А и то: есть многое, друзья мои, на свете…
Повторение — мать лечения
Жизнь — она куда богаче, чем все наши представления о ней. Что не означает, разумеется, будто скоропомощане склонны к досужей мистике. Совсем наоборот. Просто то, что большинству — фантастика и мистика, для нас реальность как реальность. Мы в жизни просто видим больше остальных.
Так–то мы сугубые прагматики и циники.
А если мы и суеверны, то по–своему. От черных кошек не шарахаемся и при виде молодого месяца деньги в карманах не считаем. А что считать–то, если там всё равно пусто.
Но вот, к примеру, если мне на вызове в процессе оказания помощи, под руку, так сказать, вдруг спасибо брякнут, я непременно выдам что–нибудь неласково в ответ. И не потому, что «спасибо» в кармане не звенит, в стакане не булькает и на сковородке не шкворчит. А потому, что раз «спасибо» загодя сказали, всё лечение наперекосяк пойдет. И приходится заставлять клиентов через левое плечо плевать и по некрашеной деревяшке стучать. Иной раз помогает.
Приметы у нас тоже свои. Если первый вызов поутру — покойник, да еще и мужик, значит сутки спокойные будут. Если женщина с утра пораньше в бозе опочила, это, разумеется, к дождю. Ну, или к тому, что денег от клиентов на этих сутках точно не дождешься. По нашим временам последнее вернее.
А самая лучшая примета — если первым вызовом на падение с высоты едешь. Но только если высота не меньше седьмого этажа. Это тоже понятно: с седьмого этажа только косточки с асфальта соскребать приходится, стало быть — заведомо покойник. И падают, как правило, мужики, спьяну дверь с окном перепутав. То есть смотри пункт первый.
Хотя, естественно, бывают исключения. Как очевидец и знаток вопроса могу с уверенностью заявить: всё дело в предполетной подготовке. То есть в выпитой дозе. Если точно угадана — летите хоть с пятнадцатого этажа, мягкая посадка вам гарантирована. Фонендоскопом клянусь. Но вот если хоть малейший недобор случится или перебор — всё, пиши пропало: даже несколько ступенек могут оказаться фатальной высотой.
Так вот, об исключениях. На 8–ое марта дело было. Весна, однако, солнышко, сосульки подтекают, снег прошлогодний тает. Благолепие, короче, лепота. А один десантник (бывший, разумеется) с вечера свою подругу так напоздравлялся, что поутру 8–го в это благолепие за добавкой вышел. В окно. С девятого этажа. И на газончик, всё еще покрытый снегом, тушкой бессловесной приземлился. И лежит.
Ну, понятно, очевидцы вызывают «скорую». Мы, понятно, приезжаем — бренные останки с газона соскребать. А останки при ближайшем рассмотрении дышат. А местами даже и шевелятся. И вообще, похоже, пациент не столько мертв или хотя бы пребывает без сознания, сколько просто после своего полета вздремнуть на свежем воздухе решил.
Подобрали мы его, в больницу отвезли, на том и успокоились. И на тихое дежурство понадеялись. Ну как же: первый вызов, выпадение из окна, мужик, этаж выше седьмого. Самая что ни на есть благоприятная примета.
Смущало лишь, что пострадавший уцелел. Оказалось — правильно смущало. Тут же вызовы буквально валом повалили, страждущие в хвост и в гриву нас гонять затеяли. До обеда без малейшей передышки по болящим ездили.
А вместо обеда попали мы опять к тому же пациенту. К тому десантнику, который утром выпал из окна. Потому что он опять оттуда навернулся.
Мы поначалу даже испугались было — всё, галлюциноз, уработались, пора нам к психиатру. Всей бригадой, стройными рядами. А и то: лежит всё то же тело, в том же положении, точно в той же вмятине в снегу. Как будто мы его не забирали. Дежа вю.
На деле–то всё просто оказалось. Просто–напросто десантник идеально дозу угадал. Он же как с утра в больнице оклемался, так сразу же спросил, зачем он здесь. Объяснили тамошние эскулапы всё клиенту — не поверил. Сделали ему рентген — и сами не поверили: ни вывихов, ни паче переломов, ничего. Вот что значит подготовка предполетная!
А пока врачи ломали головы, что с этим чудом делать, десантник из больницы ненавязчиво слинял. На кой она сдалась, эта больница, если там врачи–вредители ему не наливают! Вот он назад к своей подруге и рванул, прикупив еще бутылку по дороге.
А у подруги по нему уже поминки в полный рост. И под эту музыку сосед подругу к аморальным действиям склоняет. И подруга в общем–то склоняется.
Посмотрел он на такое безобразие, расстроился — и молча вышел вон. Опять в окно, по той же траектории. А поскольку нужный градус из него к тому моменту вышел, руку с парой ребер на этот раз он всё–таки сломал. Зато бутылку уберег, так мы его в обнимку с ней коллегам и вернули.
Десантник, что ж поделаешь…
Вот и надейся после этого на тихое дежурство. Укатали нас в ту смену так, что ни в сказке сказать, ни пером описать. До усрачки нас за сутки уработали.
Нет бы мужику с утра разбиться как положено.
Атипичная реакция
Рассказывая свои скоропомощные истории, я никогда не вру. А местами даже и не привираю. Фонендоскопом клянусь. Зачем придумывать, раз так оно и было?
Так что с выдумками — это не ко мне. По части что–нибудь такое–этакое сочинить муж у меня большой специалист. Это у него профессиональное, он у нас писатель. Меня он тоже как–то раз придумал — до сих пор икается. Не стану, впрочем, уточнять кому.
Ну да не суть. В конце концов, мы все немного персонажи. Особенно по пьянке, что существенно.
Благоверный мой не исключение. Ага, вот именно, не одному ему о других сплошные пасквили рассказывать. Пусть на себе теперь попробует, каково оно.
А началась эта история с того, что к нам опять Филиппыч заходил, еще один любимый мужнин персонаж. У Дайнеки все друзья рано или поздно персонажами становятся.
Филиппыч в жизни — светлый человек. Одна только беда: без спиртного в гости не приходит. Поэтому когда я на работу опаздываю и вместо «здрасте» за минералку в холодильнике хватаюсь, начальство понимающе кивает: а–а, опять Филиппыч заходил! И даже санкции ко мне не применяет.
Вот и на этот раз он три литровых упаковки винища приволок. А поскольку человек он тоже творческий, с фантазией, приспичило ему в процесс вульгарного алкоголизма романтики немного привнести:
— А пойдем с вином на крышу, — говорит, — типа как закатом любоваться!
Уговорил, пошли. Потащил он нас не просто на крышу, а на башенку–ротонду, на этой самой крыше торчащую. Забрались мы туда. И вправду — красота: осень, самый центр города, закат, фонари внизу уютно загораются. Мы, на граждан глядя свысока, благонравно так винишко попиваем, стихи почитываем, беседы философские беседуем. Самая что ни на есть романтика кромешная…
А когда три литра мы приговорили, вниз за добавкой дружно собрались.
Ну а внутри–то башенки темно. Лестница деревянная, типа винтовой, метра три высотой, потом площадочка с перилами — и еще пролет метра в три, а то и пять. Конструкция трухлявая; Филиппыч спереди идет, дорогу обозначает, за ним я ощупью сползаю, а муж мой драгоценный процессию замыкает.
Кто ж знал, что тут ему захочется наглядно показать, что по части, так сказать, повышенной летучести и чрезвычайной после этого живучести иные литераторы тем же десантникам ничем не уступают!
И не надо врать, что он, мол, не нарочно.
Мы еще до середины первого марша не спустились, как вдруг сзади что–то хрустнуло, огонек мимо нас пролетел — и на площадку снизу с жутким грохотом обрушился.
Я с перепугу:
— Что это?!! — кричу.
А дражайший мой спокойно:
— Это я. Я тут на перила, понимаешь, е*нулся! — писатель отвечает.
После чего удовлетворенно затягивается, и, не выпуская сигарету изо рта, вместе с перилами продолжает прерванный полет, сшибая по пути оставшиеся деревянные конструкции.
Только на полу чердака остановился, на сей раз окончательно. Мы с остатков лестницы кое–как сползли и давай к нему: