Удивительная перемена произошла в этот момент в картине тихой бухты. Это уже не было более то светлое прозрачное подводное царство, тот хрустальный дворец под стеклянной крышей, в зеленых глубинах которого так весело и спокойно дремали солнечные лучи; внезапно налетевший ветерок подернул легкой рябью зеркальную поверхность бухты, глубь ее всколыхнулась и потемнела, проблески света и тени облаков боролись между собой на воде. Даже сама площадка выступа там, в глубине, как будто дрожала и колыхалась. Теперь мне казалось более опасным рисковать собой в этом предательском месте, и на этот раз я прыгнул в воду с сильно дрогнувшим сердцем.

Как и в первый раз, я ухватился за колыхавшиеся стебли водорослей и стал шарить кругом. Все попадавшееся мне под руку было холодное, скользкое, мягкое. Чаща эта кишела крабами, морскими раками, ползавшими боком взад и вперед, и я скрепя сердце преодолевал чувство гадливости и отвращения от соседства этих гадин. Везде и всюду я ощущал неровности и трещины твердого, холодного камня, но нигде ни досок, ни железа, ни малейших признаков остова корабля. Очевидно, «Espiritu Santo» здесь не было. И при этом я испытал даже какое-то чувство облегчения, несмотря на мое разочарование, и собрался уже выпустить из рук водоросли, служившие мне причалом, как вдруг случилось нечто, что заставило меня мгновенно всплыть на поверхность, не помня себя от ужаса. Я и так уже слишком долго задержался под водой; течение усилилось, вода делалась холодной с переменой прилива, и Сэндэгская бухта становилась ненадежным местом для любого пловца. Но вот в самый последний момент течение хлынуло с удивительной силой, словно вал налетел, и напором воды повалил водоросли и меня; выпустив при падении водоросли, которые удерживали меня, я инстинктивно стал искать опоры и в этот момент почувствовал в своей руке что-то твердое и холодное. Мне кажется, что я в тот же момент угадал, что это было. Во всяком случае я тотчас же выпустил водоросли и поднялся наверх, а секунду спустя стоял уже на уступе скалы с берцовой костью человека в руке. Человек существо слишком материальное, мысль медленно вращается в его мозгу и еще медленнее сопоставляет факты. Могила там внизу, на песках, разбившееся судно, наконец, эта пряжка, все это, несомненно, ясные показатели того, что здесь когда-то разыгралась ужасная человеческая драма. Дитя могло бы догадаться об этом, и тем не менее я тогда лишь понял весь ужас хищного моря, когда у меня очутилась в руке человеческая кость. Я положил ее подле пряжки на скалу, подобрал свое платье и побежал, как был, вдоль гряды скал к нашему жилищу. Мне казалось, что я не мог уйти достаточно далеко от этих мест; никакие богатства не могли теперь заставить меня повторить мою попытку. Отныне кости утопленников-мертвецов могли спокойно лежать среди водорослей или груды золота и камней. И едва я вступил на мягкую почву торфяного болота и прикрыл свою наготу, как упал на колени, лицом к разбитому бригу, и от всей души долго и горячо молился о всех плавающих по морям и погибших в их коварных волнах. Такая бескорыстная молитва никогда не пропадает даром; если даже она не будет услышана, все ровно, молящийся все же будет награжден снисшедшей на него благодатью. И я тоже почувствовал себя умиротворенным, чувство ужаса не преследовало меня, и я мог снова с полным душевным спокойствием смотреть на это великое и прекрасное творение Божье, на искрившийся на солнце безбрежный океан. Когда я двинулся дальше вверх по крутому подъему Ароса, от моих прежних мучительных дум и тревог не осталось ничего, кроме твердой решимости не иметь больше никакого дела с добычей с потерпевших крушение судов или богатством утонувших людей. Я поднялся уже довольно высоко, остановился, чтобы перевести дух и оглянуться назад. Зрелище, представившееся теперь моим глазам, было вдвойне странно. Во-первых, шторм, приближение которого я предвидел, приближался с невероятной, почти тропической быстротой; все море потемнело и вместо подозрительно сверкавшей на солнце прозрачной зеленой поверхности представляло собой безобразную буро-свинцовую бородавчатую пелену. Там, вдали, уже забегали белые зайчики, которых гнало ветром вперед; хотя на Аросе ветер этот еще не чувствовался, но до слуха моего уже доносился прибой, разыгравшийся у берегов Сэндэгской бухты и разбивавшийся там под скалистой стеной. Еще более разительна была перемена на небе: там с юго-запада подымалась громадная сплоченная масса тяжелых грозовых туч; в просветы, остававшиеся еще между ними, солнце еще пропускало свои ослепительно яркие, горячие лучи. Там и сям по краям тучи раскинулись по небу длинные черные полосы, точно вымпелы, покрывая темными пятнами все еще чистое и безоблачное небо. Вид его был угрожающий, и в тот момент, когда я стоял и смотрел на него, солнце вдруг разом точно погасло, словно черная туча поглотила его. С минуты на минуту должна была разразиться гроза над Аросом. Быстрота и внезапность этой перемены до такой степени приковали мое внимание к небесному своду, что я не сразу снова перевел свой взгляд на залив, расстилавшийся у моих ног и лишенный теперь солнечного освещения. Пригорок, на который я только что взобрался, возвышался над небольшим амфитеатром более низких холмов, спускавшихся постепенно к морю, а несколько ниже желтели полукругом прибрежные пески, окаймлявшие берег Сэндэгской бухты. Все это я видел много-много раз, но никогда я не видел здесь ни одной живой человеческой души. Я только что сам ушел оттуда, и кроме меня там не было никого; а теперь, к превеликому моему удивлению, я увидел лодку и нескольких человек среди этой пустыни. Лодка была причалена у скалы, два человека с непокрытыми головами, с засученными рукавами, и третий, вооруженный багром, с трудом удерживали лодку у берега, так как течение усиливалось с каждой минутой. На некотором расстоянии от лодки, на выступе скалы, двое мужчин в черном, на мой взгляд, принадлежавшие к более высокому общественному классу, склонялись оба над какой-то работой, которой я не мог определить в первый момент, но в следующий я уже догадался: они делали вычисления по компасу. Затем я увидел, как один из них развернул большой лист бумаги и стал указывать на нем что-то пальцем, как бы сверяя по карте или плану местоположение. Тем временем третий их товарищ расхаживал взад и вперед по краю скалы, останавливаясь и как бы знакомясь с ее характером и время от времени нагибаясь вперед, чтобы заглянуть в воду под скалой. И вот, в то время как я наблюдал их с нескрываемым удивлением, едва веря своим глазам, этот третий вдруг остановился как вкопанный и крикнул своих товарищей так громко, что звук его голоса долетел до меня, стоявшего высоко на горе. Двое остальных поспешно подбежали к нему, уронив свой компас, и я увидел, что оставленная мной человеческая кость и ржавая пряжка стали переходить из рук в руки, вызывая необычайно оживленную жестикуляцию, служившую, очевидно, выражением живейшего интереса и удивления со стороны этих людей.

В этот момент матросы, находившиеся в лодке, стали кричать что-то, указывая на запад, на ту огромную сплоченную группу облаков, быстро разраставшуюся и застилавшую черной пеленой целую половину неба.

Те, что были на берегу, стали, по-видимому, совещаться; однако опасность была слишком очевидна, чтобы мешкать долее, — все трое поспешили сесть в лодку, забрав с собой мои реликвии, после чего лодка под дружным усилием привычных гребцов быстро пошла к выходу из бухты.

Я не стал более раздумывать над тем, что видел, а повернулся и со всех ног бросился бежать по направлению к дому. Кто бы ни были эти люди, во всяком случае, дяде необходимо было тотчас же дать знать об этом. Возможно было, что это был десант якобитов, и быть может, один из трех пассажиров был тот самый принц Чарли, которого, как мне хорошо было известно, так ненавидел мой дядя, — тот, который прогуливался там на выступе скалы. Однако в то время, как я бежал, перепрыгивая с камня на камень, с бугра на бугор, и все время обсуждая в уме все случившееся, а все больше и больше убеждался в неправдоподобности и неудовлетворительности этого моего первого предположения. Компас, карта или план, интерес, вызванный в них моими находками, и вообще все поведение этих незнакомцев, особенно того из них, который только раз с напряженным вниманием смотрел с выступа скалы в воду, — все это наводило меня на мысль об иных причинах их присутствия в этой бухте, на этом затерянном среди моря безвестном острове.