— Ох! — вскрикнула Дора, представив, какое потрясение он должен был пережить. А она радовалась, когда удостоилась персональной афишки с подписью под портретом, сделанным лагерным фотографом!

— Тогда я и понял, что меня одурачили… — Марио открыл глаза и внимательно посмотрел на девушку. — Я надеялся, что, если разыщу настоящую Дору Эллисон, она сможет мне помочь найти мошенницу. Я считал, что если она так хорошо тебя знала, что присвоила себе твое имя, то и ты обязательно знаешь, кто она. Я взял у регистратора твой адрес, поехал к тебе и попал в аварию.

— Значит, когда вы услышали женский голос и открыли глаза…

— Я знал, кто ты, — кивнул Марио. — Я подумал, что ты и Хуан вместе разыскиваете авантюристку, чтобы помочь мне, и что теперь-то все будет хорошо.

— Какая трогательная вера! — язвительно произнес Хуан, но в его голосе была грубоватая ласка, которая выдавала любовь и нежность к младшему брату. Он простил ему его безответственность.

Марио горько усмехнулся.

— Потом я понял, что он думает, будто ты моя жена, и попытался сказать ему, что это не так, да только сил не хватило… — Молодой человек поднял глаза, взглянув в суровое лицо старшего брата, и нашелся: — Но в конечном итоге это не имело значения. Он и сам все выяснил.

— Спасибо вам, что пришли, моя дорогая. — Женщина, до сих пор молчавшая, поднялась со стула и сердечно обняла Дору. — Кажется, оба моих сына приложили руку к тому, чтобы заставить вас глубоко страдать. Я могу лишь молиться о том, чтобы вы нашли в своем сердце достаточно доброты, чтобы простить их за мучения, которые вам пришлось пережить.

Неужели Хуан все рассказал своей матери? Ничто в его бесстрастном лице не говорило об этом, но сеньора Фламинг продолжала свою трогательную речь:

— Вы должны приехать и погостить у нас в Мехико. Вы всегда будете желанной гостьей и в моем доме, и в доме моего сына. — И тут, к великому изумлению Доры, почтенная сеньора поцеловала ее в обе щеки.

Некоторое время спустя Хуан отвез ее домой. Какое-то время Дора ничего о нем не слышала, пока около недели назад не получила коротенькую открытку, в которой он сообщал, что возвращается с семьей в Мехико и желает ей всего хорошего.

Вот так прозаически закончилась драма, горестно думала Дора, чувствуя, что глаза слегка пощипывает. И в это время услышала настойчивую трель дверного звонка. Опять запоздалый гость?

Она осторожно спустилась с лестницы, помня о своих высоких каблуках и развевающейся длинной юбке.

— Хуан! — Дора прижала руки к груди, где сильно застучало сердце, и почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица. Должно быть, у нее начались галлюцинации… — Вы же в Мехико! — Не веря своим глазам, она часто-часто заморгала, словно хотела прогнать призрак.

— Вот как? — Черные брови в наигранном удивлении взлетели вверх. — Тогда я, должно быть, сплю. Потому что мог бы поклясться, что вернулся в Бостон, после того как благополучно довез свою семью до Мехико. Рад сообщить, что ваш «супруг» водворен для дальнейшего выздоровления в дом матери, где его, без сомнения, будут продолжать портить неустанным женским вниманием.

— В ваших словах звучит горечь.

Ее руки тянулись к Фламингу, стремясь обнять, рот жаждал его поцелуев, но на этот раз обычно выразительное лицо Доры не выдало ее чувств.

— Скорее зависть, — поправил он. Голубые глаза Хуана смотрели на нее, словно хотели проникнуть за невидимую стену, которой окружила себя Дора, инстинктивно спасаясь за ней от неожиданных пассажей со стороны мексиканца. — Ты собираешься впустить меня или я должен предъявить официальное приглашение?

— Вы хотите сказать, что Барни и Сесиль ждут вас? — Голова у Доры шла кругом…

— Что-то там у них не сложилось с подходящей парой для тебя, и у Сесиль возникли сложности с тем, как рассаживать гостей. — Он переступил порог, и Дора машинально сделала шаг назад. — Но мне кажется, для торжественного приема я неподходяще одет, — весело продолжил Хуан, — поэтому будет лучше, если мы с тобой поедем куда-нибудь в другое место и тем самым разрешим проблему хозяйки.

— И куда же вы предлагаете поехать? — слабым голосом спросила Дора, чувствуя странную сухость во рту. На ее шее бешено запульсировала голубая жилка. Если это был сон, то она не хотела просыпаться.

— У меня еще не кончился срок аренды коттеджа, — сказал Фламинг голосом более глубоким, чем она помнила. — Я подумал, что мы могли бы отправиться туда. Тем более что там остались кое-какие твои вещи.

Ночная рубашка, белье, духи… Дора почувствовала, что краснеет.

— Они никогда не были моими. Вы покупали их для жены Марио!

— Я покупал их для Доры Фламинг, — мягко поправил он, закрывая дверь и привлекая девушку к себе. Казалось, Хуан наслаждался ошеломлением, отразившимся на ее лице.

— Но ведь это не я. Я имею в виду…

— Это вполне возможно. Во всяком случае, я хочу, чтобы так было. — Его руки сильнее сжали ее хрупкие плечи, и Дора сквозь тонкий муслин ощутила тепло мужских пальцев. Голос Фламинга стал хриплым. — Ты ведь знаешь, что я испытываю к тебе? С первого взгляда я был покорен твоей красотой и разрывался между двумя чувствами — желанием и стыдом, потому что какое-то время думал, что ты принадлежишь Марио. Я люблю тебя, Дора. Люблю потому, что ты прекрасная, желанная, искренняя и умеешь сострадать. Я люблю тебя за благородство, с которым ты пожертвовала двумя годами молодости, чтобы ухаживать за потерявшей рассудок старой леди, и за то, что ты потянулась к детям, когда надо было восстановить душевное равновесие. Люблю за то, что тебе неведомо коварство, и за то, что твое податливое тело так сладко льнет ко мне, не боясь, что я перейду границы дозволенного…

— Хуан… — Девушка каждой частичкой своего существа ощущала тепло крепких объятий, слышала, что ей говорят, и не могла поверить своим ушам. — Но ты не захотел меня! — возразила она. — Тогда, в Провиденсе, ты должен был понять, что я пошла бы с тобой в гостиницу… я ведь прямо сказала тебе об этом! — Девушка вспыхнула при воспоминании о том, как она бесстыдно вешалась ему на шею и какой одинокой почувствовала себя, когда Хуан отверг ее предложение, настояв на немедленном возвращении в дом Барни.

— Конечно же, я хотел тебя, любимая, — усмехнулся он. — Только мужчина мог бы сообразить, чего мне стоило отказаться от ночи любви с тобой. Но лишь латиноамериканец поймет, что я поступил так, потому что люблю тебя не меньше, чем хочу. Я не мог поступить иначе, — вздохнул он. — Мы бережем целомудрие наших женщин…

— Но я не твоя женщина, — лукаво улыбнулась Дора. Ее глаза сияли любовью, которую больше не надо было скрывать. — И ты не совсем латиноамериканец, разве не так?

— Я совсем не в настроении спорить, — отшутился Хуан. — В первое из твоих возражений я намерен внести поправку, а со вторым вполне согласен и не только ничуть о том не жалею, но собираюсь увеличить долю американской крови в моих детях.

— Дети? — Дора прижалась щекой к его плечу. Перед ее внутренним взором мелькнуло видение: она беременна от Хуана…

— В свое время, — подтвердил он. — Но не раньше, чем я познакомлю тебя с моей прекрасной страной и ты станешь считать ее своим родным домом. Хотя, конечно, Америка всегда будет для нас домом номер два.

Смех Доры звучал радостно, но немного нервно.

— Кажется, ты ничуть не сомневаешься, что я соглашусь выйти за тебя.

— Нет, красавица, — промурлыкал он, и на сей раз слово «красавица» наполнилось нежным очарованием, которого раньше в нем не было. — Как девушка честная, ты должна признать, что с первой встречи между нами существует постоянное и опасное влечение, а как девушка добрая и сострадательная, ты поймешь и простишь все мои неблаговидные поступки, которые я совершил по отношению к тебе и за которые намерен расплачиваться до конца моих дней, — конечно, если ты разрешишь мне сделать это.

Если она разрешит! У Доры от счастья кружилась голова; она даже прощала Хуану самонадеянность, с которой было сделано это предложение. Если бы он не был так уверен в себе, если бы его стремление восстановить честь брата не было таким сильным, она не смогла бы страстно любить Фламинга.