Гурген Григорян участвовал в работе жюри и тоже голосовал за Event Communications. «Одни компании показывали свои мускулы, а другие рассказывали, какие у них мозги, — говорит он. — Испанцы предъявили блестящие мозги, американцы показали мускулы, остальные пытались совместить то и другое. Удачнее всего это получилось у англичан».

Наблюдатели по-разному оценивают сложившуюся в музее ситуацию. Кто-то решительно не приемлет изменения, а кто-то несказанно рад, что реформы наконец начались. Кто-то беспокоится за экспонаты и уникальную библиотеку музея: что будет с ними во  время реконструкции? Предполагается, что часть экспонатов и книг переедет в новое здание, которое планируют построить в Москве или ближнем Подмосковье к 2013 или 2014 году. Многие опасаются, что в процессе модернизации «реформаторы» перестанут прислушиваться к старым сотрудникам музея. А этот диалог необходим: сотрудники музея лучше всех знают свои коллекции, и было бы упущением не учесть их мнение. Впрочем, Фонд развития музея обещает сделать диалог даже публичным: в середине декабря планируется провести открытые слушания по вопросам реконструкции.

Вандалоустойчивый музей

Президент компании Event Communications Джеймс Александер и его деловой партнер, известный шотландский музейщик Марк О’Нил (интервью с ними читайте на странице 138), кажется, очень хотят наладить диалог с сотрудниками музея. Это заметно по тому, какие вопросы они задают, пока вместе с другими участниками конкурса ждут объявления решения жюри. Александер и О’Нил явно не в курсе всех здешних перипетий, но понимают, что, если они выиграют, им предстоит огромная работа по изучению коллекций музея и российских особенностей ведения дел. В помощь им, возможно, привлекут российского партнера. Чаще всего в этой связи упоминают Лабораторию музейного проектирования Российского института культурологии — компанию, которая существует уже 23 года и завершила много проектов в России и за рубежом.

Открытые пространства легко трансформируются в конференц-зал

Правда, с Лабораторией по этому поводу пока никто не связывался, и, судя по всему, ее руководство считает, что могло бы справиться с задачей и без англичан. А вот англичанам самостоятельно не справиться никак. Во-первых, российское законодательство, касающееся музеев, не просто сильно отличается от западного, но часто вызывает у западных специалистов нервный смех — им неизвестна старая российская традиция использовать законодательство как основное орудие личного обогащения чиновников, поэтому контроль за финансами всецело берет на себя фонд. Во-вторых, на Западе музеи опираются на университеты, а у нас на протяжении десятилетий советской власти старательно истреблялись всякие мостики между университетской средой и академической. А кроме того, остаются не решенными до конца «политические» вопросы — в каком соотношении модернизированный музей должен сочетать свои разнообразные функции: поиск, приобретение и сохранение значимых для культуры объектов, их исследование и пропаганду научно-технических достижений. Решение этих вопросов лежит за пределами компетенции музейных интеграторов.  

«У нас мало кто понимает разницу между музеем науки и техники и центром популяризации науки, — говорит Елена Чернышкова, которая была президентом Фонда развития Политехнического музея до Юлии Шахновской, а теперь — директор по стратегическим проектам московской школы управления «Сколково». — То, что на Западе называется science center или science museum, это обычно такой интерактивный центр для школьников, в котором на современных «вандало устойчивых» экспонатах в увлекательной форме демонстрируется, как действуют законы природы. Но существует и традиционный формат: это музей, у которого есть фонды в виде коллекций уникальных экспонатов, образцы техники и т. д. В случае Политеха сложность задачи именно в этом: новая концепция должна сочетать разные модели и «обыгрывать» уникальную коллекцию». На взгляд реформаторов, противоречия здесь нет. «Интерактивность — это метод, — говорит Юлия Шахновская. — Он вполне совместим со старой экспозицией. Например, у нас огромная коллекция велосипедов. Если хорошо их отреставрировать, их можно поставить, чтобы на них садились и крутили педали. Они сами могут стать интерактивными».

Кроме всего этого, есть идея объединить в Политехническом музее науку и искусство. «Как Ирландии, так и России сегодня нужны люди инноваций — необычные, нестандартно мыслящие, те, кто сочетает науку и дизайн, технологии и искусство, люди типа Леонардо да Винчи, — говорит член жюри Майкл Джон Горман, директор Галереи науки (Science Gallery) в Дублине. — Музей — это больше не «поставщик контента». Старая модель «мы даем вам знания» уходит в прошлое. Современный музей я вижу как площадку для творчества, общественный центр, где встречаются мода, наука, искусство, бизнес и рождаются новые идеи». Похоже, на новом витке спирали прогресса музеи полностью меняют свое назначение.

Научная демократия

Первый музей создавался во многом для того, чтобы улучшить политический климат. Разным культурам нужно было научиться сосуществовать. В частности, для этого Птолемей I учредил в III веке до н. э. александрийский Мусейон.

Политическое значение музеев не ослабевало и на протяжении последующих тысячелетий. Научно-технические музеи XX века — живые памятники пропаганды. В уставе Немецкого музея в Мюнхене, учрежденного в 1903 году, было прописано, что его экспонаты должны демонстрировать, чем человечество обязано германскому духу. И всего лишь два десятилетия назад премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер отозвалась с похвалой о Музее науки в Лондоне: этот музей показывает, откуда и как пошла по миру промышленная революция, подразумевая решающую роль Британии в этом великом свершении.

Задачей музеев науки и техники всегда было крепить в сознании человека идею мощи и технического превосходства собственной страны над другими. Задача современных музеев науки прямо противоположная. Сегодняшний музей, очевидно, должен помочь человеку научиться думать. В этом смысле он полный антипод музеев прошлого и не большой помощник авторитарной государственности. «Музей должен быть местом, куда приходят, чтобы обсудить проблемы биоэтики, клонирования, нанотехнологий. Для демократии очень важно повышать уровень научной грамотности людей, чтобы они могли принимать участие в этих дискуссиях и задавать ученым неудобные вопросы», — энергично втолковывает мне Майкл Джон Горман. Я не могу удержаться и спрашиваю: «По мнению многих в нашей стране, российские власти не хотят, чтобы люди были образованнее — невежественными рабами легче управлять. А у вас какое ощущение?» — «По брифу для участников мне показалось, они действительно хотят, чтобы музей стимулировал культуру инноваций», — неуверенно отвечает он.

Каким будет музей, пока что не знает не только грустная смотрительница, но даже и Юлия Шахновская. С чем его надо будет объединить, что придется построить заново, а от чего необходимо решительно отказаться? Пока на большую часть этих вопросов ответы не даны. Но каковы бы они ни были, ясно одно: безболезненной реконструкция не получится!

Хроника Политеха

1872

Май Императорское общество любителей естествознания, антропологии и этнографии (ИОЛЕАиЭ) проводит в Москве Политехниче скую выставку в честь 200-летия со дня рождения Петра I. Ее экспонаты и составили основу экспозиции Музея прикладных знаний — будущего Политехнического.

1872

Декабрь Музей прикладных знаний принимает первых посетителей в арендованном здании — доме Степанова на Пречистенке. ИОЛЕАиЭ задалось целью сделать музей крупнейшим научным и просветительным центром России: «Знания из кабинета ученого должны поступать в массы народа и стать его умственным достоянием».

1875