Он молча взглянул на меня и помотал головой.

— И где же он тогда?

— На поле, — ответил мальчик. — Я несу ему немного хлеба.

Мы пошли вместе с Ромоло и проводили его к отцу, который с раннего утра работал в поле и под усиливающимся теплом позднего сентябрьского солнца начал немного потеть. Он встретил нас удивленным взглядом, но, по крайней мере, не пустился от нас наутек. Он развернул узелок и предложил нам отведать ароматного свежеиспеченного хлеба.

— Мы не привыкли к такому дружелюбию от жителей вашей деревни, — озадаченно произнес я.

— Мои люди боятся вас и ваших солдат.

— Солдаты сопровождают меня для защиты. — И многозначительно взглянув на Риккардо, я добавил: — На меня недавно напали бандиты.

Джованни Кавара сунул в рот кусок хлеба и сказал, пережевывая:

— Я ничего не имею лично против вас, синьор, но я хотел бы, чтобы бандиты оставили вас у себя.

— Почему?

— Потому что вы приносите несчастье в нашу деревню.

— Речь идет о древнем этрусском городе, не так ли? Вы знаете об этом больше, чем нам рассказали, синьор Кавара. — С моей стороны эта фраза прозвучала скорее как утверждение, нежели вопрос. Другой причины в том, что земляки Кавары куда-то исчезли, я не видел.

Кавара перестал жевать и повернулся на запад, туда, где находились остатки этрусского поселения. После паузы он серьезно произнес:

— Кто потревожит сон ангелов, обречет себя на погибель.

— Что вы хотите этим сказать?

— Оставьте ангелов в покое, тогда ангелы оставят в покое людей!

— Какие ангелы?

— Крылатые существа.

Постепенно я начал кое-что понимать. Я подумал об этрусских произведениях искусства, на которых часто встречались изображения существ, подобных ангелам. Но такие изображения возникали еще до того, как на эту землю распространилось христианство. Жители деревни когда-то натолкнулись на остатки керамики, и с тех пор засыпанный город для них — святыня, убежище ангелов, которое нельзя тревожить.

— Это не ангелы, — попытался объяснить я. — Изображения этрусков лишь случайно напоминают тех существ, о которых говорит Церковь.

— Да что вы об этом знаете, — проворчал Кавара и снова вернулся к своей работе. Не оборачиваясь к нам, он сказал: — Уходите, бегите из этих гор как можно скорее! Или нас всех постигнет несчастье.

— Мы уйдем лишь тогда, когда закончим нашу работу. Если нам никто не поможет, это затянется надолго.

— Никто из Борго-Сан-Пьетро не будет вам помогать!

Разочарованные ответом, мы отправились в обратный путь к лагерю, и я сказал Риккардо:

— Видимо, нам придется здесь пробыть намного дольше.

Он покачал головой.

— Нет, нам нужна помощь.

— Но кто поможет нам?

— Жители других деревень, для которых хорошее жалованье значит больше, чем засыпанный город. С вашего позволения, синьор, я еще сегодня отправлюсь в путь, чтобы нанять новых рабочих. Вам только придется дать мне немного денег, чтобы я мог заинтересовать людей. А вы должны пообещать мне, что будете хорошо приглядывать за Марией.

Я обещал ему это с радостью, но не догадывался, что вскоре мне придется нарушить свое слово.

На второй день после отъезда Риккардо нас постигла беда, которую можно сравнить разве что с грозой, разразившейся посреди ясного неба и извергающей из своего свинцового чрева смертоносные молнии. Я вместе с солдатами спускался в подземный ход, как вдруг услышал громкие крики и треск выстрелов. Шум доносился со стороны лагеря, где остался капитан Ленуа и вторая половина солдат. Но самое главное — там была Мария, которая занималась приготовлением обеда.

Словно парализованные, мы прекратили работу и прислушались. Я вылез наружу первым и приказал солдатам следовать за мной.

— Но мы ведь оставили наши мушкеты в лагере, — ответил один сержант. — У нас здесь только лопаты.

— Ну и что? — бросил я в ответ и пустился бежать, не заботясь больше о сержанте и его товарищах. Страх за Марию гнал меня вперед. Когда я услышал шорох в кустах за своей спиной, то понял, что солдаты следуют за мной.

Вскоре перед нами появились палатки и укрытия лагеря. На земле лежали неподвижные тела, все это были люди капитана Ленуа. Какие-то мужчины в гражданской одежде подняли на нас свои мушкеты. Я мгновенно упал на траву и прикрыл голову руками. За треском выстрелов раздались стоны и крики раненых. Я услышал, как позади меня на землю падают французы, — без оружия у них не было ни единого шанса.

Прогремел еще один залп, и я увидел, как ко мне приближаются чьи-то грязные сапоги. Я понял, что незнакомцы убивают всех солдат, в которых еще теплилась жизнь. В следующее мгновение в мой затылок уперлось дуло мушкета. Я поднял глаза на худощавого мужчину, который безжалостно смотрел на меня.

— Этого не убивай! — послышался чей-то хриплый голос. — На нем нет униформы. Это, наверное, археолог.

Дуло мушкета отвернулось от меня, и человек с тощим лицом сказал:

— Слушаюсь, герр майор.

Мне стало понятно, что оба человека говорят по-немецки. На таком немецком диалекте говорили в Южной Германии или в Австрии.

— Приведите этого человека в лагерь! — приказал майор.

Двое мужчин подняли меня на ноги. Среди незнакомцев я, к своему удивлению, обнаружил Риккардо. Он сидел на корточках возле лагерного костра и держал за руки Марию. По его лицу текли слезы. Глаза Марии были закрыты, а на ее платье расползалось красное пятно крови: девушку ранили в грудь.

Увидев меня, Риккардо дрожащим голосом сказал:

— Мария… она была права насчет вестника несчастья…

— Она… — Я запнулся, не в силах произнести ни слова.

— Мертва, — прошептал Риккардо и горько повторил: — Мертва.

Одетый в гражданское майор подошел к нам. Это был рослый, крепкий мужчина, на левой щеке которого красовался багровый шрам.

— С девчонкой произошел несчастный случай, — сказал он по-итальянски. — Попала шальная пуля. Мне очень жаль, синьор Бальданелло.

Не веря своим глазам, я смотрел то на майора, то на Риккардо. Постепенно я осознал, как получилось, что Риккардо вернулся именно в это время. К тому же у меня накопились другие вопросы, как то: почему напавшие оставили его невредимым? почему офицер обращался к нему с таким уважением, а не как с пленным? Я глубоко скорбел о Марии, но в душе осталось место и для нарастающего возмущения.

— Ты привел этих людей, Риккардо?!

— Да, — тихо ответил он. — Это было мое задание.

— Кто тебе его поручил?

— Как кто? Австрийцы, конечно.

Майор вытянулся передо мной по стойке «смирно». В своей разбойничье-гражданской одежде он выглядел скорее странно, нежели подтянуто.

— Майор фон Роттек, гренадер его величества кайзера, — сказал он по-немецки.

Я ничего не ответил. Стоя посреди трупов и глядя на безжизненное тело Марии на руках у Риккардо, я не испытывал никакого желания заниматься пустой вежливой болтовней. Я лишь бегло взглянул на майора, потом снова на Марию, не в силах поверить, что жизнь ушла из нее. И вдруг мне показалось, что ее ноздри еле заметно шевелятся, что веки будто подрагивают. Я потер ладонью глаза, которые пытались сыграть со мной такую злую шутку. Но я вновь заметил слабое подрагивание крыльев носа и век. Я быстро вытянул руку и задержал ладонь совсем близко от ее лица. Я почувствовал дыхание девушки, совсем слабое, но регулярное.

— Она жива! — громко воскликнул я, так что, наверное, было слышно в Борго-Сан-Пьетро. — Мария жива!

Мария действительно дышала, но ее жизнь висела на волоске. Пуля сидела глубоко в ее груди, возле сердца, однако в отряде майора фон Роттека не было врача. Риккардо побежал в деревню, чтобы спросить совета у бургомистра Кавара, и узнал, что в городке Пеша, приютившемся у подножья горы, должен быть врач. Риккардо взял лошадь убитого капитана Ленуа и поскакал в Пешу, в то время как я ухаживал за Марией. Если это, конечно, можно назвать ухаживанием. Она находилась без сознания. Дыхание было поверхностным. Девушка словно спала, но этот сон в любую минуту мог стать вечным. Я пытался уговорить себя, что так будет лучше для Марии, легче. Она не чувствовала боли, и, если ей суждено умереть, едва ли можно было бы придумать смерть лучше. Но в этом я не чувствовал утешения. Я не хотел, чтобы Мария умерла.