С этими словами мистер Моррис, или мистер Гаммерсмит, а в сущности никто иной, как полковник Джеральдин, показал своим собеседникам письмо следующего содержания:

— Вы видите по письму, что я должен повиноваться, — продолжал полковник Джеральдин, когда майор и поручик прочитали письмо. — Нечего и прибавлять, что мне совершенно неизвестно, в чем заключается дело, о котором пишет мой друг. Получив письмо, я отправился к меблировщику, и вот этот дом, в котором мы с вами находимся, в несколько часов был превращен в помещение для бала. План я составил себе очень оригинальный и в результате имел счастье познакомиться с майором О'Руком и поручиком Брэкенбюри Ричем. Но здешняя улица будет завтра утром страшно удивлена: с вечера этот дом был залит светом и наполнен гостями, а на утро окажется, что он и сдается, и продается, и что в нем никто не живет. Таким образом, даже и в этом серьезном деле оказывается своя веселая сторона.

— И мы постараемся придать ему веселый конец, — сказал Брэкенбюри.

Полковник взглянул на часы.

— Еще нет двух, — сказал он. — У нас впереди, следовательно, целый час времени, а у ворот стоит быстрый кэб. Скажите, могу ли я рассчитывать на вашу помощь?

— За всю свою долгую жизнь я ни разу не уклонился ни от какого риска, — отвечал майор О'Рук.

Брэкенбюри тоже заявил о своей готовности в соответствующих выражениях. Все выпили по стакану или по два вина, и полковник дал каждому по заряженному револьверу. Все втроем они сели в кэб и помчались в Риджентс-Парк.

Рочестер-Гауз оказался великолепной резиденцией на берегу канала. Обширный сад чрезвычайно основательно ограждал его от докучливого соседства. Он был похож на parc aux cerfs какого-нибудь вельможи или миллионера. Насколько можно было видеть с улицы, далеко не все окна дома были освещены, и вообще на нем лежал отпечаток некоторой запущенности, свидетельствовавший о том, что владелец давно в доме не живет.

Три джентльмена вышли из кэба и без труда отыскали калитку, закрывавшую проход между двумя стенами сада. До назначенного времени приходилось ждать минут десять или пятнадцать. Шел сильный дождь, и три искателя приключений встали под защиту свесившегося со стены плюща, шепотом беседуя о предстоящем.

Вдруг Джеральдин поднял кверху палец, чтобы собеседники замолчали. Все трое напрягли свой слух до последней степени. Сквозь неумолкавший шум дождя слышны были шаги и голоса двух человек по ту сторону стены. Когда они подошли ближе, обладавший необыкновенно тонким слухом Брэкенбюри расслышал некоторые обрывки из их разговора.

— Могила выкопана? — спросил один.

— Да, за лавровой изгородью, — отвечал другой. — Когда все будет сделано, можно будет набросать на нее груду жердей.

Первый собеседник рассмеялся, и его веселость неприятно отозвалась по другую сторону стены.

— Через час все будет кончено, — сказал он.

По шагам можно было догадаться, что собеседники расстались и пошли в разные стороны.

Почти сейчас же вслед за тем калитку осторожно отворили; из нее выглянуло чье-то бледное лицо, и чья-то рука стала делать знаки дожидавшимся. Три джентльмена в мертвом молчании вошли в калитку, которая сейчас же за ними затворилась, и пошли за своим проводником по многочисленным аллеям сада к кухонному крыльцу. В большой, с каменным полом, кухне горела одна свеча, а когда три джентльмена стали подниматься наверх по витой лестнице, кругом подняли возню и писк бесчисленные крысы, свидетельствуя о полной запущенности дома.

Проводник шел впереди со свечкой. Это был худой, сгорбленный человек, но еще бодрый и проворный. По временам он оборачивался и делал предостерегающие знаки, чтобы никто не разговаривал и не шумел. Полковник Джеральдин шел за ним первый, держа под мышкой одной руки футляр со шпагами, а в другой наготове пистолет. У Брэкенбюри усиленно билось сердце. Он видел и чувствовал, что приближается решительная минута, и мрачная обстановка казалась самою подходящей для всевозможных темных дел. Тут простительно было смутиться даже и более пожилому человеку, а он был еще так молод.

Наверху лестницы проводник отворил дверь в небольшую комнату и пропустил в нее трех офицеров вперед. В комнате горела коптившая лампа и топился еле-еле камин. У камина сидел молодой мужчина, несколько полный, но изящный, с величественной осанкой и повелительными манерами. Он был очень спокоен с виду и с наслаждением курил сигару; около него стоял столик, а на столике стакан с каким-то горячительным питьем, от которого шел по комнате приятный аромат.

— Здравствуйте, — сказал он, подавая руку полковнику Джеральдину. — Я так и знал, что могу рассчитывать на вашу аккуратность.

— На мою преданность, — отвечал с поклоном Джеральдин.

— Представьте мне ваших друзей, — продолжал полный мужчина. Когда это было сделано, он необыкновенно ласково прибавил: — Я бы желал, господа, предложить вам что-нибудь более веселое; так неприятно начинать знакомство с серьезного дела; но обстоятельства сильнее нас, и ради них приходится нарушать правила доброго товарищества. Я надеюсь, что вы простите меня за этот скучный вечер. Для людей вашей марки достаточно будет узнать, что вы оказываете мне громадную услугу.

— Ваше высочество, — сказал майор, — простите мне мою грубость, но я не умею скрывать того, что я знаю. Я уже и в майоре Гаммерсмите давно подозреваю совсем другое лицо, а в мистере Годоле ошибиться окончательно невозможно. Искать в Лондоне двух человек, не знающих случайно в лицо принца Флоризеля Богемского, значит слишком многого требовать от судьбы.

— Принц Флоризель! — в изумлении воскликнул Брэкенбюри.

Он с глубочайшим интересом стал вглядываться в черты лица высокой особы.

— Я не буду жалеть, что мое инкогнито открылось, — заметил принц, — потому что это даст мне возможность гораздо действительнее вас отблагодарить. Вы собирались очень много сделать для мистера Годола; я уверен, что вы сделаете это же самое и для принца Флоризеля, но зато принц Флоризель может сделать для вас гораздо больше, чем мистер Годол. Следовательно, я только в выигрыше, — прибавил он с самым любезным жестом.

Он завел с офицерами разговор об индийской армии и о туземных войсках. Оказалось, что он во все эти вопросы основательно посвящен и даже глубоко изучил их.

Так спокойно, так невозмутимо держал себя этот человек в минуту смертельной опасности, что Брэкенбюри преисполнился к нему самого почтительного восторга. Очаровала его также и беседа с принцем и его необыкновенно приветливое обращение. Все его слова, жесты, движения были не только благородны сами по себе, но и как будто облагораживали также и того, кто имел счастье беседовать с принцем. Брэкенбюри с восторгом решил, что для такого государя всякий порядочный и храбрый человек с охотой пожертвует жизнью.

Так прошло несколько минут. Тогда тот самый человек, который привел офицеров в комнату и сидел потом все время в дальнем углу, держа в руках свои часы, вдруг встал и шепнул что-то на ухо принцу.

— Хорошо, доктор Ноэль, — ответил Флоризель громко и прибавил, обращаясь к остальным: — Извините меня, господа, я вас оставлю в темноте. Минута приближается.

Доктор Ноэль потушил лампу. В окне показался бледно-сероватый свет, какой бывает перед восходом солнца, но этого было недостаточно, чтобы осветить комнату, так что когда принц встал на ноги, лица его не было видно, и только по звуку его голоса, когда он заговорил, можно было заметить, что он все-таки волнуется.