По всему тексту «Истории жизни пройдохи» разбросаны отдельные образы, метафоры, сравнения, генетически связанные с карнавальной символикой и пародирующие различные моменты религиозного католического культа. Пародии эти иногда вырастают и до целых эпизодов. Среди пародийных аллюзий такого рода следует особо выделить включенные в комический контекст упоминания самого торжественного католического праздника — дня тела господня (Corpus Cristi). Праздник этот был связан с установлением таинства причастия — евхаристии (о евхаристии см. во вступ. заметке к повести «Жизнь Ласарильо с Тормеса») и отмечался в первый четверг после троицы.

Первое упоминание дня тела господня возникает в беседе Паблоса с церковным причетником — сакристаном (гл. IX), сочинителем бездарных песнопений к этому празднеству, в которых он воспевает «Корпус Кристи» как канонизированного святого. Невежество сакристана вызывает у Паблоса взрывы хохота, причем несомненно, что объектом смеха оказывается и сама тема сакристановых виршей.

Другой раз о дне тела господня говорится в связи с тем, что Паблос, становящийся на время комедиантом, на представлении действа в этот день играет роль евангелиста Иоанна, в которой он покоряет сердце одной монашки (гл. XXII). Предваряя же свой рассказ об ухаживании за монашкой, Паблос сообщает о себе, что он стал «покушаться на роль папаши антихриста», поскольку, согласно поверью, антихрист должен был родиться от союза священника и монахини. Сближение двух ролей, в которых выступает Паблос, роли антихриста и роли евангелиста, является несомненно профанацией и образа Иоанна Крестителя, и самого праздника.

Однако следует отметить, что подобная откровенная травестия церковного обряда не отражает собственно кеведовское восприятие религиозного таинства. У праздника тела господня на протяжении веков существовала народно-площадная сторона, и «традиционная процессия в праздник тола господня носила… отчетливо выраженный карнавальный характер с резким преобладанием телесного момента» (М. Б а х т и и. Там же, с. 249). В праздничной процессии в этот день обязательно участвовали чудовища, великаны, мавры, в конце процессии ехали повозки с ряжеными актерами — почти все персонажи, мелькающие на страницах кеведовского романа. Действо же, в котором принимает участие Паблос-комедиант, — «ауто сакраменталь» — было неотъемлемой частью этого праздника (об «ауто» см. прим. к с. 100), ие лишенной, как и празднество в целом, гротескно-комической окраски.

В романе Кеведо, как и в «Ласарильо», есть эпизоды, профанирующие самое таинство причастия: это рассказ Паблоса о двух трапезах — об обеде в доме дяди-палача в Сеговии (гл. XI) и об ужине в обществе убийцы Маты и его друзей (гл. последняя). На обеде у дядюшки Паблос, студент Алькала, играет роль мнимого священника (студенты, как и священники, носили сутаны) н чуть было не оказывается вынужденным есть пирог с начинкой из мяса собственного отца — во время причастия верующий, съедая священный хлебец, символически вкушает плоть своего создателя — бога. Дядюшка же Паблоса, поглощая сосиски, произносит звучащую в такой момент богохульно клятву: «Клянусь этим хлебом, который господь создал по своему образу и подобию». И на обеде у дяди-палача, и во время ужина в Севилье пьется вино — также один из обрядовых мотивов — за упокой душ усопших, а Мата, как и дядюшка, клянется хлебом, именуя его «ликом господним» (см. об этом сравнении во вступ. заметке к «Ласарильо»).

Эти и многие другие случаи профанации католического культа прекрасно воспринимали современники Кеведо: инквизиционная цензура отметила в романе шестнадцать случаев вольного обращения автора с религиозной символикой.

В самом стиле романа Кеведо есть многое, связанное с поэтикой карнавального обряда. В частности, большинство имен персонажей, фигурирующих в романе, — это имена-прозвшца, так или иначе соотнесенные с ролыо герои в сюжете. Например, имя лисенсиата Брандалагаса, вызволяющего Паблоса из гостиницы под видом посланца инквизиции, можно расшифровать как «выжигающий язвы» (родом Брандалагас из Орпильос, что по-испански означает «печь», «горн»); имя тюремщика Бландонеса де Сан Пабло можно поревести как «Свечи святого Павла» — намек на то, что этого стража закона можно купить так же, как благосклонность небес с помощью свечки, поставленной в честь святого; имя сводни Марии Наставницы является откровенно травестирующей параллелью к традиционному прозванию Марии Богородицы — «наставляющая» (верующих на путь истинный); лисенсиат Флечилья назван так с намеком на быстроту его ума, вор Мерло Диас — с намеком на его хитрость, подруга Паблоса Грахаль — не что иное, как «сойка», то есть «болтушка», и т. д.

Таким образом, мир, возникающий со страниц романа Кеведо, — это мир, построенный по карнавальной «логике обратности», «мир изнутри», как назвал Кеведо одно из своих «Сновидений», и в этом отношении «Пройдоха» во многом предвосхищает и «Сновидения», и «Час воздаяния», и другие творения писателя более позднего времени. Ужо в «Пройдохе» встречается образ преисподней — по определению М. Бахтина, центральный образ карнавального действа, — так или иначе проступающий во многих эпизодах романа и превратившийся чуть ли не в основную арену действия «Сновидений». Всякое «избиение» героя — его развенчание, увлекает его вниз, приводит его в «преисподнюю». «Сеньор, а уверены ли вы, что мы живы? — спрашивает Паблос дона Дьего в первую же ночь их пребывания в доме лисенсиата Кабры. — Мне вот сдается, что в побоище с зеленщицами нас прикончили и теперь мы души, пребывающие в чистилище». Но чаще образ «преисподней» заменяется у Кеведо другим, более «прозаическим» и бытовым образом «грязи», «навоза» и т. п. И в целом многие карнавальные символы теряют у Кеведо свой ритуальный смысл, и в роман проникают элементы натуралистического видения мира. Смех Кеведо уже не столько смех «амбивалентный» — и развенчивающий и утверждающий одновременно, — сколько смех отрицательный, имеющий явно сатирическую направленность. Резко сатирический пафос романа Кеведо во многом предопределил его дальнейшую судьбу: сразу после выхода «Пройдохи» в свет появились доносы инквизиции на содержащиеся в романе насмешки над церковью и на аморальность его содержания. В 1646 году «Пройдоха» был внесен в список книг, подлежащих серьезной «чистке».

Однако у читателей роман пользовался несомненным успехом: кроме переиздания его на испанском языке, последовавшим почти вслед за сара- госским изданием, появились переводы романа на другие европейские языки— на итальянский (1634), французский (перевод, сделанный знаменитым создателем «Комического романа» Скарроном и вышедший в 1633 г., выдержал более 20 изданий!), голландский (1642, 1699), английский (1657, 1670) и другие языки. Русский перевод романа, принадлежащий К. Н. Державину и снабженный обстоятельным комментарием, увидел свет в 1950 году — Франсиско де Кеведо-и-Вильегас. История жизни пройдохи по имени дон Паблос, пример бродяг и зерцало мошенников. М. — JI., Гослитиздат, 1950. Этот перевод, с незначительными изменениями, внесенными в текст в соответствии с последним испанским изданием, публикуется в настоящем томе. При составлении комментария использованы как материалы комментария К. Н. Державина, так и аппарат к изданию «Пройдохи», осуществленному в 1927 году А. Кастро.

Стр.67…была не старой христианкой… — то есть имела в роду обращенных в католичество евреев или мавров.

…предпочитал вместо трефовой двойки вытаскивать из колоды бубнового туза. — В оригинале «metia dos dedos para sacar el as de ого» — выражение, фигурально означающее «запускал руку в чужой карман».

Стр.68…его сопровождали сотни две кардиналов… — В оригинале игра слов, основанная на том, что по-испански слово «el cardenal» означает одновременно и «кардинал» и «кровоподтек»: отец Паблоса был осужден на наказание плетьми, коих он получил около двухсот ударов.

…и пешком и на коне всегда выглядел в равной степени хорошо. — Осужденного на наказание плетьми преступника во время исполнения приговора провозили но улицам верхом на осле.