Но когда Лорелея наполнила изящную, китайского фарфора, чашку дымящимся шоколадом, его улыбка исчезла. Где-то в глубине сознания слабо зашевелилась тревога. Она поднесла чашку к губам.

— Не пей это! — он бросился к ней.

Лорелея посмотрела на него, наморщив лоб:

— Нужно добавить сахар!

Он выхватил из ее рук чашку и вылил содержимое в горшок с папоротником.

— Дэниел! В чем дело?

— Они вернулись, — сказал он. — Каноники снова здесь.

— О, Дэниел. Все закончилось. Это был отец Гастон. Не можешь же ты думать…

— Я должен, черт побери.

Трое каноников в черных рясах сидели за длинным столом в комнате для собраний в монастыре. С осуждением глядя на Дэниела, уверенные в своей правоте, они были похожи на судей инквизиции. Стоя перед столом, Дэниел говорил себе, что у него нет причин оправдываться.

— Ты забрал дитя из ее дома, от людей, которые ее любили, — голос отца Джулиана дрожал от ярости.

— Она — взрослая женщина и пошла со мной по своей воле.

— Она так и говорила, — сказал отец Эмиль. — Не сомневаюсь, что ты заманил ее обещаниями, которые не собирался исполнять.

— Выйти за меня замуж, — сказал Дэниел настоятелю, — было для нее гораздо предпочтительней ваших планов на ее счет.

— Каких планов? — спросил отец Ансельм, оборачиваясь к отцу Джулиану.

Отец Эмиль нахмурился:

— Вы никогда не обсуждали…

— Я — настоятель, — обрезал отец Джулиан, — мои планы относительно Лорелеи не нуждались в обсуждении. — С видимым усилием сохраняя спокойствие, он продолжил: — Я собирался отослать ее в монастырь. Она могла жить и работать там, в полной безопасности. Она знала, что у меня есть возможность позаботиться о ней.

Отец Ансельм снял свои очки:

— Она знала? Значит, ты рассказал ей о…

— Теперь это не имеет значения, — раздраженно сказал отец Джулиан.

— Действительно, — заметил Дэниел.

Он внимательно рассматривал каноников. Отец Ансельм с осуждением смотрел на настоятеля, а отец Эмиль в это время с живым интересом изучал обоих.

— Лорелея выбрала меня, а не монашескую жизнь.

— Один из наших братьев умер, пытаясь спасти ее от тебя, — сказал отец Ансельм. Он сжал свои старческие руки. Его кожа казалась восковой при бледном свете, льющемся из маленького окна.

Дэниел положил руки на стол и наклонился вперед, его взгляд переходил с одного сердитого лица на другое.

— Один из ваших братьев мертв, — медленно проговорил он, — потому что я убил его.

Лицо отца Эмиля вспыхнуло, в то время как отец Джулиан побелел. Губы отца Ансельма задвигались в беззвучной молитве. Было ли их удивление скорбь искренними? Или они сами направили отца Гастона по следу беглецов? Дэниел не мог найти ответа.

— Гастон украл мушкет у армии запаса, — сказал Дэниел. — Он стрелял в нас, и я убил его из лука, — по его лицу промелькнула тень, когда он вспомнил, как одетая в рясу фигура полетела в пропасть, как раненая птица.

Отец Эмиль прищурил глаза:

— Как мы узнаем, что ты говоришь правду? Отец Гастон не был убийцей.

Дэниела вдруг осенило.

— Настоятель знает.

Глаза отца Джулиана вспыхнули от гнева.

— Ради бога!…

— Отец Гастон убил Жуно, разве не так? — спросил Дэниел.

— Что за дьявол этот Жуно? — спросил отец Ансельм.

— Убийца, — заявил настоятель, его осуждающий взгляд остановился на Дэниеле. — Он убил бы Лорелею, так же как…

— Теперь Лорелея — моя жена, — его подозрения подтверждались. Дэниел отступил назад и положил руки на пояс. — Она под моей защитой. Держитесь подальше от…

В маленькой комнате для собраний каноников прогремел выстрел. Стрелял отец Джулиан, спрятав оружие под складками рясы. Отец Эмиль засунул руку за пазуху. Дэниел выскочил из комнаты и побежал в сторону Школы верховой езды. Ночные кошмары обрушились на него дьявольским огнем. Все начиналось снова: залпы артиллерии, крики бунтовщиков…

— Да здравствует Бонапарт!

Дэниел резко остановился. Вокруг сада Тюильри толпились люди, размахивая шляпами и платками, но только они не бесчинствовали, а приветствовали победителя. С моста Инвалидов раздались залпы канонады. Дворцовый управляющий схватил Дэниела за плечи и шумно расцеловал, в обе щеки.

— Вы слышали, гражданин? Бонапарт победил австрийцев. Они подписали мирный договор в Маренго!

В тот вечер Дэниел долго смотрелся в зеркало которое висело в его комнате над камином. Он повязал галстук, затем выдернул нитку из рукава своего табачного цвета сюртука. Поежившись под плотной новой материей, он размышлял о новостях из Италии. Бонапарт победил, и, чтобы отпраздновать эту новость, Жозефина организовала концерт на террасе Тюильри.

За его спиной хлопнула входная дверь. В огромном зеркале Дэниел увидел Сильвейна, одетого в новую ливрею.

— Ты сказал обо мне Лорелее? — спросил юноша, его лицо было напряженным и обеспокоенным.

— Да. Я не ожидал, что она устроит тебе такой теплый прием.

Сильвейн повесил голову:

— Я даже не знаю, что ей сказать.

— Тебе следует беспокоиться не из-за того, что сказать Лорелее, — отвернувшись от зеркала, Дэниел объяснил: — Бонапарт решил сделать приюту щедрый подарок. Отец Джулиан, отец Эмиль и отец Ансельм прибыли сюда, чтобы лично принять пожертвование.

Сильвейн вскинул голову:

— Они здесь?

— Они поблизости, в монастыре.

— Дэниел? — голос Сильвейна дрогнул.

— Да?

— Я боюсь. Боюсь за всех нас. Все эти люди, этот полный интриг двор — все они стягиваются вокруг нас петлей.

Дэниел отвел взгляд от светлых, чистых глаз Сильвейна.

— Ты был бы дураком, если бы не боялся, — пробормотал он. Он посмотрел через полуоткрытую дверь. Из комнаты Лорелеи доносились обрывки женских разговоров. Горничная готовила ее к вечеру.

— Просто держи глаза и уши открытыми, — сказал Дэниел. — И оружие под рукой.

Сильвейн вышел, чтобы занять свой пост на лестничной площадке у их комнат. Дэниел бросил взгляд на часы. Без пяти минут девять.

Он задумался, рассеянно уставившись на широкие пряжки на своих туфлях. Мысли Дэниела унеслись к своему первому празднеству в честь освобождения узников из Карма. Жозефина все еще называла себя виконтессой Богарне. Дэниел все еще верил в честь и достоинство. Тогда он был молод.

Молод и глуп, и безнадежно, без памяти влюблен. Она была в расцвете своей ослепительной красоты; сеть ее лжи была такой легкой и тонкой, как шелковая паутина, затягивающая его в ловушку.

Боже, что же она задумала против Лорелеи? Дверь в комнату жены была приоткрыта. По полу были разбросаны коробки и свертки. В углу стоял манекен, окутанный прекрасной газовой материей.

У окна стояла молодая женщина и смотрела на манящие огни Парижа. В мерцающем свете единственной горящей свечи была отчетливо видна молочная белизна стройной шеи и зачесанные вверх волосы, короной обрамляющие гордо поднятую голову. На ее лицо стоило посмотреть при игре теней и, света: знакомые черты стали загадочными и таинственными.

«Бог мой, — подумал Дэниел, учащенно задышав. — Бог мой, она прекрасна!»

Лорелея обернулась, ее юбки заколыхались.

— Привет, Дэниел.

Если бы не ее красивый низкий голос, он готов был поклясться, что перед ним незнакомка. С трепетом ее руки разгладили шуршащую ткань платья. Слегка присобранная под грудью длинная юбка спадала мягкими складками к ее обутым в изящные туфельки ногам. Прозрачная переливающаяся материя создавала эффект неуловимой легкости и очарования.

— Я больше не сержусь за сегодняшнее утро, — сказала Лорелея.

— Слава Богу, — ответил он, испытывая смущение.

— Я выгляжу прилично? — спросила она.

— Прилично? — он облизал пересохшие губы. — Ей-богу…

Где-то под ее жемчужной кожей, прекрасными каштановыми локонами, модным платьем скрывалась девчонка-сорванец, которая четыре месяца назад вытащила его из-под обвала. Но теперь Дэниел не видел и следа прежней Лорелеи. Он видел перед собой создание, от которого исходило волшебное сияние, которое было прекраснее, чем Лорелея из легенды, сокрушающая красота которой соблазняла мужчин до смерти.