— От лихорадки. После того как покинул королевство. Говорят, это была жестокая смерть. Очень жестокая. Он заплатил за свои ошибки.

— Это нам пришлось платить за его ошибки, — возразила Хоана. — А также его несчастной вдове и детям, которых он бросил, когда его преследовали представители закона. Он разрушил все дела, оставил семью без гроша, как тебе прекрасно известно, муж. Что бы ни случилось завтра, Господь и святые были милостивы к нам, Хайме. Твоему отцу удалось выплатить долги дяди, вернуть его покупателей и превратись захудалое дело в процветающее. Я каждый день молюсь, чтобы этот злодей, который хочет нас погубить, погиб сам и вечно горел в аду, — с горечью добавила она.

— Хоана! — воскликнул муж. — Ты не должна…

— Я должна выговориться, иначе захлебнусь от ярости. Хайме, я потеряла сына, который был мне так же дорог, как ты или твой отец. Не понимаю, как в мире, где погибло столько хороших людей, такой человек может жить и процветать.

— Мы не знаем, процветает ли он, мама, — заметил Хайме. — Возможно, он просто слабый человек, а его угрозы пусты.

— Он угрожал Лоренсу смертью. Это была пустая угроза?

— Если папа расскажет нам, что же все-таки происходит, мы поможем ему бороться, — беспомощно произнес Хайме.

— Любимая, может, вам с Франческой лучше уйти, — предложил Понс, — а мы с Хайме поговорим.

— Нет, — ответила Хоана, — на кону наши жизни и жизни наших мужей. Мы останемся, верно, Франческа?

У Франчески был такой вид, словно она готова была бежать прямо сейчас, но она кивнула, и ее глаза наполнились страхом.

В этот момент в комнату вошла служанка.

— Простите, госпожа, — шепнула она, — но кто-то принес письмо для господина.

— Спасибо, Клара, — спокойно ответила Хоана. — Отдай письмо и подожди, возможно, понадобится ответ.

— Да, госпожа, — испуганно ответила девушка. Все слуги в доме слышали об угрозе, нависшей над головой их хозяина, и ожидали беды в любую минуту.

Понс сломал печать и прочел письмо, затем сложил его и передал сыну.

— Кто его принес, Клара?

— Нищий, господин. Он зашел через дверь кухни. Кухарка велела ему подождать, пока вы не прочтете письмо.

— Хорошо. Скажи кухарке, чтобы она отвела его на кухню и накормила. Там должно быть много еды. Мы почти не притронулись к превосходному обеду, который она приготовила. А теперь иди.

Как только служанка вышла, Хоана попросила:

— Прочти мне письмо.

Хайме взглянул на отца, и тот кивнул.

— Конечно, мама. «Достопочтенный…

— Только письмо, — нетерпеливо перебила мать.

— Да, мама. «До Дня Всех Святых еще есть время. Если вы и ваша семья хотите жить, заклинания необходимо произнести сегодня вечером. За час до повечерия принесите тысячу золотых мараведи в дом Мариеты в Сан-Фелью. Подойдите к двери со стороны реки. Она будет открыта. Если вы кому-нибудь об этом обмолвитесь, то сильно пожалеете». Не подписано.

Отец и сын уставились друга на друга, не говоря ни слова. Франческа откинулась на спинку стула и вытирала платком слезы, стараясь, чтобы никто не заметил. Хоана оглядела сидевших за столом:

— У нас в сундуке есть тысяча золотых мараведи?

— Это большая сумма, — заметил сын.

— Знаю. Так есть в сундуке тысяча мараведи?

— Нет, — ответил Понс. — За последние три недели прибыли три партии высококачественной английской шерсти, и мы также купили всю шерсть, имеющуюся на местном рынке. Денег нет. Конечно, у нас осталось достаточно, чтобы прожить, пока не будет продана шерсть, но тысячи золотых мараведи у нас нет.

— Значит, человек, написавший это письмо, не знает о содержимом сундука, иначе бы понимал, что ты не можешь прямо сейчас предоставить ему эту сумму.

— Верно, — кивнул Понс. — Вероятно, этот человек не из наших доверенных работников.

— И не Хайме.

— Хайме! — вскрикнула Франческа. — Как вы, его мать, можете…

— Это было бы не в первый раз, когда один из членов семьи обманул тех, кто во всем ему доверял. Я не верила, что это мог быть Хайме, но мне все равно отрадно, что моя уверенность в невиновности сына еще больше укрепилась. И поскольку золота у нас нет, мы не можем повиноваться тому, кто написал это письмо. Значит, этот выбор нам делать не придется.

— А мы не могли бы занять эти деньги, отец? — спросил Хайме.

— Могли бы, но тогда мы не переживем зиму. Проценты погубят нас, и каждый су, заработанный в течение года, придется потратить на то, чтобы отдать долг.

— Верно, — согласилась Хоана, — мы трудились, как рабы, чтобы разделаться с долгами твоего дяди. И незачем опять нам влезать в долги. Что еще можно сделать?

— Мы могли бы убежать! — дико вскрикнула Франческа. — Туда, где этот злодей нас не найдет. Я хочу, чтобы мой ребенок появился на свет и чтобы у него был отец. Неужели у нас нет денег, чтобы сегодня же вечером покинуть город?

Все заговорили наперебой, но их прервал спокойный голос Хоаны.

— Разумное предложение, но, возможно, нам удастся придумать что-нибудь получше. — Воцарилась тишина. — Если предложений больше нет, я предлагаю обратиться за помощью.

— К кому? — спросил отчаявшийся муж. — Сам епископ не сумел защитить Лоренса.

— А вы просили его? Вы сказали ему прямо, что нашему сыну, студенту его семинарии, угрожают смертью? Или вы полагали, что он будет в безопасности за стенами собора, а епископ сам догадается, что за опасность ему грозит, когда уже слишком поздно?

— Ты меня прекрасно знаешь, дорогая. Это все моя вина.

— Ты сделал то, что счел нужным, но не надо винить епископа. Он могущественный человек. Я попрошу у него не молитвы, а стражников.

— Еще я поведал обо всем врачу, хотя не сказал ему, где Лоренс. Я думал, что в семинарии он в безопасности.

— Тогда снова пошли за врачом. И если он не сумеет помочь, мы пойдем к епископу, пусть даже и в праздник. Мы не станем сидеть взаперти, рыдая и ожидая, пока кто-нибудь нас не погубит.

Под руководством отца Ревекка еще раз бережно обработала раны и порезы на теле девочки, которая после питательного, целебного бульона и успокаивающих компрессов из арники и коры ивы сумела сама одеться и рассказать обо всем, что с ней случилось.

— Похоже, пока я разговаривала с вами, господин, Мариета решила меня продать. Она мне так и сказала.

— Я и понятия не имел, что она готовит к твоему возвращению. Мне очень жаль, — сказал Исаак. — Но скоро твои синяки исчезнут, а порезы неглубокие. Все пройдет, дитя. А если бы ты не вернулась, она стала бы разыскивать тебя как сбежавшего раба, и тогда твое положение было бы безнадежным. Это было больно, но только так я мог тебя спасти.

— Свобода стоила боли, господин Исаак.

— А теперь, дитя, расскажи мне о Гиллеме и его слуге.

— Я могу сказать одно, отец Исаак, — заметил Николай, стоявший в углу тесной спальни. — Они покинули дом Мариеты. Так мне кажется.

— Почему?

— Когда мы пришли, я слышал, как мужчины отдавали какие-то приказания, хлопали двери, и в доме царил беспорядок и смятение. Голоса были грубыми. Затем наступила такая тишина, что я мог поклясться, что в целом доме никого нет.

— А ты что думаешь, девочка? — спросил Исаак. — Ты знаешь дом.

— Самый грубый голос у Лупа. И в доме действительно было очень шумно. Возможно, они ушли, но все слуги и девушки в страхе закрылись в своих комнатах. Когда Луп сердится, он бьет всех, кто попадется ему под руку, кроме Мариеты. И своего господина.

— И его господин это позволяет?

— Да. Кажется, он боится Лупа не меньше нас. Только Мариета его не боится.

— Сколько людей в доме кроме Мариеты и обоих мужчин?

— Шесть девушек и две служанки. Потом я и Хасан, или Али, как они его называли. Двое девушек тоже были рабынями. Мы должны были помогать слугам, когда у нас не было других дел.

— А теперь расскажи мне о трех погибших юношах, — попросил Исаак, и белоснежная кожа Зейнаб стала серой от страха.