— Ферхад, — назвал он свое имя, почти не разжимая губ, будто боялся, чтобы лишний слог случайно не вырвался наружу.

Али принес горячего чаю, потом кое-что из еды, и наш гость накинулся на еду. Недоброжелатель добавил бы, что ел он жадно, если бы не та аккуратность и изысканные манеры, которые явно вошли у Ферхада в привычку. Сначала, потихоньку наблюдая за ним, я было даже заподозрил мошенничество: уж слишком старательно он скрывал свою усталость. Но потом отбросил терзавшие меня сомнения, убедившись, что сидевшему передо мной человеку пришлось проехать немало миль, к тому же в такую погоду, прежде чем он смог добраться, наконец, до нашего дома. Едва дождавшись, когда Ферхад утолит первый голод, я постарался втянуть его в разговор и выведать все, что приказала моя госпожа. Незнакомец между тем продолжал удивлять меня: покончив с едой, он не выказал ни малейшего желания облизать жирные пальцы, а вместо этого он ополоснул руки в чаше с ароматной розовой водой, что для простого солдата, согласитесь, несколько необычно.

— Откуда же ты сегодня приехал? — продолжал расспрашивать я. — Из Корлу?

— Я — нет, моя лошадь — да, — улыбнулся он. — А сам я четыре дня назад покинул Софию.

— Софию?! — ахнул я, выпучив глаза. — Но это же невозможно! От нас до Софии более трех сотен старых римских миль по прямой, как летит ворон.

Спаги только улыбнулся и молча пожал широкими плечами. У него явно и в мыслях не было дурачить меня или хвастаться. Спросили — что ж, он ответил, хотите верьте, хотите нет. И это убедило меня лучше, чем любые слова.

— Должно быть, у тебя очень спешное дело, — покачал я головой.

Спаги снова ответил только улыбкой и молчаливым пожатием плеч. В этот вечер мне так и не удалось вытянуть из него больше, чем я уже знал, поскольку, не обращая на меня ни малейшего внимания, он лег на один из диванов и тут же уснул мертвым сном, точно меня и не было в комнате.

Проснувшись на следующее утро, наш гость проглотил неимоверное количество еды, и Эсмилькан, которая все то время, пока он спал, решительно отгоняла от дверей комнаты хихикающих и сплетничающих служанок, снова послала меня к нему с наказом постараться выведать как можно больше. Я нашел его немного отдохнувшим и, если можно так сказать, более приветливым и добродушным, чем накануне вечером. Только вот, увы, разговорчивее он не стал.

— Конечно, вы наш гость, и мы будем только счастливы, если вы согласитесь остаться у нас столько, сколько захотите, — разглагольствовал я. — Но, видите ли, во всем доме, кроме меня и моей госпожи, нет никого, только старики и женщины. Поэтому, я думаю, будет куда удобнее, если вы согласитесь перебраться в казармы во дворце султана, где квартирует полк спаги. Да и вам там будет намного веселее.

Наш гость улыбнулся, словно давая мне понять, что готов простить мою вынужденную неучтивость, но опять-таки ничего не сказал.

— Передайте вашим женщинам, что у них нет причин чего-то бояться, друг мой. А если они не поверят, покажите им этот перстень. Думаю, он им хорошо знаком.

Я кивнул, глядя на большой агат самой простой формы — естественно, мы хорошо его знали!

— Могу только сказать, что приехал по приказу вашего и моего господина. И что на плечах Великого визиря, а заодно и моих собственных, лежит тяжкая ноша…

Может быть, если бы я повнимательнее отнесся к его словам, мне бы удалось догадаться, что он имеет в виду, по той горечи, что слышалась в его голосе. Но, увы… И мы прожили почти целый месяц под одной крышей, прежде чем страшная правда выплыла наконец наружу.

XXIX

Прошло несколько дней. Дождь прекратился, и снова потеплело. К счастью, такой жары, как летом, уже не было, поэтому по вечерам в саду стало очень приятно. Освеженные дождем розы принялись цвести снова, причем с какой-то яростной одержимостью; ничего подобного прежде мне не доводилось видеть. Особенно они буйствовали вокруг беседки, где любила сидеть моя госпожа, их распустилось столько, что невозможно было разглядеть листья, — одни только бутоны и цветы наполняли воздух своим нежным благоуханием, от которого порой кружилась голова.

Ферхад подолгу пропадал в саду, бродя по дорожкам с улыбкой на губах и с таким довольным и умиротворенным видом, что если его и терзали какие-то тревоги, то о них можно было только догадываться. Моя госпожа тоже пользовалась любой возможностью, чтобы подышать свежим воздухом. И очень часто случалось так, что они спускались в сад почти одновременно — хотя, конечно, сад также разделялся высокой каменной стеной на две половины, мужскую и женскую.

И вот в один прекрасный день, вечером — наш гость к тому времени гостил у нас уже почти две недели, — я оставил госпожу в беседке, где она пела печальные песни, аккомпанируя себе на уде [20], а сам я отправился на базар, закупить кое-что для кухни, о чем меня накануне попросил Али. Прежде чем уйти, я предложил послать к ней служанку, чтобы госпоже не было скучно, но Эсмилькан решительно отказалась, заявив, что не надо никого будить ради такой безделицы, поскольку после обеда у турок наступает нечто вроде нашей сиесты. Тем более что она будет рада хоть немного побыть в одиночестве. Конечно, многие поспешат осудить меня за беспечность и пренебрежение своими обязанностями. Что ж, может быть, они и правы. В свое оправдание могу сказать только, что не видел в этом ничего дурного.

Да и потом, на все воля Аллаха, верно? И кто из нас, смертных, может противиться ей?

Вернувшись, я отправился в сад. Первое, что поразило меня, едва я оказался там, это красота той песни, что пела моя госпожа. Давно уже мне не доводилось слышать, чтобы голос ее звучал так обворожительно, как в этот миг… Да и веселых песен она не пела уже давно. Словно жаворонок, ненароком залетевший в наш печальный сад, умиленно подумал я. Думаю, все птицы в саду охотно согласились бы со мной, если бы понимали мои мысли.

Осторожно ступая на цыпочках, я подкрался к беседке, стараясь сделать это бесшумно, чтобы не потревожить свою госпожу. Однако если кто и потерял душевное равновесие, так это я, когда увидел, какая картина представилась моим глазам.

Эсмилькан сидела на подушках, разбросанных по полу в беседке. Одетая в розовый шелк, густо вышитый золотыми блестками, что невероятно шло к ее темным волосам и черным глазам, она казалась прекрасной розой — самой прекрасной из всех, что цвели в саду. Сказать, что ее красота потрясла меня, значит не сказать ничего. Привычка находиться с ней рядом по многу часов подряд заставила меня забыть, насколько очаровательной может быть моя госпожа, если захочет. Но не это заставило меня прирасти к месту. Там, среди кустов роз, за спиной моей госпожи, безмолвный и неподвижный, словно статуя, стоял молодой Ферхад.

Конечно, она знала о его присутствии. Должна была знать — иначе чем еще объяснить розы, внезапно расцветшие на ее щеках, сияющие счастьем глаза и веселую песню, которую она пела? И тем не менее Эсмилькан изо всех сил старалась сделать вид, что не замечает его. Но почему, гадал я. Впрочем, я без труда отыскал ответ на вопрос. Если бы Эсмилькан дала понять, что догадывается о его присутствии, что тогда оставалось Ферхаду? Молить о прощении и бежать, бежать, чтобы спасти свою собственную жизнь. Да и самой Эсмилькан ничего не оставалось бы, как, накинув на лицо вуаль, со всех ног лететь к дому.

Я боялся вздохнуть, чтобы не нарушить хрупкого равновесия. Сцена, которую я наблюдал, почему-то напомнила мне, как бабочка, застыв, балансирует на самом краю листка. Достаточно небольшого порыва ветра, чтобы унести ее прочь навсегда. И вот теперь не только я, а все остальные действующие лица этой сцены, тоже боялись дышать, страшась нарушить очарование этой минуты.

«Невозможно, немыслимо! Этого не должно было случиться! — возмутилась пробудившаяся во мне совесть, больно запустив свои когти в мою душу. — Аллах да простит меня, ведь я нарушил свой долг! Другие евнухи на моем месте лишались головы и за меньшие грехи!» — я едва не схватился за собственную голову, словно гадая, при мне ли она еще? Сердце мое разрывалось — помешать происходящему казалось мне преступлением. Впрочем, и неудивительно: я не раз видел собственными глазами, как дюжие мужчины, способные не моргнув глазом срубить немало голов, рыдали, как дети, случайно раздавив ногой бабочку. И тем не менее я обязан был это сделать. Иначе не миновать беды.