старик отдышался и приготовился к письму, Акрам-бай сказал:

—

Мирза, пишите. Быстро. Письмо от моего имени. Землевладельцам, а также скупщикам рабов. В Гиждуван, Шафрикан, Вабкент и в Зандане [33]. Известите их, что прибывает караван. Письмо пишите красиво и так, чтобы раздразнить их. Чтобы всякий, получив его, думал: «Хоть и не намерен я покупать рабов, а съезжу, гляну-ка там на красивых молодых рабов и рабынь».