— Слова истинного уроженца Турени!

Корабельный хирург отпустил Сансона, и тот принялся приводить в порядок фрак сливового цвета, изрядно пострадавший от крепких объятий приятеля.

— Так пусть наши анатомы, наконец, вынесут свой вердикт! — нетерпеливо воскликнул Николя.

— Молодая женщина скончалась от смертельного удара, нанесенного в основание шеи. Роковой удар разорвал подключичные сосуды, ответвляющиеся от дуги аорты. Произошло внутреннее кровотечение, ставшее причиной немедленной смерти.

— Кою мы и установили, — завершил Николя.

— Обратите внимание: кровотечение именно внутреннее, — произнес Сансон, — и именно оно стало причиной смерти жертвы, задохнувшейся из-за сжатия плевральной полости. У жертвы не было ни малейшего шанса выжить, — подвел итог Семакгюс.

— И это все? — спросил Николя.

— О! Девица вела веселый образ жизни, причем накануне гибели, и тому есть веские доказательства.

— То есть в тот вечер, когда было совершено преступление?

— Нет, за день или несколько до гибели. На теле имеются следы, свойственные девицам для утех самого низкого пошиба, обслуживающим клиентов буквально одного за другим.

— Вы хотите сказать, что она предавалась разврату?

— Безудержному. Мы обнаружили эрозию, сопутствующую такого рода занятиям, и остатки вяжущей мази, густого бальзама, позволяющего устранить последствия частого и грубого введения мужского члена.

— Мазь изготовляют из корня растения семейства розоцветных, именуемого «львиной лапкой», — с ученым видом сообщил Сансон. — Она в ходу у девиц, желающих скрыть последствия кое-каких злоупотреблений.

— Наконец, — промолвил Семакгюс, удерживая кончиками пинцета маленький темный комочек и протягивая его обоим сыщикам, — посмотрите, что мы нашли в «форточке»: это губка, которую закладывают в искомую «форточку» с целью предохранения от последствий, что, бесспорно, доказывает, что ваша клиентка готовилась к встрече с любовником!

Собравшиеся умолкли. Наконец тишину нарушил решительный голос Николя:

— Пьер, — произнес он, — как только мы найдем орудие преступления, мы найдем и убийцу.

V

МЕЖДУ ГОРОДОМ И ДЕРЕВНЕЙ

Бурдо и Николя отправились в дежурную часть, и пока инспектор набивал трубку, комиссар излагал ему план предстоящей баталии. Николя знал, что никто не сможет заставить его сделать то, с чем не согласен он сам. Забросанный поручениями и осыпанный заданиями, разрываясь между министрами и собственным начальником, он решил вступить на путь, который, по его убеждению, вел к истине. А так как все дела являлись срочными, следовало определить очередность и, отложив в сторону второстепенное, заняться главным. Для начала он коротко пересказал инспектору свой разговор с Ленуаром. О неожиданном сообщении Сартина он предпочел умолчать — по крайней мере, пока. Тем не менее он высказал сомнение, действительно ли в ночь убийства герцог де Ла Врийер находился в Версале.

— Вы же знаете, дорогой Пьер, какое бы доверие ни питали мы к словам министра, прежде всего мы обязаны отыскать убийцу. Надо во что бы то ни стало найти орудие преступления, или тот предмет, который в него превратили, хотя я не уверен, что нам это удастся. Сточная канава и река всегда под рукой. Мне необходимо допросить членов семьи раненого дворецкого. Возможно, там мне удастся кое-что накопать.

— Вот тут имена и адреса родственников его покойной супруги, — промолвил Бурдо, доставая из кармана листок бумаги. — Их трое: во-первых, его свояченица, монахиня монастыря Сен-Мишель-Нотр-Дам-де-Шарите, что на улице Пост…

— Какого устава? Монастырей сейчас в Париже столько!

— Заведение было открыто Жаном Эвдом для лиц женского полу, пожелавших раскаяться в своих прегрешениях.

— И принять постриг?

— Нет! Жить в качестве пансионерок.

— Как зовут свояченицу?

— Элен Дюшамплан. Став монахиней, она приняла имя Луизы от Благовещения. Затем идет первый шурин, Жиль Дюшамплан, и его жена Николь. Наконец, Эд, его второй шурин, самый молодой, он живет вместе с братом и его женой на улице Кристин.

— Постарайтесь разузнать об этих людях как можно больше, и не оставляйте в покое слуг из особняка Сен-Флорантен; уверен, вскоре кто-нибудь из них о чем-нибудь да проговорится. Встретимся вечером на улице Монмартр, ближе к ужину. Уверен, Катрина и Марион предложат нам достойную трапезу.

— А мы не потревожим господина де Ноблекура?

— Разумеется, нет. К сожалению, сейчас ему на ужин приносят несколько слив и травяной отвар, но он с удовольствием выпьет его в нашем обществе и, воспользовавшись возможностью, выдаст очередную порцию продуманных и отточенных сентенций, которые, как я давно заметил, чудесным образом приходятся к месту.

Прощаясь с Бурдо, Николя взглянул на часы: стрелки показывали полдень. Покидая Шатле, под портиком ему пришлось посторониться и пропустить погребальный конвой, сопровождавший почерневший гроб с телом подсудимого. Он с содроганием вспомнил, что этот кое-как сколоченный ящик, весь в занозах, более сотни лет используется для погребения скончавшихся в Шатле узников. Тюремщики в шутку называли гроб «корочкой от пирога»: одна его стенка приподнималась, и тело соскальзывало в общую могилу. Трупы утопленников подвергались иной процедуре: несколько дней они лежали на каменном полу мертвецкой для опознания, потом их укладывали на носилки и отправляли в монастырь госпитальерок Святой Екатерины, где, согласно монастырскому уставу, монахини обмывали бренные останки, заворачивали их в саван и передавали гробовщикам, хоронившим их на кладбище Невинных.

Шумные торговцы, расставившие вдоль улицы свои лотки, и сновавшие во все стороны прохожие сбивали Николя с мысли, и он решил взять портшез. Ему хотелось как можно скорее попасть на улицу Нев-Сент-Огюстен. Втиснувшись в узкий ящик, обитый обшарпанным бархатом, он погрузился в дремотное состояние, и чтобы не заснуть, время от времени бросал взгляд в окошко. Во время пеших прогулок он изучал лица горожан; из окна фиакра или портшеза можно было спокойно созерцать крыши домов, балконы, решетки, консоли и помпезные либо гротескные фигуры, украшавшие фасады особняков. В первый же день своего пребывания в Париже он понял, насколько опасно, идя по улице, задирать голову и любоваться красотой столичных домов: когда по мостовой с грохотом проносились карета, фиакр, деревенская колымага или ломовые дроги, всем, кто не успел впечататься в стену или шмыгнуть в открытую дверь лавочки, приходилось плохо.

В управлении полиции он заметался по разным службам. Первый же клерк, поджав губы, спросил, какой скот его интересует: на своих ногах или в тушах, ибо торговлю скотом и надзор за его разведением нельзя путать с торговлей мясом. Короче говоря, в здании, где располагалось управление господина Ленуара, чиновнику, ответственному за интересовавший Николя вопрос, не хватило рабочего кабинета, а потому искать его следовало в иных краях. После долгих увиливаний клерк, наконец, отослал его на улицу Сен-Марк, к господину Пуассону. Когда Николя пришел в конюшню начальника полиции, откуда он четырнадцать лет подряд брал лошадей для нужд службы, новый конюх надменным тоном отказал ему, и, только собрав в кулак все свое терпение и старательно забыв о своем титуле маркиза, Николя сдержался и не задал бездельнику заслуженную трепку. С трудом подавляя рвущееся наружу возмущение, он отправился просить бумагу за подписью еще одного клерка, который, прежде чем поставить эту подпись, долго задавал ему праздные вопросы. Вскочив в седло, он немедленно пожалел, что отпустил портшез. Лошадь, которую ему выбрали, обладала гнусным характером; стремясь сбросить его, она то и дело останавливалась и взбрыкивала. Не сумев достичь желаемого, она сменила тактику и начала прижиматься к стенам, едва не раздавив ему ноги.