А у коррехидора в это время находились несколько кабальеро и богатый генуэзец, крупный оптовый торговец, явившийся по делу; красота Руфины, стройность ее стана удивили всех, особенно генуэзца, человека влюбчивого. Руфина была удручена, что ее задержали в пути, — ежели ей доведется пробыть тут еще один день, карета уедет без нее. Коррехидор и его помощник, который сразу же явился, задали Руфине несколько вопросов касательно вызова на дуэль и убийства; она отвечала, что ничего не знает, что она ехала в карете из Севильи в Мадрид вместе с другими людьми, которые должны были остановиться в такой-то гостинице, и что они проезжали мимо раненого, призывавшего духовника, и тогда, чтобы исповедать умирающего, из кареты вышел ехавший с ними богослов да она со стариком дядей.

Время было позднее, и расследование решили отложить до завтра, причем коррехидор повелел помощнику предупредить пассажиров кареты, чтобы не уезжали из Кордовы, пока на то не будет разрешения. Затем Руфину отвели обратно в дом альгвасила, назначенный ей вместо тюрьмы, и провожал ее туда очарованный ею генуэзец, чей дом стоял на той же улице, а хоть бы и не стоял, он поступил бы так же — настолько поправилась ему красотка; прощаясь с ней у альгвасилова дома, он пылко предложил свои услуги, и она поблагодарила, думая, что это лишь любезные слова.

От огорчения, что ее задержали, у Руфины открылся жар, и похоже было, что начинается трехдневная лихорадка.

На другой день допросили пассажиров, все, сказав правду, подтвердили слова Руфины, и тогда освободили Гарая, тем паче что дело с поединком начало проясняться, — пришли дать показания очевидцы, заметившие убийцу. Гарай, весьма огорченный болезнью Руфины, тотчас отправился ее проведать; он стал убеждать ее собраться с силами и продолжать путь, но лекарь, приглашенный к больной, отсоветовал — ежели, мол, ей дорога жизнь, пусть не трогается с места, пока не пройдет горячка. Карета с остальными путниками отправилась дальше, Руфине оставили ее вещи, и она, по распоряжению властей, должна была уплатить вознице, правда, не всю сумму, а часть.

Генуэзец, не будь плох, пришел навестить приезжую красотку в доме альгвасила и стал оказывать ей разные услуги да подарки делать, что было для него весьма непривычно, — он вполне мог сойти за двойника севильяица Маркины; однако любовь делает скряг щедрыми, равно как трусов храбрыми. Руфина пролежала в постели добрых две недели, и каждый день ее неукоснительно навещал сеньор Октавио Филучи, как звали влюбленного генуэзца, а после его визита являлся слуга с подношением — то сласти, то дичь, — чему альгвасил и его жена были радехоньки, ведь им тоже перепадало.

Наконец дама поправилась, но чтобы еще лучше восстановить здоровье, наш генуэзец предложил ей поселиться в его вилле с садом, расположенной на зеленом берегу Гвадалквивира. Гарай, которого она величала дядюшкой, посоветовал принять приглашение — он видел, что генуэзец влюблен по уши, и, зная, что денег у него много, надеялся на изрядную добычу, вроде как у Маркины. Слушаясь совета, Руфина дала согласие, сказав, что поживет на вилле, пока не наберется сил для дороги. Генуэзец не хотел, чтобы в Кордове знали о том, что он увез красотку на свою виллу, — не то пойдут по городу сплетни, да и полиция, чего доброго, явится его проведать; с согласия дамы, дело представили таким образом, будто Руфина покидает город, чтобы продолжить путешествие; как только стемнело, к дому подвели мулов, нагрузили на них два тюка с одеждой, и Руфина, Гарай и погонщик, чтобы обморочить не в меру любопытных, выехали на мадридскую дорогу; проехав же с четверть часа, они вернулись в Кордову и направились к вилле, отстоявшей от города примерно на два арбалетных выстрела; там их ждал с роскошным ужином сеньор Октавио Филучи; ужин прошел в отменном веселье, и тут пылкий генуэзец стал более откровенно выказывать свои чувства. Был это мужчина за сорок лет, из себя видный, одевался весьма пристойно, года за два до того он овдовел, имел в этом браке троих детей, но в живых не осталось ни одного; оптовую торговлю он вел различными товарами, забирать их являлось в его контору множество купцов из самого города Кордовы и из окрестных селений — повсюду были у него клиенты. Был он немного скуп — пожалуй, лаже весьма скуп, чтобы сказать точнее, — капитал имел изрядный: более двадцати тысяч эскудо наличными да на тысяч пятьдесят с лишком векселей, не говоря уж о товаре; питал склонность к наукам и в свое время весьма прилежно учился в Павии и в Болонье, пока не получил наследство от брата, умершего в Испании; тогда он покинул родину и, полюбив дочь купца, одного из тех, что закупали товары в его конторе, женился в Кордове и там остался.

Этот человек, о котором пойдет теперь речь, влюбился, как пы слышали, в Руфину и пригласил ее в свою виллу для поправки здоровья, сделав это с целью добиться ее любви и решив ни в коем случае не отступаться от своего намерения, — так полюбилась ему красотка.

А Руфина уже знала от Гарая, что, ежели умеючи приняться, с этого гуся много перьев будет, и коль выпала ей такая удача, не желала выказать фортуне неблагодарность и пренебречь ее подарком.

В первый вечер они только вместе поужинали и вскоре удалились на покой, каждый в свою спальню, потому что было уже поздно. Генуэзец, правда, сделал вид, будто хочет вернуться и город, но слуги стали его отговаривать: ночью, мол, небезопасно, теперь идет вербовка в армию, и среди солдат попадаются озорники, да, кроме того, хватает здешних шалопаев, которые пользуются случаем пограбить, надеясь, что все их дела спишут на бедных солдат, — это зло надлежит исправлять властям, посылая ночные дозоры и тщательно проверяя каждый случай грабежа, и коль удастся найти вора, наказывать его со всей строгостью.

Словом, генуэзец, к немалому своему удовольствию, остался на вилле — всю ночь он провел без сна, размышляя, как бы это без особых расходов заставить гостью ответить на его чувства; разные планы он составлял, но самый простой, видно, и в голову не приходил — да, в наше время добиться любви, не растрясши кошель, — это чудо из чудес.

Наступил день, гостье был послан в комнату завтрак, и застали ее уже на ногах, что весьма удивило генуэзца, и он пошел к ней сам пожурить за беспечное отношение к своему здоровью да кстати взглянуть, нет ли в ее красоте какой-либо подделки. Когда он вошел, Руфина причесывалась, а волосы у нее были дивные, красивого темно-каштанового цвета; генуэзец в душе возблагодарил бога за то, что волосы у его гостьи так хороши; когда же она, чтобы ответить ему, откинула густые локоны и он увидел, что лицо ее столь же очаровательно, сколь было накануне вечером, генуэзец и вовсе растаял — теперь он убедился, что ее красота без обмана, что все в ней натуральное, неподдельное, а для мужчины это самое привлекательное.

Руфина не пользовалась никакими водами, притираньями, мазями, румянами и прочими снадобьями, коими женщины укорачивают себе молодость, старясь прежде времени; чистой водицей умывалась она, и естественные краски на ее щечках были краше всяких румян. Генуэзец пригласил ее пройтись по саду, она поблагодарила за любезность и, чтобы не быть невежливой, пошла, как была, даже не заплетая косы; Октавио, очень довольный, шел рядом, поддерживая ее под руку там, где она могла оступиться; Руфина с удовольствием осмотрела сад, но вскоре начало припекать солнце, и они вернулись в дом, позавтракали, побеседовали о том о сем; затем Руфина изъявила желание осмотреть дом, и влюбленный генуэзец повел ее по комнатам. Их украшали превосходные картины известных живописцев, богатые итальянские занавеси, радовали глаз резные поставцы, дорогие кровати с балдахинами — все было расположено с большим вкусом и содержалось в чистоте и порядке.

Когда уже обошли почти все комнаты, хозяин отпер еще одну — небольшую кунсткамеру, сообщавшуюся с молельней, — тут хранились гравюры из Рима, весьма красивые и ценные, агнцы божии из серебра, дерева и цветов, множество книг, расставленных в позолоченных шкафах. Гарай, как человек любознательный и начитанный, заинтересовался книгами и стал смотреть названия; в одном шкафу, стоявшем особняком, он увидел книги в особо роскошных переплетах и без названий; Гарай раскрыл одну — оказалось, что сочинил ее Арнальдо де Вильянова, а рядом с нею стояли Парацельс, Росино, Алкиндо и Раймунд Луллий. Генуэзец, заметив, что он смотрит эти книги, спросил: