И кстати, решили вопрос с принтером. Сначала додумались до листа самой обыкновенной фотобумаги, прижатого к экрану ноута. Одиночные кадры так действительно выходят быстрей - но когда текста много, нормально работает обычная фотосъемка, ФЭД на штативе, жестко закрепленный и наведенный на резкость, успевай лишь щелкать. "Фотокор" дает лучшие результаты, но возни с пластинками дольше. Головной боли нам это лишь прибавило - ведь Лаврентий Палыч, да и сам Сталин, наслышанные уже, что ноуты и компы сдохнут лет через десять, наверняка прикажут всю информацию с них переснять на пленку и бумагу. Ну, будем решать эту проблему по мере ее поступления.

       В общем, вся история этого мира сделала поворот оверштаг, с выходом на новый курс. И никак уже невозможно, повернуть назад. Может и в самом деле, тот сон был вещим - и война здесь кончится 9 июля 1944 года?

       -Михаил Петрович!? Что с вами?

       Анечка трогает меня за руку.

       -Ну простите меня! Не буду больше об этом. Просто - год войны, и еще год. А что дальше...

       -А дальше, жить будем - говорю я - нам жить, чтоб те гады сдохли. И нам не мешали. Жить, и радоваться. Нельзя все время, об одной войне. Себя сожжешь, изнутри. Надо чтобы было здесь - хорошее, доброе, чистое. Когда знаешь, за что воюешь, что защищаешь - тогда и в бой не страшно совсем.

       -А если я не сумела? - тихо спрашивает Аня - и дома нашего, на Плуталова, нет больше, фугас фашистский попал?

       -Война кончится - отвечаю - и что, жить будет не надо? Что мы делаем здесь, на ход ее еще больше влияет, чем утопленные нами фрицы. И не будет нам спокойной жизни, не надейся! Но это, завтра! А пока, как командир, приказываю вам быть веселой и отдыхать! На елку посмотреть хотите, танцевать под музыку - пожалуйста! Идите - там офицеров, тьфу, командиров много, каждый будет вам рад!

       -А вы, Михаил Петрович? Вы куда?

       -Домой, наверное...

       Я оглядываюсь. Ну ничего себе! В зале никого уже нет, мы одни. Дверь приоткрыта, доносится мелодия. А слова-то знакомые!

       -Михаил Петрович, а можно... Подарите мне этот вечер новогодний. Как в фильме, что вы мне показывали тогда, "Карнавальная ночь".

       -Танцевать не умею - отвечаю - вальсу не обучался.

       Не рассказывать же ей про дерганье и обнимание дискотек восьмидесятых!

       -Это совсем просто. Вот встаньте, Михаил Петрович. Руку мне на талию. И раз-два-три.

       Платье у Ани, как у актрисы Гурченко в том фильме, с узкой талией и очень пышной длинной юбкой. Когда кружится, то подол вздувается зонтом. А волосы не убраны в прическу, а свободно распущены по плечам - но так ей даже больше идет.

       -У вас просто отлично получается, Михаил Петрович! Пойдем?

       -Идем.

       И мы, под ручку, направляемся к открытой двери. Из-за которой слышится уже другая музыка. Те самые слова, про пять минут!

       -Я все сказал. И решения не изменю. Даже если этот трус и маразматик Петен официально объявит войну вашей стране. Мы прибыли сюда по инициативе не Виши, а "Сражающейся Франции". И для нас законная власть - не Петен, а де Голль.

       -Не спешите, господин лейтенант. Известно ли вам, что во Франции формируется эскадра "Лотарингия" в составе люфтваффе? И очень может быть, завтра на фронте вы встретитесь в воздушном бою с теми, кого знали лично. И даже больше - считали своим другом. Как вы поступите тогда?

       Учтите, что в уставе советских ВВС основой всего считается выполнение боевой задачи. То есть не просто полет над линией фронта с джентльменской дуэлью, как в ту, прошлую войну - а прикрытие своих войск или бомбардировщиков. Когда уклонение от боя недопустимо - враг прорвется и ударит по тем, кого вы должны защищать.

       И как вы поступите - если будете точно знать, что против вас, в "мессершмитте", сидит ваш друг? Вполне возможно, хороший человек, искренне верящий в "новую Европу" и место в ней Франции, обещанное фюрером? И вам никак нельзя будет с ним разойтись - или вы, или он? Но если вы проиграете, погибнут наши, понадеявшиеся на вашу защиту?

       Вы можете сейчас отказаться. И вас тогда просто вернут в Англию, в распоряжение "Сражающейся Франции". И пусть уже они решают с вами эту проблему.

       Так какой будет ваш ответ?

       А какой мой ответ? Самое смешное, и страшное - что русский абсолютно прав. Я действительно знаю очень многих в бывших французских ВВС, и если эта "Лотарингия" попадет на русский фронт, там наверняка найдутся те, кто мне знаком. Причем я вполне мог быть среди них.

       Если бы не видел своими глазами, мирных жителей, расстрелянных с воздуха на шоссе под Аррасом.

       Дорога была запружена - толпа людей, повозки, машины. И восемь мессершмиттов крутились над ней, заходя на штурмовку. А нас было двое, я и суб-лейтенант дАркуа. Мы успели сбить одного немца - но остальные занялись нами всерьез. дАркуа почти сразу был сбит, и не выпрыгнул, сгорел вместе с "девуатином". А я сумел все же свалить еще одного - прежде чем сбили меня. Нельзя одному драться сразу с семерыми.

       И немцы стреляли по мне, болтавшемуся под куполом парашюта. Меня спасло лишь то, что высота была мала. А когда я приземлился, то меня едва не подняли на вилы, не забили палками. Я кричал, что свой, француз - но меня не слушали. И тут "мессера" снова зашли в атаку, они видели мой парашют на земле, и хотели меня убить. Очередь сразила крестьянина с вилами, который только что кричал мне в лицо "убийца", и еще двоих. А я каким-то чудом оказался цел, наверное потому, что меня прикрыли телами - еще большим чудом было то, что рядом оказался придорожный кювет. Я бросился туда, а немцы заходили на это место, раз за разом, и стреляли, да когда же у них кончатся патроны?

       А когда они наконец улетели, и я поднял голову, то увидел, что вокруг меня на дороге и в поле, лежат тела. Мужчины, женщины, дети. Кого-то убивали на бегу, кто-то пытался залечь - но на открытом месте это не спасало от огня сверху.

       Я этого не забуду, и не прощу. Когда Петен объявил перемирие (то есть, капитуляцию), а де Голль призвал к себе всех, кто не трус, у меня не было сомнений.

       Вот только де Голль оказался по сути тем же, что и Петен. В первые дни в Англии мое будущее казалось определенным. Пусть Франция оккупирована - но французская армия жива и сражается, мы вернемся! Значит, будем пока летать с английских аэродромов, на английских самолетах. За Францию - и в бой! Если бы все было так просто!

       Петен капитулировал, надеясь "сохранить Францию, пока другие сражаются". Де Голль бежал в Англию, в надежде "сохранить тех, кто с ним, пока другие сражаются", и стать первым, когда Петена скинут. Может быть, он был и прав, говоря, что "англичане стремятся использовать нас, как расходный материал, чтобы беречь своих". Но как понять, когда твоих же товарищей, французов, бежавших в Англию от наци, по его приказу хватают прямо на улице Лондона и везут в тайный застенок, где подвергают гестаповским пыткам, выбивая признание в работе на британскую разведку? Причем в этой роли мог оказаться любой из нас, желающий действительно сражаться, а не сидеть в ожидании конца войны?