Чтобы эсэсовцы считали его добросовестным исполнителем их воли, Ганс при появлении начальства кричал так пронзительно, будто резали поросенка. Его визг служил для пленников своеобразным сигналом: берегитесь, приближается опасность. Они тогда собирали остаток сил и пошевеливались быстрее.

Сегодня очень холодно. Дует пронизывающий ветер, словно иголками прокалывая дырявые мантели и полосатые арестантские халаты. Лица ребят покрылись мертвенной синевой. Руки окоченели, и лопаты трудно держать. А пальцы на ногах, наверно, уже отморожены. При таком собачьем холоде можно замерзнуть не то что в деревянных колодках, а даже и в хорошей обуви. Может быть, только валенки спасут. Эх, если бы сейчас обуться в теплые, мягкие валеночки, в каких ходили зимой дома! Да еще надеть бы овчинную шубу!

Коля Науменко, с ненавистью посмотрев на свои деревянные колодки, стукнул одну о другую. Ноги ничего не чувствуют.

— Коля, ты очень замерз? — спросил Владек, осмотревшись по сторонам: на работе разговаривать запрещается.

— Совсем окоченел.

— Я тоже. И есть так хочется!.. Хоть бы какую — нибудь завалящую корку или гнилую картофелину…

В это время заголосил Ганс. Значит, близко эсэсовцы. Ребята прекратили разговор и, выбиваясь из последних силенок, стали поддевать лопатами смерзшийся песок.

К ним приближались два эсэсовца с овчарками. Они были в веселом расположении духа, потому что сменились с поста и предвкушали вечер, полный удовольствий.

Поравнявшись с ребятами, эсэсовцы остановились, таинственно подмигнули друг другу. Один из них наклонился, поднял худое, помятое ведро, валяющееся на насыпи, с силой надел его Коле на голову и захохотал. Другой спустил на мальчика овчарку, чтобы проверить, защитит ли ведро от укусов. Большой, откормленный и специально натренированный пес с визгом набросился на мальчика. Коля слышал, как лязгнули зубы собаки, но схватить его за горло овчарке не удалось: помешало ведро.

Вторую собаку тоже освободили от поводка. Коля всячески, как только мог, отбивался от двух разъяренных псов и одновременно пытался снять с головы ведро. Эсэсовцы не спешили позвать овчарок назад.

Коля окончательно потерял силы, перестал сопротивляться. Ведро слетело с головы, обнажив горло, — и собачьи зубы впились в него.

Владек закрыл лицо руками и заплакал. Овчарка, убившая мальчика, встала передними лапами на его грудь и победно гавкнула.

К месту трагического происшествия бежала толпа заключенных. Впереди Владек увидел рослого человека с буковой палкой.

Эсэсовцы приготовили автоматы к стрельбе. Подойдя вплотную, узники остановились. На их лицах был гнев и ненависть. Но два автомата могли их скосить за полминуты, люди понимали свою беспомощность. Только желваки ходили на их скулах.

Рослый узник, бросив палку, отделился от толпы и, не глядя на убийц, подошел к трупу мальчика, поднял его на руки и понес. За ним последовали остальные пленники, храня траурное молчание.

Но идти за трупом погибшего Коли такой процессией им не разрешили встретившиеся по пути лагершутцы. Все были построены в колонну по пять человек. Рослого узника с трупом заставили шагать в хвосте. Даже похоронить человека нельзя как следует в лагере смерти!

Труп мальчика положили перед входом в восьмой блок. Все, кто был во флигелях, высыпали на улицу. Ребята стояли перед телом погибшего, сняв мютцены и печально опустив головы. Владек прерывающимся голосом рассказал, как случилось несчастье.

Весть о трагической гибели русского мальчика быстро распространилась по всему лагерю. У восьмого блока собрались ребята многих национальностей.

Петька знал, что Коля Науменко был пионером. «Повязать бы ему красный галстук, да где его взять».

Сказал он об этом Мите Бужу.

Тот молча пошел в барак и вынес оттуда самый настоящий пионерский галстук.

— Вот здорово! — удивился Блоха. — Как это ты сумел уберечь?

— Люди помогли.

Ловкими, привычными движениями Митя повязал галстук на Колиной груди.

К Владеку подошел Жан и спросил по — французски, показав на галстук:

— Он был коммунистом?

— Да.

Перед тем как нести тело друга в крематорий, Митя Бужу снял с него галстук и спрятал в свой тайник. Увидят пионерский галстук фашисты — расстреляют всех ребят. Пусть он хранится до лучших дней.

Петька, Владек, Митя Бужу и Жан осторожно подняли тело и понесли.

Коли Науменко больше не стало.

ПОДПОЛЬНАЯ ШКОЛА

Петька был потрясен неожиданной гибелью Коли Науменко и ночью долго не мог заснуть, а когда сон пришел, его стали мучить кошмары. На нары лезли всякие зубастые чудовища, похожие то на крокодилов, то на гигантских пауков. Они хватали за руки и за ноги, кусали, подбираясь к горлу. Петька отбивался, а они все лезли и лезли. Стало трудно дышать. С криком он проснулся и долго не мог прийти в себя. Где он? Почему вдруг очутился в этом темном, душном бараке, а не лежит в уютной спальне детдома? Бухенвальд… Восьмой блок… Петька вспомнил, что было днем. Коля, Коля!.. — «Может быть, и завтра кого-то из ребят не станет.

И меня могут убить… Нет, все равно как — нибудь вывернусь, не будь я Петькой Блохой!»

Вдруг послышалось всхливывание. Петька насторожился.

Да, кто-то плачет.

Осторожно, чтобы никого не потревожить, Блоха соскользнул с нар.

Кто-то из ребят бредил. Наверное, как и Петьке, ему снятся кошмары.

Петька прошел в глубь флигеля и остановился.

— Эй, кто тут не спит? — тихо спросил он.

— Я, — послышался дрожащий голос с верхних нар. — Чего тебе?

Петька подошел ближе.

— Это я, Петька Блоха. Ты чего тут разревелся?

— Колю Науменко жалко. Мы с ним вместе спали. Вместе и за столом сидели.

— Тебя как звать?

— Илюша. Да меня здесь все Воробьем зовут, потому что я такой маленький…

— А тебе сколько лет?

— Десять.

— Да, немного еще… Ну, а плакать тут, брат, нечего, — поучительно, как старший, сказал Блоха. — Слезами делу не поможешь. Спать надо.

— Жалко Колю, — опять всхлипнул малыш.

— Значит, вы с ним хорошими друзьями были?

— Ага. Он всегда был такой добрый. Вроде старшего брата.

— Давай я с тобой буду дружить? — предложил Петька.

— Давай! — обрадовался Илюша. — Забирайся ко мне и ложись вот тут, где Коля…

— Ладно. Я хоть и Блоха, а не кусаюсь…

Илюша тихонько рассмеялся.

Петька нащупал босой ногой край нижней нары, ухватился обеими руками за среднюю и забрался наверх. Илюша немного потеснился. Петька лег.

— Ну, теперь давай храпеть…

Наступило утро.

— Подъем! Быстро оправить нары и выходи строиться на зарядку, — объявил Володя Холопцев. — Шевелись, шевелись, ребята! Надо по-военному; встал — и готов как штык.

Володе Холопцеву было двадцать четыре года, но выглядел он пожилым человеком. Война, плен, постоянные опасности состарили парня. Обострились скулы, по всему лицу расползлись преждевременные морщины. Все это давало основание ребятам звать его дядей.

Как Яков Семенович Гофтман, Володя Холопцев любил заниматься с детьми и старался как-то скрасить их безрадостные дни в лагере смерти. Каждое утро ребята под его руководством занимались гимнастикой. Она нисколько не напоминала детям те издевательские упражнения, которые придумывали для них эсэсовцы и «зеленые» в карантинном лагере.

Петьке нравилась утренняя зарядка. Он каждый день щупал свои бицепсы на руках: крепнут ли они. Может, они и не очень крепли… Все же Петька был уверен, что закалка ему пригодится. «Вырвусь же я когда-нибудь из лагеря, — думал он, — и сразу вступлю в армию, буду колошматить фашистов».

Выходили ребята на гимнастику в колодках, штанах и рубашках. Если было холодно — надевали пиджачки. Никто не дрожал, не стучал зубами.