Некоторое время она, не шевелясь, молча смотрела на него своими огромными глазами.

— За кого вы молитесь, Серафина? — тихо спросил Кельвин.

— За… вас, — машинально ответила она.

— И плачете из-за меня? — спросил он.

Серафина порывисто вскочила.

Она была похожа на ребенка, которого застали на месте преступления, когда он что-то натворил, и теперь ждет, что его накажут.

Сквозь полупрозрачную ночную рубашку из тончайшего батиста виднелось ее стройное тело.

— Ложитесь в постель, Серафина, — тихо попросил Кельвин. — Я хочу с вами поговорить.

Она, послушно откинув края москитной сетки, легла на кровать.

Кельвин задул свечу и закрыл окно.

Пока он занимался своим туалетом и ужинал, наступила ночь и на небе высыпали звезды.

Взошла луна, ярко осветив маленькую полупустую комнату своими серебристыми лучами, и Кельвин увидел лицо Серафины отчетливо, как днем.

Под головой у нее была только одна подушка, и укрыта Серафина была лишь тоненьким одеялом.

Хрупкая и маленькая, она показалась Кельвину каким-то сказочным существом. На секунду он даже подумал, что все происходящее сон и Серафина ему только снится.

Он присел на край кровати. В глазах ее с мокрыми от слез ресницами не было страха, лишь тревога и беспокойство.

— Я думал, что никогда вас не догоню, — заметил Кельвин.

— Я же писала вам… чтобы вы не ехали… за мной.

— Мне необходимо было это сделать.

— П… почему?

— Есть одна причина. Кстати, то, что вы написали в письме, неправда.

— Неправда? — переспросила Серафина.

— Вы написали, что теперь у меня в жизни есть все, что я хочу.

— Но ведь это и в самом деле так! Дядя ваш… умер, и вы… богаты!

Последнее слово она выговорила с трудом.

— И тем не менее мне нужно еще кое-что, — сказал Кельвин. — Гораздо более важное, чем то, о чем вы только что сказали.

— Что же… это?

— Вы!

Она вздрогнула, однако не проронила ни слова.

— Я хочу вам кое-что сказать, Серафина, и должен был сделать это раньше.

— Что… именно?

— Когда я зашел к вам в комнату вечером после нашей свадьбы, я ожидал увидеть эдакую мощную девицу, похожую на своего отца.

Он улыбнулся.

— А кого я обнаружил? Маленькую испуганную девочку.

В голосе его прозвучали такие нотки, которые заставили Серафину опустить глаза.

— Я старался быть с вами добрым, внимательным, — продолжал Кельвин. — Убеждал самого себя, что вы нуждаетесь в помощи и защите. И мало-помалу влюбился в вас.

— Это… неправда! — едва выдохнула Серафина.

— Нет правда! — воскликнул Кельвин. — И в первый раз убедился я в этом, когда во время шторма вы прижались ко мне. А потом, когда мы с вами разговаривали на палубе корабля, я понял, что должен не только защищать вас, но и заниматься самообразованием, чтобы не отстать от вас.

Серафина легонько взмахнула рукой, словно хотела возразить, однако промолчала.

— С каждым днем я влюблялся в вас сильнее и сильнее, — продолжал Кельвин. — Это не вы постоянно чего-то боялись, Серафина, а я! Я ужасно боялся, что вы отдалитесь от меня, если я вдруг каким-то образом разрушу доверие, которое, как мне казалось, вы начинали мне оказывать.

Она взглянула на него, и Кельвину показалось, что глаза ее полны та кого яркого огня, словно в них отражаются тысячи свечей.

— И когда я увидел, как вы сидите в своем нарядном розовом платье на палубе, нежно прижимая к себе девочку-индианку, которая сломала руку по вине нашего солдата, — продолжал он, — я понял, что вы являете собой все, о чем мужчина может только мечтать.

По телу Серафины пробежала дрожь, однако не страх был тому причиной.

— Когда вы спасли маленького принца, — добавил Кельвин, — и я увидел, как вы идете ко мне сквозь стену огня, я понял, что если потеряю вас, то потеряю все, что имеет для меня в этой жизни какое-то значение.

Серафина слушала его, и ей казалось, что она слышит странную и чарующую музыку.

— Я должен был раньше сказать вам все это, — проговорил Кельвин, — но я боялся не только вашей Реакции, но и барьера, стоявшего между нами.

— Мои… деньги! — пробормотала Серафина.

— Да, ваши деньги! — воскликнул Кельвин. — Я ненавидел и презирал их. А поскольку вы настолько чувствительны и ранимы, любовь моя, я опасайся, как бы вы не сочни мои снова о любви притворством либо попыткой как-то отблагодарить вас за ваше богатство.

И, вздохнув, продолжал:

— Сколько раз я спрашивал себя, как я могу заниматься с вами любовью, если вы наверняка подумаете, что таким образом я плачу за те блага, которые принесла мне женитьба на вас!

Он помолчал, потом добавил:

— Вот почему вчера, когда доставили эти злополучные телеграммы, первое, что я почувствовал, — это облегчение, что ужасный барьер, стоявший между нами, наконец-то разрушен.

Серафина продолжала смотреть на него широко раскрытыми глазами, и Кельвин тихонько проговорил:

— Я люблю тебя, моя бесценная! Даже представить себе не мог, что можно так горячо любить, и теперь ничто не помешает мне говорить тебе об этом снова и снова!

Серафина по-прежнему молчала, и, секунду выждав, Кельвин сказал:

— Я буду с тобой очень нежен, Серафина. Даже не прикоснусь к тебе, пока ты меня об этом не попросишь. Но только останься со мной, хорошо? Я очень тебя хочу!

Серафина хотела было ответить, но не могла произнести ни слова — голова кружилась от счастья, казалось, что весь мир залит золотым светом.

— Я… останусь, — наконец вымолвила она.

— Моя дорогая, бесценная, сокровище мое! Мы будем счастливы, клянусь! Прошу тебя лишь об одном: будь ко мне добра, Серафина.

— Добра?

— Любимая моя, ты даже представить себе не можешь, как трудно мне не быть с тобою рядом, не целовать тебя, не прикасаться к тебе.

Кельвин помолчал с минуту и в волнении продолжал:

— Каждую ночь на корабле я долго лежал без сна, мечтая о том, что я открываю дверь и вхожу к тебе. Ты была так близко, совсем рядом, и так недоступна. Как же я хотел тебя, любовь моя!

Серафина порывисто вздохнула, что не укрылось от Кельвина.

— А в ту ночь, когда я на руках отнес тебя в постель, — продолжал он, — какую муку я испытал, когда пришлось отпустить тебя из своих объятий.

И голосом, прерывающимся от страсти, он добавил:

— Я поцеловал твою руку, потому что уже не в силах был сдерживаться, но как мне хотелось целовать тебя в губы, волосы, глаза!

Спохватившись, что может испугать ее, он уже более спокойным тоном проговорил:

— Когда-нибудь, когда ты мне позволишь, я расцелую тебя всю — от твоей маленькой умненькой головки до крошечных ножек, и тогда ты поймешь, как сильно я тебя люблю.

Серафина порывисто прижала руки к груди.

— Я обожаю тебя! — ласково проговорил Кельвин. — И хочу каждой клеточкой своего тела. Я даже представить себе не мог, что можно так страстно желать женщину!

Серафина увидела, как в глазах его вспыхнуло желание, и, прежде чем она успела что-то сказать, Кельвин проговорил тихо, словно разговаривая сам с собой:

— Но я не должен тебя пугать…

И уже совсем другим тоном добавил:

— Скажи мне, прошу тебя, то, что ты собиралась сказать прошлым вечером, когда нам помешал слуга. У меня такое ощущение, что это что-то очень важное.

Серафина робко протянула к нему руку, однако по-прежнему молчала.

— Скажи мне, Серафина!

Видя, что Кельвин ждет от нее ответа, она едва слышно прошептала:

— Не могли бы вы… подвинуться поближе… совсем близко… чтобы я… могла вам… сказать?

Сначала Кельвину показалось, что он не понял, что она имеет в виду. Но потом, догадавшись, скинул халат и, забравшись к ней под одеяло, очень осторожно, словно хрупкую вазу, притянул Серафину к себе.

— Скажи мне, моя хорошая, — молил он.

Серафина вздрогнула и взглянула ему прямо в глаза.

— Я… я… хотела сказать… вам, — прошептала она, — что… больше не боюсь и хочу… стать вашей… женой… настоящей… женой!