Дело еще боле усугубляли типично перепелкинские мысли – все, дурак, терзался: как там выборы? Кто победил? Как будто хоть что-то от этого изменилось бы, ведь ясно, что в избирательной системе всегда побеждают те, кто дергает за нити, в чьих руках все: от телевидения до подметных бульварных листков. Одни и те же люди определяли, определяют и будут определять политику и всю жизнь, здесь, в долине Анауак, их называли «те, кто всегда ест этцалли». «Жирные пожиратели лепешек», одним словом. Перепелкин-Асотль сам таким был… и оттого сейчас сам себя стыдился. Стыдно было за ту пустую и никчемную жизнь. Ну, сам всего достиг, ну, деньги были, власть, успех… и что? Счастья-то не было, даже намеком… Ну, не считать же за счастье «Линкольн» с охраной, рестораны да хитромудрую плутовку Леночку… Предавшую его совместно с одним из тех, кого считал лучшими друзьями.

И где же оно, счастье? Родная дочь – и та от него отшатнулась, а он ведь все для нее… По крайней мере старался, ни в чем не отказывал, а возможности имелись большие – может, это и оттолкнуло? Все суетился, суетился: презентации, подставы, разборки… выборы, наконец. И для чего все, зачем, к чему? Уже и не вспомнить, когда был счастлив… Ну разве что играя джаз – это да. А в остальном – и вспоминать нечего. Не было никакой жизни – один гнусный бизнес. Забирал все время, высасывал все жизненные соки… Пока наконец не высосал.

И вот теперь Геннадий Иваныч Перепелкин – Асотль. Молодой индейский парень, для своих лет добившийся уже немалого… И снова теряющий любовь!

Нет! Нет!

Не думать об этом!

Ведь уже и здесь есть друзья, есть возможность забыться, расслабиться… Тла-Тла, юная жрица богини порока, ушла уже, но звала, звала в гости в храм Тласольтеотль, и, сам не зная почему, юноша чувствовал тягу к этой девушке… Может, это потому, что она такая необычная? Такая раскованная, развратная и с ней легко? Хотя нет, не только из-за этого. Было в этой жрице что-то еще, что притягивало… Да, наверное, эта легкость, легкость общения – попили вина, пообщались, переспали, получили удовольствие, разошлись. Разбежались, оба вполне довольные друг другом, – и никаких проблем. Вот эта легкость, наверное, и была сейчас Асотлю нужна – отвлекала от тяжелых мыслей.

Дернулась на двери циновка:

– Ты спишь, мой командир?

– Облезлый тапир тебе командир, – хрипло засмеялся сотник. – Не стой у порога – заходи.

Мягко, по-кошачьи ступая, в комнату вошел Касавач-Казанова, элегантный, красивый и весь какой-то порочный, испорченный…

«То-то ты сам нынче – образец добродетели», – сам на себя огрызнулся Асотль и, кивнув на плетеную бутыль с бражкой, спросил:

– Будешь?

– Когда это я отказывался, командир?

Асотль поморщился: ишь, «командир», говорит, словно бывалый урка. Ладно, черт с ним, нечего придираться, в конце концов, лучшего спутника для посещения злачных мест просто не придумаешь. Не тащиться же одному! Тем более – дорогу плохо помнил.

– Ну, что там этот храм? Гнездо разврата?

Касавач усмехнулся:

– Да ты и сам помнишь. И многие говорят – да.

– Грешники?

– Нет, те, кто искупает грехи.

– Чтобы искупить, надо сначала наделать. Не согрешишь – не покаешься.

– Это ты верно сказал! – Десятник расслабленно ухмыльнулся. – Скоро стемнеет. Нам бы уже пора. Дорогу-то помнишь?

– Честно сказать – не особо. А ты?

– Ежели что – спросим. Пошли, пошли. Говорю же: пора.

– Ну, пора так пора.

Пожав плечами, Асотль поднялся с ложа и, накинув на плечи украшенный перьями плащ, махнул гостю рукой:

– Я готов. Идем.

Они прошли через внутренний двор, через сад, мимо беседки, служившей иногда и местом для веселых попоек – конечно, не для таких юнцов, какими еще совсем недавно считались они сами.

Асотль чувствовал, как из-за колон, с террасы, из глубины казармы смотрят на них молодые воины – кто с осуждением, а кто и с завистью, как будто бы точно знали, куда именно отправились их командиры.

Сипак, как всегда, отпросился на эти дни на охоту, звал, конечно же, и Асотля, да тому как-то было влом куда-то там идти за город, носиться по горам, подстерегая дичь… Не пошел. Зато составить компанию охотнику неожиданно согласился Шочи, до того вовсе не пылавший страстью к выслеживанию диких зверей. Конечно же, он просто не хотел сопровождать старого друга, отговаривал, увещевал, потом, видя, что тщетно, обиделся, надулся – и вот ушел вместе с Сипаком. Что ж, да пошлют им боги удачу.

То же чувство – будто все смотрят на них с осуждением, будто все кругом знают, куда именно они сейчас идут, – не покидало юношу и за воротами казармы, и оттого он чувствовал себя как-то неловко, несмотря на то что шагавший чуть впереди Касавач постоянно оборачивался, смеялся, шутил.

Вот и верь в сказки о целомудренности ацтеков! Достаточно просто послушать хвастливые речи Казановы, да что там послушать, достаточно на него только взглянуть. О, какой походкой идет он, дитя порока, как виляет бедрами при виде женщины любого возраста и любого звания, будь перед ним хоть бегущая с охапкою зелени юная девчонка-рабыня, хоть почтенная матрона, возвращающая из храма в сопровождении слуг.

Касавач, улыбаясь, подмигивал девчонке – та смеялась, вот ведь чертовка, да лучше бы ты помолилась богам целомудрия да окрасила жертвенной кровью свой язык, проливая на алтарь богов тягучие щедрые капли. А матрона-то, матрона – тоже еще, почтенная знатная дама! Ах, каким долгим взглядом провожала она молодого нахала, посмевшего… Нет, не заговорить, только лишь пристально посмотреть прямо в глаза… Вот уж этот чертов Касавач – он что, умеет привораживать взглядом? Судя по поведению дам, умеет.

– Слушай, парень, – не выдержав, усмехнулся Асотль. – Мне кажется, мужья многих знатных дам уже давно должны бы тебя кастрировать!

– Уже пытались, – парень охотно поддержал тему. – Их же жены им меня и не отдадут, никогда не позволят со мной это проделать. Женщины, мой дорогой командир, это великая сила. Особенно женщины, в которых ты сам пробудил вулкан!

– Эй, эй, осторожней! Как бы этот вулкан не забросал камнями тебя самого.

Так вот и шли. Асотль чувствовал себя скованно, Касавач напропалую шутил.

– Есть там пара девчонок, в этом храме порока, – ничуть не стесняясь, в голос сообщал на ходу любвеобильный десятник. – Все ошивались у наших казарм. Симпатичные такие девки, младшие жрицы. Одну зовут Пилли, другую… мм… Тла-Тла… Да-да, Пиль-Пиль и Тла-Тла, две подружки, две… Ладно, не буду говорить гадостей.

Ого, оказывается, Казанова знает Тла-Тла!

Не сказать, чтоб это известие показалось Асотлю таким уж приятным. Почему, понятно, все-таки многие мужчины по натуре своей – собственники, хотя далеко не все… Тот же Касавач, например. При всех своих недостатках, если надо, отдаст последнюю рубаху… И последней девкой вполне по-братски поделится.

Так что черт с ним… И все же любопытно…

– Слышь, Касавач. У тебя что-нибудь было с этой… Тла-Тла?

– Да нет, пока не было. Но скоро будет, не сомневайся. Ого, командир?! Ты что так нахмурился? Что, сам положил глаз на эту… ммм… жрицу? Так не переживай, нашел из-за чего! Я к ней не буду цепляться, обещаю, в конце концов, Пиль-Пиль тоже далеко не дурна, клянусь всеми богами и богинями вод! Так что ты не думай…

– Да не думаю я ни о какой Тла-Тла, с чего ты взял? – раздраженно буркнул сотник и осмотрелся по сторонам. – Ну и где тут храм?

Путники уже вышли на самую окраину города, точнее сказать, просто поселения, на город – к примеру, такой, как тот же Колуакан или Шочимилько, – эти группы кое-как кучковавшихся дворцов, храмов и хижин, честно говоря, походили мало. Так, слабое подобие.

– Так. – Касавач неожиданно задумался, с видимым любопытством осматривая округу.

Странно, а Асотль-то думал, что этот тип прекрасно знает все злачные места. Выходит, не все.

Оба озадаченно осматривались, пока не увидали идущую, видимо, с озера пожилую женщину с полной свежей рыбы корзиной за спиной. Скромно одетая, с морщинистым добрым лицом, она, верно, была чьей-то служанкой, скорее всего из тех, что держат за члена семьи; впрочем, быть может, эта женщина и вовсе была не служанкой, а супругой какого-нибудь почтенного ремесленника-масеуалли, матерью, бабушкой и нравственной опорой семейства. Нет, у такой стыдно было спрашивать!