Изменить стиль страницы

Гайдуцкие песни

Старина Новак и кнез Богосав [343]

Пьют вино у кнеза Богосава [344]
Радивой [345]со Стариной Новаком [346]
Над рекой студеною, над Босной,
А когда подвыпили юнаки,
Спрашивает Богосав Новака:
«Старина Новак, мой брат по богу,
Мне скажи правдиво — что за диво,
Почему ты, брат, ушел в гайдуки?
Иль беда заставила какая
По лесам да по горам скитаться,
Ремеслом гайдуцким заниматься,
Да под старость, да в такие годы?»
Старина Новак ему ответил:
«Побратим, ты спрашивал по правде,
Я тебе по правде и отвечу.
Я ушел в гайдуки поневоле.
Может, помнишь ты еще и знаешь, —
Смедерево [347]строила Ирина [348]
И меня заставила работать.
Я три года строил этот город,
На своих волах возил три года
Камни и деревья для Ирины.
И за эти полные три года
Ни гроша она не заплатила,
На ноги не выслужил опанки! [349]
Я простил бы этот грех Ирине;
Но как Смедерево-град воздвигла,
Стала строить крепостные башни,
Золотила окна и ворота,
Вилайет [350]налогом был обложен,
По три литры [351]золота налогу,
Триста, побратим, дукатов с дома!
Кто богаты, отдали дукаты,
Заплатили и спокойно жили.
Я же, кнез, был бедным человеком,
У меня дукатов не водилось.
Взял тогда я свой тяжелый заступ,
Взял я заступ и ушел в гайдуки.
Мне не захотелось оставаться
В государстве проклятой Ирины.
Я добрался до студеной Дрины, [352]
Перебрался в каменную Босну,
А когда дошел до Романии, [353]
Повстречал я там турецких сватов,
Что с невестой ехали турчанкой.
Вся-то свадьба с миром проезжала,
А жених турецкий задержался,
Видно, не хотел проехать с миром.
Жеребца гнедого он направил,
Выхватил трехвостую нагайку,
А на ней латунные три бляхи,
И меня он по плечам ударил.
Трижды турка заклинал я богом:
«Я прошу тебя, жених турецкий,
В удальстве своем ты будь удачлив,
Веселись ты на счастливой свадьбе,
Проезжай своей дорогой с миром,
Видишь сам, что человек я бедный»
Не желает отвязаться турок,
И меня он снова хлещет плеткой.
Хоть ударил он меня не сильно,
Но зато я сильно рассердился,
Размахнулся заступом тяжёлым
И легонечко ударил турка.
Так тихонько я его ударил,
Что с коня жених свалился наземь.
Я тогда его ударил дважды,
А потом еще ударил трижды,
Бил, пока с душой он не расстался.
Я обшарил у него карманы,
Три кисы с деньгами там нащупал
И к себе за пазуху засунул.
Отпоясал я у турка саблю
И к себе покрепче припоясал,
В головах его поставил заступ,
Чтобы турки тело закопали,
Сел я на коня его гнедого
И к горе поехал Романии.
Видели все это сваты-турки,
Но догнать меня не захотели,
Не хотели, видно, не посмели.
Сорок лет с того дня миновало,
Я к горе привыкнул Романии
Больше, брат мой, чем к родному дому.
Знаю я все горные дороги.
Жду купцов сараевских в засаде,
Отбираю серебро и злато,
Бархат и красивые одежды,
Одеваю я себя с дружиной.
Научился я сидеть в засаде,
Гнаться и обманывать погоню,
Мне никто не страшен, кроме бога».

Сенянин Тадия [354]

Зорюшка еще не забелела,
Утречко лица не показало,
Как ворота отворились в Сене,
Вышла в поле небольшая чета,
В чете тридцать и четыре друга,
И ведет их Тадия Сенянин, [355]
А при знамени Комнен-знаменщик,
И юнаки поспешили в горы,
Подошли под Красные Утесы. [356]
Говорит им Тадия Сенянин:
«Ой, мои вы братья и дружина!
Разве мать не родила юнака,
Что пошел бы к чабану в отару,
Взял девятилетнего барана,
Взял бы семилетнего козлища,
Чтоб была у нас на ужин пища».
Все юнаки головой поникли,
В землю черную глаза уперли,
Не смутился лишь Котарец Йован,
А вскочил он на легкие ноги,
И пошел он к чабану в отару,
Взял девятилетнего барана,
Взял он семилетнего козлища
И принес Сенянину добычу.
Тот живьем содрал с животных шкуры
И пустил ободранными в ельник.
Ветвь заденет — закричит козлище,
А баран — тот даже не заблеет.
Говорит тогда Котарец Йован:
«Тадия, начальник нашей четы,
Для чего ты ободрал скотину?»
Отвечает Тадия Сенянин:
«Видите ли, братья дорогие,
Видите ли, какова их мука,
Но еще страшнее будет мука,
Если турки полонят юнака;
Кто стерпеть такую муку сможет,
Тот, подобно этому барану,
Пусть отправится со мною в горы;
Ну, а тот, кто убоится муки,
Да простит ему всевышний это,
Пусть вернется к Сеню восвояси».
Тут вскочил он на легкие ноги,
Взял ружье за середину ложи
И пошел на Красные Утесы.
Оглянулся тут Котарец Йован,
Десять человек домой уходят.
Говорит Сенянину Котарец:
«Для чего ты напугал дружину?
Десять человек от нас сбежали».
Отвечает Тадия Сенянин:
«И пускай бегут, Котарец Йован,
Если так бедняги оплошали,
Драного козла перепугались,
Что же будет, если встретим завтра
Тридцать человек рубежной стражи
Во главе с Хасан-агою Куной? [357]
Как живой огонь его дружина!»
Подошли они к Утесам Красным,
Оглянулся вновь Котарец Йован,
Снова десять человек сбежало,
И опять сказал Котарец Йован:
«Для чего, начальник нашей четы,
Для чего ты напугал юнаков?
Оглянись — еще сбежало десять».
Отвечает Тадия Сенянин:
«И пускай бегут, Котарец Йован!
Если так бедняги оплошали,
Драного козла перепугались,
Как же будет, если встретим завтра
Тридцать человек рубежной стражи
Во главе с Хасан-агою Куной?
Как живой огонь его дружина!»
Поднялись на Красные Утесы,
Оглянулся вновь Котарец Йован,
С ними лишь один Комнен-знаменщик.
И тогда он Тадии промолвил:
«О, Тадия! Нас осталось трое!»
Отвечает Тадия Сенянин:
«Вы не бойтесь, братья дорогие!
Если будет добрая удача,
То, что совершили б тридцать храбрых,
Совершат три добрые юнака!»
В это время их и ночь застала.
Впереди, сквозь ельник, побратимам
Показалось вдруг живое пламя.
Говорит им Тадия Сенянин:
«Разве мать не родила юнака,
Чтоб пошел туда да поразведал,
Кто там — турки или же ускоки?»
Комнен тут вскочил с земли на ноги,
Взял ружье за середину ложи
И ушел сквозь ельник на разведку.
Как дошел он до огня живого,
Притаился он за тонкой елью:
А сидят там турки-удбиняне,
Между ними Хасан-ага Куна,
Пьют вино и чистую ракию.
Как дошла до Хасан-аги чаша,
Произнес он здравицу дружине:
«Будьте здравы, братья дорогие!
За здоровье тридесяти турок,
Да погибнет Тадия Сенянин,
Да погибнут тридцать с ним гайдуков,
Даст господь, мы всех их изничтожим!»
Темного вина они напились,
Головы от хмеля помутились,
Как убитые они заснули,
Прислонили ружья к тонким елям.
Тут подкрался к ним знаменщик Комнен,
Он собрал их светлое оружье,
Хорошенько в заросли попрятал,
Но не может взять он саблю Куны,
Куна спит, на саблю навалившись.
И тогда он перевязь разрезал,
Вытащил из-под Хасана саблю
И отнес к Сенянину ту саблю.
Вопрошает Тадия Сенянин:
«Что ты видел там, знаменщик Комнен,
Кто там возле пламени живого?»
Говорит ему знаменщик Комнен:
«Тадия, начальник нашей четы!
Там ночует Хасан-ага Куна,
С ним дружина — турки-удбиняне.
Темного вина они напились,
Головы от хмеля помутились;
Я собрал их светлое оружье
И поглубже в заросли запрятал».
Не поверил Тадия Сенянин,
Но потом увидел саблю Куны,
И тогда узнал он саблю Куны,
Двинулся скорей к огню живому.
У огня спят турки-удбиняне,
С трех сторон друзья их обложили,
С первой стороны зашел Сенянин,
А с другой зашел знаменщик Комнен,
С третьей стороны — Котарец Йован;
Вынули захваченные ружья,
А Сенянин подбегает к Куне,
Сильно в зад ногой его пинает
И кричит над ухом горлом белым:
«Эй ты, падаль, Хасан-ага Куна!
Пред тобою Тадия Сенянин,
С ним пришли тридцать четыре друга
Вас проведать у огня живого!»
Вскакивает Куна, как безумный,
Ищет Куна кованую саблю,
Нету на боку проклятой сабли,
Поглядел он на свою дружину,
Та бы рада за ружье схватиться —
Нету ружей возле тонких елей.
И воскликнул Тадия Сенянин:
«Встань-ка, падаль, Хасан-ага Куна!
Взял я ваше светлое оружье,
Сам вяжи своих всех тридцать турок,
А иначе даю тебе клятву,
Выстрелят все эти тридцать ружей,
И на месте вас они уложат».
Как увидел Куна, что случилось,
Вскакивает он с земли на ноги,
Сам он руки удбинянам вяжет,
Куна вяжет, Комнен проверяет;
Повязал рубежную он стражу,
А его связал знаменщик Комнен.
А потом они заходят в ельник,
Вынимают светлое оружье
И на турок вешают оружье.
Так они погнали — три ускока,
Так они погнали тридцать турок,
Так погнали на границу к Сеню.
А когда пришли к воротам Сеня,
Стар и млад на них дается диву.
Говорят между собой сенянки:
«Боже милый, великое чудо!
Как связали добрых три юнака,
Три юнака три десятка турок
Без единой раны, без потери!»
Отвечает Тадия Сенянин:
«Не дивитесь, девушки-сенянки,
Счастье повстречалося с бедою,
Наше счастье — с ихнею бедою,
И с бедою счастье совладало».
Тут они подходят к белой башне,
Тридцать турок бросили в темницу
И назначили за турок выкуп:
За тридесять — три мешка с деньгами.
И за них прислали вскоре выкуп,
Но тогда выходит мать-старуха,
Тадии такое слово молвит:
«Ведаешь ли, Тадия Сенянин,
Что родитель твой погублен Куной?»
Как услышал Тадия Сенянин,
Взял он выкуп — три мешка с деньгами —
И пустил на волю тридцать турок,
Каждому велел пройти под саблей,
А как проходил под саблей Куна,
Взмахнул саблей, голова слетела. [358]
вернуться

343

Переведено по тексту сб.: Караджич, т. III, № 1. Записано от герцеговинского гусляра и бывшего гайдука Т. Подруговича. Это был, несомненно, выдающийся певец. Он знал, по словам В. Караджича, около ста юнацких песен, а спел на запись едва ли двадцать и ушел из Сербского княжества на территорию Турецкой империи, где был убит турками при невыясненных обстоятельствах.

вернуться

344

Кнез Богосав— эпический персонаж. Во времена В. Караджича «кнезом» называли сельского старосту.

вернуться

345

Радивой— эпический персонаж, побратим Новака.

вернуться

346

Старина Новак. — Ученые указывают па несколько исторических прототипов этого эпического героя, носивших то же имя. Это были феодалы или гайдуки, боровшиеся с турками (XV–XVII вв.). Так, иностранцы, путешествовавшие по Болгарии в XVI в., сообщали о том, что им рассказывали о Дебелом Новаке, который вместе с Марком Королевичем защищал страну от турок. К концу XVI в. относятся сведения письменных источников о Баба Новаке, то есть Старом Новаке, который вместе с валашским воеводой Михаилом воевал против турок и венгерского короля Стефана Батория.

вернуться

347

Смедерево— город на Дунае восточнее Белграда. В первой половине XV в. Смедерево был — с согласия турок — столицей сербского деспота Джурджа Бранковича (1427–1456).

вернуться

348

Ирина— жена Джурджа Бранковича, гречанка по происхождению. Народная молва приписывала ей очень быстрое и тяжкое для народа строительство Смедеревской крепости. В эпических песнях Ирина неизменно изображается как жестокая и коварная «царица». Ее постоянный эпитет — «проклятая».

вернуться

349

Опанки— кожаные лапти.

вернуться

350

Вилайет(турецк.) — область.

вернуться

351

Литра— мера весом в 320 граммов.

вернуться

352

Дрина— река в восточной Боснии.

вернуться

353

Романия— горный массив восточнее г. Сараева (Босния). С Романией народная традиция сербскохорватской языковой группы постоянно связывает имя Старины Новака. Предполагают, что в пору турецкого ига Романия была очагом гайдуцкого движения.

вернуться

354

Переведено по тексту сб.: Караджич, т. III, № 39. Записано от Т. Подруговича. Песня хорватского происхождения, судя по ее историческим реалиям.

вернуться

355

Тадия Сенянин. — Югославские комментаторы отмечают двух ускоков первой половины XVII в., носивших это имя.

вернуться

356

Красные Утесы. — В Югославии имеется несколько местностей с таким названием. Певец-герцеговинец, видимо, подразумевал Црвене Стене вблизи черногорско-герцеговинской границы, ныне известные как крупная палеолитическая стоянка. Но изначально в песне имелись в виду Красные Утесы у р. Крка, в области Котары в северо-западной Далмации.

вернуться

357

Куна Хасан-ага. — Опираясь на фольклор славян-мусульман Боснии, его исторический прототип также связывают с событиями XVII в. По одним источникам, он был из города Удбины, по другим — из Книна. Оба эти города Хорватии находились тогда под властью турок.

вернуться

358

Голова слетела. — По другим сведениям, Куна потерял свою голову в 1653 г. под г. Книном. Ему отрубил голову ускок Грга Галиотович.