Я встала в дверях гостиной, и мама Меган восхищенно прицокнула языком.

— Что за ласточка, что за девочка! Салли, посмотри, какая красавица у тебя сестра. Бабушка была бы довольна.

Бабушка Кейра, дай Бог ей здоровья и долгих лет жизни, живет в Ирландии, в городе Роскоммон, ей девяносто три, у нее до сих пор свои собственные зубы и ум, по остроте значительно превосходящий хваленые бритвы «Жиллетт». Я не очень уверена, что бабушка Кейра одобрила бы костюм стриптизерши, хотя широтой взглядов она действительно славится на всю округу. Достаточно сказать, что в возрасте семидесяти пяти бабушка Кейра стала сознательной и верной фанаткой группы «Аэросмит», а уж насчет Боно из «Ю-Ту» — и говорить нечего! Она зовет его сыночком…

Чикита окинула меня критическим взором и хмыкнула.

— У тебя такой вид, будто ты провела эту ночь с взводом…

— Заткнись. И почему это вам не спится?..

— Потому что мы тебя ждем. Рассказывай, как все прошло. Мне в пекарню пора.

Иногда я завидую Чиките. Семнадцать с половиной — это семнадцать с половиной, сразу видно. Весь вчерашний день она моталась по округе на мотоцикле, устраивала приезжую стриптизершу на своем ранчо — да-да, у Чикиты собственное ранчо, доставшееся от отца. Папа наш уехал из этих мест очень давно, восемнадцать лет назад. О рождении Чикиты он узнал от приятелей-дальнобойщиков. Зная характер мамы Меган и справедливо предполагая, что она его все равно на порог не пустит, папа, хоть и на расстоянии, сделал для нас с сестрой все, что мог. Мне от него достались деньги на учебу, Чиките — старое ранчо в шести милях от города, несколько коров и лошадей и довольно симпатичный домик. Как ни странно, а может — вполне логично, но папа угадал с подарками. Я с детства тяготела к знаниям, а Чиките очень нравится возиться с ранчо. Более того, в последнее время оно даже начало приносить доход…

Так о чем я? Ах да, о возрасте моей сестры. Так вот, она носилась вчера весь день, потом всю ночь просидела с мамой в ожидании меня, а через полчаса отправится в пекарню — растапливать печи и ставить первую партию хлеба. Еще через пару часов к ней присоединится мама — и над Литл-Сонорой поплывет божественный аромат горячих булочек с корицей…

Надо быть идиотом, чтобы не любить этот город!

— Чего? Ты про кого это?

Я посмотрела на ближайших родственниц и сообразила, что последнюю мысль высказала вслух. Теперь от них не отвяжешься.

— Я о Рое Роджерсе.

Мама Меган нахмурилась:

— Только не говори мне, что у тебя ничего не вышло и он все равно уезжает!

— Он остается на полгода, но с отвращением. И еще он твердит про то, что не может здесь оставаться, у него какие-то темные делишки с Эбигейл Лапейн, он божественно целуется и сделал великолепную операцию малышке Сэнди Викерс.

— Ого! Немудрено, что у тебя такой ошалелый вид. Салли, налей ей ликерцу.

Ликерец — это для отвода глаз. Как девушка честная, не могу не признаться: это чистой воды самогон из яблок и малины. В смысле, он сладкий и пахнет малиной, а на вкус — как шипучий яблочный сок, но при этом горит синим пламенем и сбивает с ног даже самых стойких мужчин. Женщины Литл-Соноры каждый день благословляют маму Меган за то, что она избрала профессию хлебопека, а не, скажем, пивовара…

Я приняла из рук сестры крошечную рюмку с зеленоватой жидкостью и вздохнула. По всем законам Соединенных Штатов маму должны были бы лишить родительских прав и отправить нас с Чикитой под опеку государства… все дело в том, что Литл-Сонора находится слишком далеко от цивилизации. Здесь все друг друга знают и друг за друга горой стоят. То, что в Хьюстоне нарушение закона, у нас проявление здравого смысла.

Ликерец прокатился огненной волной по моему истерзанному организму, и сразу потеплело на душе, ноги сделались ватными, а в голове возникла приятно позвякивающая легкость. Я плюхнулась на мягкий диван, и Чикита принялась стягивать с меня ботфорты. Мама пытливо вгляделась в мое умиротворенное лицо.

— Так, значит, своего ты добилась, но только на полгода? И что теперь?

— Теперь введу его в курс дела и начну рассылать письма по клиникам — клянчить деньги и оборудование под имя Роя Роджерса.

— Я не совсем об этом. Что у вас с ним?

— Как — что? Ничего, естественно.

— Но ты уже знаешь, что он божественно целуется. Нестыковочка!

— Ну, мам, я же должна была поддерживать образ разгульной стриптизерши.

— Врешь.

— Хорошо, вру. Потом мы тоже целовались. Видишь ли, это все от злости и из вредности, поэтому ничего серьезного…

— А что с малышкой Сэнди?

— Аппендицит. Не слишком сложная операция — но вы бы видели, КАК он ее провел!

— Упаси нас боже от такого зрелища. Слушай, а что ты там насчет Эбигейл?

Будьте уверены, мои домашние ведьмы не упустят ни крошки информации и вытянут из вас все, что вы знаете или просто предполагаете.

Чикита склонила кудрявую головку на плечо и проворковала:

— Эбигейл Бриджуотер училась с Роем Роджерсом в одном классе.

— Это как — ей же тридцать два…

— Ну рядом с мэром ей может быть хоть двадцать пять, но на самом деле — тридцать шесть. У Джои хранятся все школьные альбомы его братьев. Мы с ним прикалывались, когда смотрели. Например, Люси Фарроуз была…

— Салли, тебя ждут холодные печи. Лори, детка, иди усни. Тебе в больницу через три часа. Что касается Роя Роджерса… пожалуй, я переговорю с Исой.

— Думаешь, она сможет повлиять на сына?

— Нет, не думаю. Исабель предпочитает метод кнута и пряника. С лошадьми это проходит, с людьми — редко. Рой упрям и самолюбив. Такие люди обычно делают все наоборот. То есть, возможно, если предложить Рою Роджерсу уехать, потому что он не справляется, он останется из чистого принципа. Ладно, это мы еще продумаем. Лори, спать! Салли, исчезла!

Я поднялась на второй этаж и рухнула поверх застеленного покрывала на свою кровать. Сон накрыл меня черной подушкой, и проблемы временно отступили на второй план…

Что-то мама подмешивает в свои ликерцы. Я встала через три часа свежей и выспавшейся, словно провела в постели часов пятнадцать — это у меня такая профессиональная мечта, выспаться…

В семь тридцать я уже шагала по залитым солнцем улицам Литл-Соноры, весело раскланиваясь с соседями. У нас принято рано вставать — большинство горожан работают на земле или на ранчо, остальные занимаются их обслуживанием, так что мистер Перкинс уже расставил столы и стулья под клетчатым навесом своего маленького кафе, Эмили Грин поменяла вывеску на аптеке с «Закрыто» на «Открыто», лавочки и магазинчики открывались друг за другом по всей улице…

Улиц у нас много, целых пять. Однако вся культурно-потребительская жизнь сосредоточена на Главной улице. От этой городской артерии отходят маленькие уютные улочки и переулки, а выводит она аккурат на холм, где и стоит моя драгоценная больница.

Я вошла в вестибюль, и со мной тут же произошли две важные вещи. Во-первых, я вспомнила, что забыла надеть лифчик под футболку. Во-вторых — мне навстречу шагнул Рой Роджерс.

Как следует смутиться по поводу первой мысли он мне не дал, потому как немедленно сгреб в охапку и увлек в заросли рододендронов. Рододендроны — подарок тетушки нашего мэра Лапейна. Старушке восемьдесят восемь, и она страстная любительница декоративных цветов. Рододендроны уродились у нее два года назад, причем в каких-то промышленных количествах. Мисс Лапейн (тетушка мэра посвятила всю жизнь исключительно растениям) решила осчастливить ими все общественные учреждения города, но если в маминой пекарне они сразу же загнулись от жары, то в больнице прижились и разрослись еще пуще. Темно-зеленые листья глянцево сверкали, яркие цветки радовали глаз — и первый этаж больницы обзавелся зимним садом.

Короче, в заросли этого самого зимнего сада меня и увлекли крепкие руки лучшего хирурга штата Техас Роя Роджерса. Здесь, в зарослях, он прижал меня к стенке своим телом и погрозил кулаком.