Хорошо, беседа так беседа. Колоть–то всё едино нечего, психотропных препаратов нам не полагается.

— А ежели он буйствовать начнет?

Психиатры опять тяжело задумались.

— Ну, тогда уж, так и быть, фиксируйте.

Как именно его нам надлежит фиксировать, я на всякий случай уточнять не стала. А то еще надумают чего…

Первым делом выставили мы из комнаты дружка: иди–ка погуляй, задумчивый ты наш, внизу спецов встречай. А то, неровен час, этот тоже что–нибудь такое вдруг придумает. Сразу двух неадекватов нам здесь только не хватало.

А вьюноша, как нам и заповедано, приятственной беседой начинаем отвлекать. Десять минут, двадцать развлекаем, полчаса. Ни фига. Не едут психиатры. Сорок пять минут мы лясы точим, зубы заговариваем. Час уже на уши вешаем лапшу, тень на плетень наводим, словеса плетем. Полтора часа турусы на колесах для него разводим, мыслию по древу растекаемся…

Да какой же человек такое выдержит! Вот вьюнош наш в агрессию и впал. Хорошо, что сразу не определился, то ли нас сначала порешить, то ли всё–таки от нас сперва в окошко выйти.

Ясно — всё, пора его фиксировать. А как? Бригада–то у нас — я, вся из себя прозрачная и звонкая, и фельдшер, по комплекции тоже не Валуев. А у буйных, между прочим, силища ого какая проявляется.

А наш еще и дюже вертким оказался. Как Брюс Ли. И ногами точно так же дрыжет.

Вот как только он меня по черепу копытом приложил, так меня тут сразу вдруг и осенило. Я как рожу страшную скроила, как я руки полукругом растопырила — и что есть дури пру на пацана:

— П*зда! П*зда! Я стр–р–рррашная зеленая п*зда с зубами!

Да еще и как завою:

— У–у–ууууууууу!!!

Вьюнош, бедный, под диван от ужаса забился. Вытащили мы его оттуда, на полу скрутили как могли. И в ковер на всякий случай закатали. Для гарантии. А сами — для нее же — сверху сели.

Сели, нервно курим, тупо ждем. Тут как раз и психиатры объявились.

Эти — да, бригада так бригада, нам убогим–грешным не чета. Два крупногабаритных фельдшера, один другого шире, ну и врач, естественно. С явным отпечатком, так сказать, профессии на должностном лице.

— И как же вы его так спеленали? — с подозрением психиатр спрашивает.

Нет бы фельдшер мой чего–нибудь соврал! Так ведь нате ж — сразу правду выдал. Как всё было, так буквально всё дословно рассказал. Да еще и в лицах всё продемонстрировал.

Фельдшера, понятно, гы–гы–гы. Эти даже и у психиатров как правило нормальные. А вот доктор на меня с большим сомнением посмотрел.

Профессионально посмотрел так.

Видоспецифически.

Короче, мы на всякий случай побыстрей свалили. От греха.

А я после того дежурства плюнула на всё и разрешение на пистолет оформила. Почему–то в разрешительной комиссии никого ничуть не удивило, зачем врачу — при исполнении — оружие. В сказочные времена живем. Былинные. Такие, что теперь без пистолета я на службу не хожу. Черт знает, у кого еще какой инстинкт неровен час прорежется. Основной он там, не основной…

Инстинкт–то самосохранения — он всяко основнее.

Не шутите с психиатром

Анекдоты бывают дневными и ночными. Нет, конечно же, вообще они бывают разными. Смешными, не смешными, остроумными, тупыми, свежими, опять же, бородатыми, абстрактными, скабрезными, узко профессиональными — любыми.

Но я делю их на дневные и ночные. Ночные анекдоты днем в приличном обществе рассказывать бессмысленно. Во–первых, это априори не смешно, а во–вторых — достаточно во–первых.

А вот с устатку, часика так в два–три пополуночи, в очумевшем от работы коллективе ночные анекдоты в самый раз. На гы–гы–гы до колик пробирает.

Я это всё к чему. Образовался в нашем славном «неотложном» коллективе доктор–психиатр, что само уже, заметьте, анекдот. Захотелось специализацию коллеге поменять, с нормальными больными пообщаться.

И с чего он только взял, что наши пациенты впрямь нормальные…

Так вот. Рассказала как–то я глубокой ночью анекдот в его присутствии. Из числа классических ночных. Бегут два психоаналитика к автобусной остановке. Автобус прямо перед ними двери закрывает и уезжает. Один, с досадой: «Надо же, опять из–под носа ушел!» Второй, вкрадчиво: «Хочешь поговорить об этом?»

Наш народ поржал и по вызовам разъехался. А коллега–психиатр тяжко призадумался. И всю оставшуюся ночь потом соображал, потому как подремать нам всё равно не дали.

А в итоге поутру за чашкой кофе выдал:

— Слушайте, коллеги, я не понимаю. Я тут про автобус и психоаналитиков всё думал. Ну, ушел автобус и ушел. Чего париться–то?!

Психиатр, что возьмешь…

Понятно, что надолго в нашем коллективе он не задержался.

Психиатры — народ вообще такой. Видоспецифический. Сколько сталкиваюсь, столько убеждаюсь.

Спустили нам с начальственных верхов очередной высокомудрый циркуляр. А именно: для продления допуска к работе с наркотиками срочно надлежит всем «неотложным» докторам представить справки от нарколога и психиатра. Наверху, похоже, заподозрили, что все мы ненормальные, если до сих пор не разбежались с «неотложной помощи».

Ну, начальству как всегда виднее. Наверное, оно, начальство, судит по себе…

Дежурный наряд тут же с линии сняли (больные как бы подождут), и поехали мы в соответствующие диспансеры.

Для начала заглянули мы к наркологу. Причем я лично прямо с бодуна (да–да, вот именно, — Филиппыч заходил), а вот мой пожилой напарник по жизни ярый трезвенник. Полный, абсолютный, патентованный.

Захожу я первой в кабинет. Нарколог интересуется:

— А скажите, коллега, есть ли у вас проблемы, которые вы бы хотели со мной обсудить?

А меня с похмелья на хохмочки пробило.

— Есть, — отвечаю. — С юности лелею розовую мечту стать наркоманом. А у меня аллергия на все наркотики, — и глазами хлопаю: — Коллега, помогите!

Нарколог хмыкнул, справочку мне быстренько выписал, из кабинета выставил и напарника моего пригласил.

Стою, жду. Не выходит наш трезвенник. Понимаю: надо выручать. Заглядываю внутрь, вижу: нарколог над моим коллегой навис — и грозно вопрошает у него:

— А почему вы, собственно, не пьете?!

Тот, с перепугу вжавшись в кресло:

— Не хочу!!

Еле я его отбила у нарколога…

Поехали мы к психиатрам. А там не лучше. Психиатр ко мне прицепился:

— А голосов вам, — спрашивает, — никаких не слышится? Предметы с вами не беседуют?

А я уже помалу заводиться начала.

— Как же, как же, — отвечаю, — было как–то раз. Плита однажды марши исполняла. Похоронные.

— Какая, — осторожно говорит, — плита?

— Обычная, которая на кухне, — отвечаю, — газовая, надо полагать.

Психиатр уже руки потирает в предвкушении. Ну как же, первичного больного выявил, больную бишь. Наивный весь такой…

— А вот отсюда поподробнее, пожалуйста.

Да на здоровье, лишь бы впрок пошло.

Рассказала я, как на заре своей «скоропомощной» юности, в тридевятом царстве, тридесятом государстве, о котором я уже все уши прожужжала, попала я со старой мудрой докторицей на вызов к мужичку.

Мужичонка весь запойный из себя. И квартирка у него — на мрачняк с порога пробивает. Там и так–то дом–колодец, ветхий старый фонд, а у мужичка так вовсе готика кромешная. Лампочка под закопченным потолком еле–еле светится, паутина, тени по углам…

И при всем при этом жалуется мужичок на то, что у него плита из духовки музыку потустороннюю транслирует. Докторица моя покивала понимающе — и в уголке с бумагами пристроилась. Направление в психушку оформлять. А я по живости характера не пойми зачем в эту самую духовку ухо сунула.

А оттуда впрямь музончик слышится. Заунывный. Траурный такой.

Я к докторице — та мне пальцем у виска. Я к плите — та музыку играет…

Убедила докторицу я, она сама послушала. Сначала просто так, а затем вообще всю голову в духовку запихнула. А потом оттуда вылезла — и ну на мужика: что же ты, такой–сякой, мозги нам компостируешь?! Это ж у кого–то из твоих соседей радио рядом с газовым стояком включено! Вот звук по трубе и резонирует! А поскольку очередного генсека хоронят, понятно же, что не канкан играет!