—

Хоть убейте, а ребенка я не оставлю! — проговорил мельник тихо, но с решительным видом.

Эмексиз встал.

—

Топал-Хасан, [15]выгони отсюда этого пса, чтобы мне не пачкать ножа.

Хромой кинулся на мельника, сшиб его на пол у самого порога и, пиная ногами, стал выталкивать за дверь. Но мельник вскочил и стремительно бросился назад, внутрь мельницы, с криком:

—

Сжальтесь! Сжальтесь!

Марийка проснулась от шума и в испуге вскочила с постели. Увидев обнаженный ятаган Эмексиза, она закричала и кинулась к отцу.

—

Смилуйтесь, господа, пощадите! — кричал несчастный отец, обхватив руками дочь.

По знаку Эмексиза сильный Топал-Хасан, как тигр, набросился на мельника сзади и вывернул ему руки за спину.

—

Так, так, Топал-Хасан, давай-ка свяжем эту старую мельничную крысу; раз уж ему так хочется, пусть останется и поглядит на представление… Поделом ему, дураку… Свяжем его, потом подожжем мельницу; тогда сами на него полюбуемся.

И, не обращая внимания на крики мельника, разбойники стали привязывать его веревкой к столбу.

Мельник, обезумев от ужаса при мысли о том, что ему предстояло увидеть, кричал как зверь, призывая на помощь, хоть и знал, что в этой глуши спасения ждать неоткуда.

Вся в слезах, Марийка распахнула дверь и тоже стала звать на помощь. Но ей ответило только эхо.

—

Эй ты, мельничиха, ни с места! Ты нам сейчас понадобишься! — крикнул Эмексиз и, боясь, как бы она не убежала, схватил ее и оттащил в глубь мельницы, потом бросился на подмогу к Топал-Хасану.

—

Смилуйтесь! — взывал в отчаянии мельник. — Люди, спасите! Неужто некому помочь?.. Марийка, сюда!.. — дико кричал он, не сознавая, что просит помощи у слабой девочки.

Все это время Кралич стоял как громом пораженный, следя за сценой, разыгравшейся у него на глазах; ноги его дрожали, волосы шевелились на голове, по спине бегали мурашки.

Все, что он увидел и пережил в этот вечер, начиная со своего вторжения во двор Марко и до этой минуты, было так неожиданно и страшно, что ему казалось, будто он видит сон. Свист пуль и раскаты грома все еще звучали у него в ушах. Мысли его путались. Сначала он подумал, что турки пришли за ним и судьба его решена. Сознание своей полной беспомощности убило в нем энергию — ее хватило бы лишь на то, чтобы отдать себя в руки турок и тем самым избавить мельника от наказания за укрывательство беглеца. Но когда стало ясно, что ему предстоит увидеть нечто гораздо более страшное, чем все, что он видел раньше, когда он услышал, как мельник зовет на помощь Марийку, кровь у него вскипела от бешеного гнева и ярости. Ему еще не доводилось биться не на жизнь, а на смерть, но в этот миг турки показались ему ничтожными, как мухи. Усталости, бессилия, колебаний как не бывало. Кралич машинально протянул руку, поднял топор и, выскочив из своего убежища, пробежал, пригнувшись, за мешками с зерном; потом выпрямился, бледный как мертвец, и, кинувшись к Эмексизу, вонзил топор ему в затылок. Все это он проделал как во сне.

Турок, не успев вскрикнуть, рухнул на пол.

Внезапно увидев перед собой нового и опасного врага, Топал-Хасан бросил веревку, которой привязывал мельника, выхватил пистолет и разрядил его в Кралича. Мельницу заволокло дымом; от выстрелов лампа погасла, и все погрузилось в кромешную тьму. И вот во мраке началась смертельная схватка: в ход пошли руки, ноги, ногти, зубы. Дерущиеся — сначала двое, потом трое — катались но полу, раздирая ночную тишину дикими криками, пыхтением, стонами, которым вторил яростный лай гончей. Топал-Хасан, сильный как бык, отчаянно боролся со своими двумя противниками, а тем надо было победить во что бы то ни стало, иначе им грозила гибель…

Наконец лампу снова зажгли. Топал-Хасан еще корчился в предсмертных судорогах, но вскоре затих и он, — во время борьбы Краличу удалось дотянуться до его кинжала и перерезать противнику горло. Турки лежали мертвые в луже крови.

Мельник выпрямился и, потрясенный, смотрел на незнакомца, пришедшего к нему на помощь невесть откуда. Пере ним стоял смуглый, высокий, бледный как смерть юноша с черными, глубоко сидящими, проницательными глазами. Его длинные, взлохмаченные волосы были покрыты пылью; рваный мокрый пиджак испачкан грязью; на жилете не осталось ни одной пуговицы, и под ним не было рубашки. Штаны у незнакомца были обтрепанные, сапоги дырявые, — словом, он походил на

человека, который либо убежал из тюрьмы, либо неизбежно должен в нее попасть. Мельник так и подумал.

—

Господин, я не знаю, кто ты такой и как ты очутился

здесь, — взволнованно проговорил он, с состраданием глядя на незнакомца, — но мне не отблагодарить тебя, живи я хоть до ста лет. Ты спас меня от смерти и от еще большего зла: ты спас от позора мое дитя и мои седины… Бог тебя награди и благослови!.. Да и все люди скажут тебе спасибо… Знаешь, кто это? — Он показал рукой на Эмексиза. — Это такой злодей, что даже дети в утробе матери и те плакали от его злодеяний. Наконец-то земля избавилась от этого зверя. Дай тебе бог здоровья, сынок!

Со слезами на глазах выслушал Кралич эти искренние, простодушные слова.

—

Ничего особенного я не сделал, дедушка, — проговорил он, все еще тяжело дыша. — Мы с тобой убили двоих, но таких зверей, как они, — тысячи и тысячи. Болгарский народ только тогда вздохнет свободно, когда все возьмутся за топоры и уничтожат этих кровопийц!.. Но вот что ты мне скажи, дедушка, где нам зарыть трупы? Нельзя оставлять улики.

—

Тут неподалеку есть готовая могила для этой падали, — ответил старик. — Помоги мне только их вытащить.

И вот два человека, отныне навеки связанные этой кровавой ночью, потащили трупы к зарослям бузины, темневшим за мельницей. Здесь под кустами когда-то была выкопана яма, и в нее бросили трупы, хорошенько засыпав их землей, чтобы ничего не было заметно. Когда Кралич и мельник с киркой и заступом в руках возвращались на мельницу, мимо них пробежало что-то белое.

—

Гончая!.. — воскликнул Кралич. — Она будет рыскать здесь и, чего доброго, выдаст нас…

Подкравшись к собаке, Кралич ударил ее по голове; жалобно воя, гончая поползла к реке. Кралич киркой столкнул ее с берега, и она исчезла под водой.

—

Надо было и этого пса вместе с теми, — заметил мельник.

Они принялись замывать свою окровавленную одежду и засыпать песком пятна крови на земле.

—

Слушай, да ты, кажется, ранен? — воскликнул мельник, увидев, что из руки Кралича течет кровь.

—

Пустяки! Этот дьявол укусил меня, когда я схватил его за горло.

—

Дай завяжу скорее. — И мельник перевязал юноше руку своим измятым носовым платком. Потом выпустил ее и, глядя

Краличу прямо в глаза, спросил: — Прости, сынок, скажи, откуда ты идешь?

И опять посмотрел на Кралича в недоумении.

—

После псе узнаешь, дед; а пока скажу одно: я болгарин, истинный болгарин. Не сомневайся во мне.

—

Боже упаси! Что, у меня глаз нет, что ли? Ты служишь народу, а за таких я душу отдам…

—

Где бы мне, дедушка, переночевать? Да и переодеться хорошо бы.

—

Я тебя отведу в монастырь, к дьякону Викентию. Он мне родня и сделал много добра таким, как ты… И он тоже истинный болгарин… Ну, пойдем; у него все и переночуем. Хорошо, что нас никто не видел.

Однако дед Стоян ошибался: в стороне, под ореховым деревом, освещенный луной, стоял, не шевелясь, высокий человек. Так он стоял и когда закапывали турок. Но наши герои ничего не заметили.