– Просто то, чему ты отдаешь силу, дает силу тебе. Наполняет жизнь смыслом, позволяет оставаться собой.

– Но человек может ошибиться в выборе пути. Разве так не бывает?

– Еще как часто! – жестко произнес Нагасава. Кэйтаро не успел ничего ответить – из темноты вынырнула фигура хозяина. Он остановился, робко кланяясь. Нагасава нахмурился:

– Что тебе нужно?

– Не гневайтесь, уважаемый господин! С вами желает побеседовать человек по имени Кандзаки-сан.

Нагасава сжал губы. Кандзаки-сан? Что-то очень знакомое! И вдруг он вспомнил. Ветер и дождь, какой-то постоялый двор, и он пьет саке с двумя самураями… Кажется, это было еще до войны.

– Что ж, – сказал Нагасава, – я согласен. Где он?

И тут же услышал тихий голос:

– Я здесь. Это я.

Нагасава порывисто обернулся, и его рука инстинктивно легла на рукоять меча. Нет, тут не место для поединка!

– Почему Кандзаки? – хрипло произнес Нагасава.

– Это мое теперешнее имя.

– И ты достоин его носить?!

Акира выдержал небольшую паузу:

– Надеюсь, что да.

– Почему ты не умер?! – прошептал Нагасава. И не получил ответа.

Он перевел взгляд на Кэйтаро. На кого же все-таки похож его красавец сын?! Господин Нагасава попытался воскресить в памяти смазливое личико Кэйко и не мог: слишком много прошло времени! А вдруг Акира скажет что нибудь вроде: «Твоя мать жива и хочет тебя видеть. А я – твой отец»?

– Я не могу забыть о том, – глухо произнес Акира, – что вы ее убили. Неважно, какой она была. Главное, она была мне нужна. Только она. И еще: я считаю, что правителем Сэтцу должен стать ваш сын. А теперь мне пора. Удачного вам путешествия. И вам, молодой господин.

С этими словами Акира поклонился им обоим и отошел. Хотя рука Нагасавы продолжала сжимать посеребренную рукоять меча, он не сдвинулся с места. Что означают его слова? Стало быть, Кэйко не с ним? Быть может, она и вправду погибла?!

– Кто этот человек, отец? – спросил Кэйтаро. Он был удивлен тем, что незнакомец столь открыто заявил о своих желаниях и чувствах. И еще он успел заметить в лице своего отца то, чего никогда не замечал раньше: тень смущения и страха.

– Это сын предателя! – выдавил Нагасава.

– Ваш враг?

– Да!

– Тогда почему вы не убили его, отец? – спросил юноша.

– Здесь не место для поединков, мой сын. Люди отдыхают, едят и пьют. Нужно их уважать.

– Я должен убить его, если встречу, отец? – взволнованно произнес Кэйтаро.

И Нагасава выдохнул:

– Убей!

Акира не заметил, как исчезли эти двое. Некоторое время он наблюдал за игрой в го. Белые и черные камни на доске – свет и тьма, жизнь и смерть, любовь и ненависть, противоположные и в то же время дополняющие друг друга. Без них не существует мир, как не может существовать человеческое сердце.

Вскоре вернулся Мацуо. Он был и доволен и недоволен: женщина, с которой он желал встретиться, не смогла его принять, поскольку была занята с гостем. Правда, ему предложили другую, которая оказалась не хуже.

Акира слушал его вполуха, просто из вежливости. Он помнил этот квартал. Сидевшие на зарешеченных верандах девушки в ярких нарядах были похожи на диковинные цветы. И они казались ему слишком одинаковыми, для того чтобы он захотел и смог выбрать одну. Только одну.

Лишь единственная встреча могла бы, пожалуй, всколыхнуть и перевернуть его жизнь – встреча с той, чей прах, как он полагал, давно смешался с пылью, дождем, землею и ветром.

…Высокую прическу женщины венчали парные черепаховые гребни, украшенный зубчатым узором широкий пояс из китайской ткани был повязан поверх наряда «поздняя весна» – ослепительно-белого кимоно на алой подкладке.

Человек, что смотрел на нее и беседовал с ней в этот час, знал, что она носит косимаки [26]тончайшего красного шелка, словно какая-нибудь благородная дама, и что ее прелестные губки могут кривиться презрительно и капризно, а быстрый взгляд из-под длинных черных ресниц пронзать безжалостной насмешкой.

– Ты и вправду так хороша, Кэйко, как о тебе говорят. Я убедился в этом. В нынешнем году истекает срок подписанного тобою контракта, но ты должна понимать, что едва ли сможешь освободиться. Ты уже думала о своем будущем?

– Не думала, господин, – просто сказала она.

– Напрасно. Ведь тебе часто предлагали выкупить твой контракт?

Она помолчала, прикидывая, как лучше ответить, потом решила сказать правду:

– Очень часто, господин.

– Не сомневаюсь. И ты никогда не соглашалась?

Она опустила ресницы:

– Нет.

– Почему?

Он услышал легчайший вздох. Но ее лицо оставалось неподвижным, и голос звучал равнодушно:

– Мне не хотелось.

– Запрещала госпожа Суми?

– Нет.

– Значит, ты предпочитаешь именно такую жизнь: пять-шесть самураев в день…

Она не смутилась и небрежно произнесла:

– Обычно бывает не больше двух.

– Ах да! Ты же для особых гостей!

Она усмехнулась и ничего не сказала.

– И все же, – настаивал он, – почему?

Он спрашивал, как хозяин, да он и был хозяином этого заведения, и ее хозяином тоже. В последнее время он все чаще появлялся здесь.

– Я не думаю о них, не помню их лиц и их слов, не вижу их глаз, и мне неведомы их чувства. Если же это будет только один, мне придется впустить его в свою жизнь, и он станет ее частью. А я не хочу.

– Даже если это буду я?

Она смотрела, чуть приоткрыв губы, свет лампы дрожал в ее зрачках, а по высокому лбу и нежным щекам скользили мягкие матовые тени.

Мужчина взял чашку с саке и быстро выпил. Потом резко произнес:

– Сколько тебе лет? Молодость не вечна. Теперь ты можешь поучить своему искусству других девушек. Хочешь занять место госпожи Суми?

– Вы недовольны ею? – невозмутимо промолвила она.

Он усмехнулся уголками губ:

– Она мудра, но в ней уже нет живости, блеска, тогда как ты…

Он встал и властно протянул к ней руку, зная, что она не может отказать.

– Идем. Ты показала мне далеко не все из того, что способна сделать для знатного гостя, выбравшего тебя из многих других. Завтра можешь никого не принимать – я скажу Суми. Лучше еще раз подумай над моим предложением…

Утром, когда Кэйко расчесывала волосы, сидя в своей комнатке, к ней пришла госпожа Суми. Она смотрела на молодую женщину, следя за размеренными движениями ее рук и игрою света на спокойном лице. Кэйко не успела одеться, лишь небрежно завернулась в кусок ткани, и ее гладкие матовые плечи отливали янтарем, блистая меж струй шелковистых черных волос. Она покосилась на госпожу Суми, глаза которой покраснели от недавних слез, но ничего не сказала. А та неслышно опустилась рядом и выдохнула:

– Он приходил к тебе и говорил с тобою?

– Вы же знаете, что да.

– И провел с тобою всю ночь! – Госпожа Суми так сильно сжала сплетенные пальцы, что они хрустнули.

Кэйко промолчала.

– Я знаю, что он тебе предложил. Ты не согласилась?

– Нет.

– Но ты согласишься. Рано или поздно ты согласишься!

Кэйко не произнесла ни слова. Ее рука, державшая гребень, продолжала равномерно двигаться сверху вниз.

– На то, чтобы построить этот холм из песка, называемый жизнью, уходят годы, а потом неожиданно налетает буря и сметает все в один миг, – тяжело проговорила Суми.

– Значит, нужно строить из камня, – не глядя, отозвалась Кэйко.

– В нашей судьбе так не получается, – вздохнула Суми и прибавила с чуть заметным укором: – Я всегда была добра к тебе, Кэйко! С моей помощью ты стала первой из первых среди дзёро! [27]

– И заработала для вас немало денег! – усмехнулась Кэйко, а помолчав, сказала: – В моей жизни были те, кто не причинил мне вреда, и те, от кого стоит держаться подальше. Что такое доброта, я не помню.

– Почему?

– Вы говорили о холмах. Так вот, все мои холмы разрушены давным-давно. И новых не построить.