Она положила билет в сумочку и пошла вслед за носильщиком, сложившим ее багаж на тележку, чтобы отвезти на перрон. Состав еще не подали, поэтому она осторожно, стараясь не помять платья, присела на один из кофров. Атмосфера вокзала была наполнена шипением пара, паровозными гудками, гомоном толпы. Прибытие каждого поезда сопровождалось криками: «Porteur! Porteur!» [35].

Темноволосые носильщики в голубых блузах и черных беретах откликались на зов. В иной ситуации Лариса с любопытством стала бы разглядывать французских ребятишек, разносчиков газет и пассажиров. Сейчас она могла думать только о том, что оставляла. Время тянулось медленно. Наконец подошел носильщик:

— Подходит поезд, мадемуазель.

Показался паровоз, окутанный клубами пара и дыма. Словно ниоткуда возникла шумная толпа пассажиров, кричащих, пробирающихся к вагонам.

— Я займу вам место, мадемуазель, а потом доставлю вашу поклажу в багажное отделение.

— Merci bien!

Он тронул тележку, Лариса заспешила за ним, не спуская глаз с его высокой фигуры. Потом она непроизвольно обернулась и застыла словно пораженная громом. Перед ней стоял граф Рауль. У Ларисы упало сердце, однако она заметила, что граф зол не меньше, чем во время первой их встречи. У него было лицо сущего дьявола!

— Куда это вы собрались? — спросил он голосом, напоминающим хлопанье кнута.

— До… домой!

— Вижу! А почему?

— Я должна… ехать. Я больше не нужна в Вальмоне.

— Кто вам это сказал?

— Мне больше… там нечего делать.

— Это мне решать, что вам делать!

С трудом она отвернулась от его сердитого лица.

— Мне нужно идти.

— Никуда вы не пойдете, пока мы не переговорим.

— Нам не о чем говорить, — быстро ответила она. — Я должна ехать, я должна…

— Это не последний поезд.

Граф повернулся к носильщику, который вернулся и доложил:

— Я занял вам место, мадемуазель.

— Доставьте багаж к выходу. Мадемуазель не поедет на этом поезде, — отрывисто приказал граф.

Носильщик, услышав командные нотки, повиновался и пошел за тележкой с Ларисиными вещами.

Девушка хотела протестовать, сказать, что поедет именно на этом поезде, как она и решила, но никак не могла найти нужные слова. Она шла рядом с графом, чувствуя себя пойманной ученицей, прогулявшей занятия. Ей казалось, она знает, что предложит ей граф. Об этом не следовало даже думать, не то, что соглашаться. «Я должна быть стойкой», — сказала она себе. Одновременно, оттого что он был рядом, все ее существо как бы лишилось воли, ее охватила та слабость, которая всегда приходила вместе с ожиданием чего-то необыкновенного каждый раз, когда они оставались наедине.

У вокзала она увидела его фаэтон, запряженный взмыленными лошадьми. Лариса представила, как он спешил. Конюх протянул графу вожжи, тот забрался на козлы. Лариса покорно устроилась рядом.

— Отвези багаж домой, Жак, — приказал граф и тронул поводья.

Она догадалась, куда они едут. Это только укрепило ее в уверенности относительно того, что скажет граф. Раньше он говорил, что ей, как представительнице beau monde, нельзя входить в дом холостяка. Теперь, очевидно, он переменил первоначальное мнение и открыл перед нею входную дверь. Теперь она принадлежит уже к другой категории. Лариса подумала о маме, но семья, оставшаяся в Англии, показалась очень далекой. Здесь был только граф! А она думала, что больше никогда его не увидит. От него исходила почти что осязаемая энергия. Лариса украдкой взглянула на него. Граф до сих пор казался рассерженным.

В шляпе, сдвинутой набок, в высоком воротнике, темноволосый и широкоплечий он был удивительно притягателен. Он сидел рядом. Сердце девушки колотилось в груди. «Я люблю его, — подумала она с отчаянием. — Но я должна быть сильной. Я должна сказать нет».

Они миновали площадь Согласия и подъехали к Елисейским полям. Белые и розовые свечи цветущих каштанов виднелись сквозь темную листву. В толпах гуляющих ярко выделялись продавцы воздушных шаров. Карета выехала на проспект и вскоре замерла у дома графа. Конюх взял лошадей под уздцы. Граф соскочил на землю. Он помог сойти девушке, та замерла от его прикосновения, несмотря на то, что запретила себе реагировать на это.

Они вошли в холл, где не так давно она разговаривала со слугой, пытаясь разыскать его хозяина. Войдя, граф отдал шляпу и перчатки лакею и направился к открытой двери, пропустив Ларису вперед. Они оказались в очень уютной гостиной, отделанной с отменным вкусом, столь характерным для замка Вальмон. Окна выходили в небольшой мраморный дворик, усыпанный цветами. Лариса смотрела только на графа. Дверь за ними закрылась, они остались одни. Прежде чем девушка успела открыть рот, граф сказал:

— Я жду объяснений!

— Я сделала то, что считаю нужным для себя и… полезным для вас, — сказала она, уверенная в собственной правоте.

Она любила его всем сердцем, всем телом, всей душой, но знала, что бы он сейчас ни сказал, она не будет его любовницей. Это опорочит и унизит их любовь. Это разрушило бы ореол красоты и чуда, окутывавший их, беседующих наедине у статуи Афродиты или в тот момент, когда он поцеловал ее по дороге в Вальмон. Это было так прекрасно, это было частицей ее веры в Бога. Она не могла осквернить чуда.

— Я, наверное, глуповат, — сказал граф. — Но не понял последнюю вашу мысль.

Лариса пошевелила пальцами. До этого она зачем-то сняла перчатки, и они упали на пол. Граф не сделал ни малейшей попытки поднять их.

— Вы должны… жениться, — тихо сказала Лариса. — Вы теперь вольны сами выбрать себе невесту. Как вам хорошо известно, она должна быть… такой, которую примет ваша семья и которая принесет большое приданое. Без этого Вальмон не сможет существовать!

— Кто вам это сказал?

— Я знала это еще со времени нашего разговора в парке. А сегодня ваша тетушка поведала мне, что все только этого и ждут от вас.

— А вы не находите, что разумно было бы обсудить это со мной, прежде чем бежать из дому, не попрощавшись?

— Я не могла всего этого… выносить, — прошептала Лариса.

Граф отошел в сторону и посмотрел в окно.

— Я хотел вам многое рассказать, но надеялся, что вы поймете: прежде я должен организовать похороны отца и Жан-Пьера.

— Я понимала, но боялась, вы станете сердиться за то, что я недоглядела за Жан-Пьером. Моя вина в том, что я не удержала его.

— Здесь нет ничьей вины, — уверенно сказал граф. — Кроме того, мы должны быть откровенны друг с другом, Лариса. Мы же оба знали, что у Жан-Пьера не было будущего.

— И вы знали это? — тихо спросила она.

— Одна из многочисленных гувернанток, уволенных отцом за то, что они говорили ему правду, приехала ко мне и, прежде чем покинуть Париж, все рассказала.

— И вы ничего не предприняли?

— А что я мог сделать? Вы не хуже меня знаете, что мой отец был уверен в необыкновенных умственных способностях ребенка. Он бы не послушал мнения целой медицинской комиссии, вздумавшей перечить ему. Что же мог я один?

— Мне очень жаль. Наверное, вам было очень тяжело сознавать, что у вас такой сын?

После паузы граф сказал:

— Жан-Пьер не был моим сыном!

Граф стоял к ней спиной, поэтому Ларисе показалось, что она неправильно расслышала. Затем он повернулся:

— Об этом я тоже хотел вам рассказать, если бы вы были готовы выслушать меня.

— Но… каким образом? Я… не понимаю, — заикаясь, произнесла девушка.

Граф подошел к Ларисе:

— Отец вынудил меня жениться, потому что этот союз был весьма выгодным. У девушки, ставшей моей невестой, тоже не было выбора. В первую брачную ночь она мне сказала, что я ей противен. У нее был любимый человек, и она уже была беременна.

Граф нервной походкой отошел к окну и опять взглянул во двор:

— Я никогда не прикасался к ней!

— Почему же вы не рассказали об этом отцу?

— Вы полагаете, он поверил бы мне? У него был внук, которого он так хотел иметь. Больше его ничто не занимало.