— Как, Дункан? — повернулся к сыну мистер Toy.

Слушая уверенные веские голоса, всерьез обсуждавшие его будущее, Toy замер в оцепенении перед его неотвратимостью и не сразу заметил, что к нему обращаются.

— По математике я провалился.

— Почему ты в этом уверен?

— Нужны отличные оценки по всем задачам, а я написал в основном чепуху.

— С какой стати после четырех лет обучения ты, с твоими способностями, пишешь чепуху?

— Из-за лени, наверное.

Директор вскинул брови:

— Неужто? Тогда проблема состоит в том, будешь ли ты продолжать лениться, если твой отец согласится на дополнительный год твоего пребывания в школе?

— Другими словами, Дункан, — вмешался мистер Toy, — готов ли ты потрудиться ради получения хорошего балла по математике, если мистер Макьюэн позволит тебе остаться в школе еще на год?

По лицу Toy, пока он размышлял над ответом, расплылась улыбка: он старался ее спрятать, но безуспешно. Директор тоже улыбнулся и пояснил мистеру Toy:

— Он предвкушает, сколько всего прочитает и нарисует за все то время, пока над ним практически не будет никакого контроля. Ведь так, Дункан?

— И может быть, я смогу еще посещать вечерние занятия в художественной школе.

Директор хлопнул рукой по столешнице и перегнулся через нее.

— Да! — сказал он серьезным тоном. — Год свободы! Но его нужно купить. Цена не очень-то высока, но ты готов ее заплатить? Ты искренне обещаешь отцу учиться как следует и подтянуться по тригонометрии, геометрии и алгебре? Ты пообещаешь присутствовать на уроках математики не только телом, но и умом?

Toy, опустив голову, пробормотал:

— Да, сэр.

— Ну хорошо. Мистер Toy, думаю, на слово вашего сына вы можете положиться.

На следующий день Toy, пересекая холл, столкнулся с учительницей математики. Торжествующе глядя на него, она спросила:

— Что с тобой случилось, Toy?

Toy растерянно молчал. Учительница улыбнулась:

— Ты всем встречным и поперечным докладывал, что провалился по математике?

— Да, мисс.

— Так вот, официальные результаты объявлены. Ты сдал экзамен. Поздравляю.

Toy уставился на нее в ужасе.

В конце недели Toy вошел в беломраморный вестибюль Митчелловской библиотеки. Он часто ходил сюда посмотреть факсимильные издания пророческих книг Блейка, и, когда тучный библиотекарь провел его по лестнице наверх, мирная атмосфера учености и предупредительности вызвала у него чувство облегчения. Было бы неплохо работать в таком месте. Toy провели к двери в конце коридора с мраморным полом в клетку и низким белым сводом. Комната была устлана коврами, на мраморной каминной полке стояла ваза с цветами, на столике у окна — вторая. За письменным столом седой человечек читал какую-то бумагу.

— Мистер Toy? — невнятно осведомился он. — Прошу вас, задитезь. Зейчаз я вами займузь.

Toy неловко сел. У человека отсутствовала правая щека, и потому лицо было перекошено. Правый глаз сместился ниже левого, и, когда человек мигал, а это случалось часто, веко его не прикрывало. Человек отложил документ и сказал:

— Итак, вы зобираетезь стать библиотекарем.

Язык у человека шевелился с трудом, и брызги слюны то и дело вылетали прямо на стол. Toy завороженно следил за ними, кивая и согласно хмыкая в нужные моменты.

— …график работы будет непременно зоставлен. Вы будете работать два вечера в неделю до половины девятого, зато будете звободны по утрам. В другие дни вы должны будете позещать вечерние курзы.

— Курсы чего? — выдавил из себя Toy.

— Зчетоводства и каталогизации. Зуществует незколько зистем каталогизации, каждая из которых предзташтяет зобой огромную область. Ежегодно вам предстоит здавать эгзамен для зоответствующего повышения, и по прошезтвии пяти лет вы получите квалификационное звидетельзтво, удозтоверяюшее, что вы дозтойны занять должнозть зтаршего библиотекаря в любой точке Зоединенного Королевзтва.

— О, замечательно, — слабым голосом проговорил Toy.

— Разумеется, замечательно. Даже везьма. Боюзь. однако, вам придется еще шезть недель подождать. Принять вас на злужбу имеет право только главный библиотекарь, который зейчас находится в Зоединенных Штатах Америки. Но он вернетзя через шезть недель, и тогда вы, безузловно, зможете призтупить к работе.

Выйдя из здания, Toy почувствовал в себе перемену. На все тело навалилась тяжесть, пульс замедлился, воздух загустевал в легких. Мысли текли вяло, неповоротливо. Дома за чаем он рассказал отцу о разговоре. Мистер Toy вздохнул с облегчением:

— Слава Богу!

— Да. Да, слава Богу. Слава Богу. Вот именно: возблагодарим Господа.

— Дункан, в чем дело? Что случилось?

— Ничего. Ровным счетом ничего. Все устроилось как нельзя лучше — а как еще в этаком мире может все устроиться? Хвала Творцу неба и земли. Вседержителю. Да! Да! Да! Да! Да! Да!

— Хватит! Ты что, рехнулся? Если не в состоянии объяснить толком, лучше помолчи!

Дункан замолчал. Через минуту-другую мистер Toy просительным тоном произнес:

— Дункан, расскажи, что произошло!

— Я хотел стать художником. Разве это не безумие? Хотел создать произведение искусства, не спрашивай какое — я и сам не знаю; возможно, что-нибудь эпическое, со множеством реальных фактов и свободной фантазией — и представить это в образах, в странном болезненном свете, пусть это будет гигантская фреска, или книга с иллюстрациями, или даже фильм. Я не знал, что именно, но знал, с какой стороны к этому приступить. Я должен был читать стихи, слушать музыку, изучать философию, писать, рисовать, работать кистью. Я должен был узнать о вещах, о людях, как все устроено, каким образом движется, мне надо изучить человеческое тело, внешний вид, пропорции, позы в различных ситуациях. Короче, взобраться на Луну!

— Дункан, вспомни, что сказал директор! Через четыре года ты станешь главным библиотекарем в небольшом городке и тогда посвятишь себя искусству. Неужели настоящий художник не может подождать четыре года?

— Не уверен, что может. Уверен, что не ждал никто. У шотландцев забавные представления об искусстве. Они думают, что художником можно быть в свободное время, хотя никто не ожидает, будто на досуге можно работать мусорщиком, инженером, юристом или нейрохирургом. Библиотека в тихом захолустном городке? Звучит дьявольски заманчиво: чем не рай небесный, или тысяча фунтов в банке, или коттедж с розами у входа, или прочие воображаемые морковки, которыми двуногих ослов завлекают во всякие поганые мерзости?

Мистер Toy, упершись локтями о стол, сдавил голову руками. Помолчав, он заговорил:

— Дункан, чего ты от меня хочешь? Я хочу тебе помочь. Я твой отец, хотя ты разглагольствуешь так, будто я в ответе за общественное устройство. Будь я миллионером, я с радостью обеспечил бы тебе свободу, чтобы ты мог развить свои таланты, но я всего лишь клерк по начислению заработной платы, мне пятьдесят семь, и мой долг — сделать тебя самостоятельным. Назови мне альтернативу библиотеке — и я охотно тебе помогу.

По застывшему лицу Toy текли слезы.

— Не назову, — резко ответил он. — Альтернативы нет. Выбор один — подтолкнуть себя в пропасть.

— Перестань разыгрывать мелодраму.

— Я разыгрываю мелодраму? Я просто по возможности сухо излагаю свои мысли.

Ужин прошел в молчании. Наконец мистер Toy произнес:

— Дункан, иди сегодня в художественную школу. На вечерние занятия.

— Зачем?

— Работа в библиотеке у тебя начинается через шесть недель. Используй это время так, как тебе больше всего нравится.

— Понятно. Испробовать вкус этой жизни перед тем, как отказаться от нее навсегда. Нет, спасибо.

— Дункан, иди на вечерние занятия.

— Нет, спасибо.

Вечером Toy в коридоре художественной школы в числе других претендентов ждал своей очереди у дверей регистрационной конторы. Дождавшись вызова, он вошел в просторную комнату и направился к письменному столу в углу, боковым зрением отмечая картины и скульптуру по обеим сторонам. Человек за письменным столом вглядывался в него издали. На его массивном лице блестели очки, в углах широкого рта пряталась усмешка. Говорил он протяжно, с отчетливым выговором англичанина: