Легко представить, что Киселеву было неприятно передавать «наверх» список, в котором фигурировали его приятели, однако по должности он знал образ мысли приятелей приятелей, как, например, В. Ф. Раевского. Вот, например, что Киселев писал Закревскому по поводу будущего декабриста кн. Ф. Шаховского: «Отставьте Шаховского и удалите от военной службы всех тех, которые не действуют по смыслу правительства — все они в английском клубе безопасны, в полках же чрезмерно вредны. Дух времени распространяется повсюду, и некое волнение в умах заметно. Радикальные способы к исторжению причин вольнодумства зависят не от нас; но дело наше не дозволять распространяться оному, укрощать сколько можно зло. Неуместная и беспрерывная строгость возродит его, а потому остается зараженных удалять и поступать с ними, как с чумными: лечить сколько возможно, но сообщение воспрещать. Вот, по-моему, чем обязаны прямые слуги Государя и верные сыны отечества, призванные к охранению общества от бед и напастей. Вот чем мы обязаны. Чем же обязаны столпы государственные, не подлежит моему суждению и я о сем молчу.
Касательно армии я должен тебе сказать, что в общем смысле она, конечно, нравственнее других, но в частном разборе, несомненно, найдутся лица неблагомыслящие, которые стремятся, но без пользы, к развращению других. Мнение их и действия мне известны, и потому, следуя за ними, я не страшусь какой-либо внезапности и довершу начатое. Сабанеев мне помощник отличный» [243].
Этот отрывок интересен во многих отношениях, но нам сейчас важно одно: эти строки со всей определенностью показывают, насколько далек от истины был Александр I, если считал Киселева одним из «миссионеров» Тайного общества. Здесь же нужно сказать, что отставки М. Ф. Орлова — вопреки некоторым мнениям — Киселев добивался не потому, что нужно было «зараженных удалять», а потому что для Орлова это был наивыгоднейший вариант в той ситуации, который избавлял его от следствия, в ходе которого ему было трудно оправдаться.
Теперь два слова о политике Ермолова в Дагестане. Дело не в том, что вообще говоря Ермолов был ничуть не более жесток, чем его преемники — Паскевич, Розен, Воронцов. Главное заключается в том, что набеги горцев Ермолов не только не рассматривал как борьбу свободолюбивых народов против колониального угнетения России, но и очень удивился бы, скажи ему кто-нибудь об этом. Горцы были для него грабителями и разбойниками, которые мешали нормальному развитию присоединенных к России территорий и казачьих областей. И если в 1812 г. Ермолов, не задумываясь, велел повесить русских солдат, уличенных в мародерстве, то тем менее могли рассчитывать на снисхождение горцы. Свою основную задачу, как говорилось выше, он видел в превращении подвластных территорий в «российские уезды», а их жителей — в русских. Вопросы сохранения национальной самобытности десятками народов, населявших Кавказ и Закавказье, его совершенно не волновали. Он был твердо убежден, что «здесь без страха ничего не сделаешь». Его преемники были не столь откровенны, но действовали не менее решительно.
И все-таки имена Ермолова, Закревского, Воронцова и Киселева не случайно звучат в показаниях декабристов. Не случайно хотя бы потому, что на Паскевича, П. М. Волконского, Милорадовича или Васильчикова декабристы не рассчитывали. Следовательно было что-то, подкрепляющее их более или менее гипотетические надежды. Это «что-то», понятно, включало и прежнюю репутацию, и тот шлейф правды, неправды, слухов всех видов, который тянется за каждым значительным человеком, как спутная струя за самолетом, и который в большой степени формирует представление современников об этой личности. Современники в целом достаточно остро чувствуют, насколько тот или иной государственный деятель «вписывается» в господствующую линию государственной политики. Поэтому на фоне прогрессирующей обезлички верхов Империи, когда все дороже ценились не только мундиры, но и души, «застегнутые, как чемоданы» (слова Д. В. Давыдова), наши герои начинали выглядеть несколько старомодно. Отсюда же — по неизжитой привычке за высоким лбом Екатерины II непременно увидеть стриженную в скобку голову Пугачева — достаточно настойчивые попытки «записать в карбонарии» того же Ермолова, которые предпринимаются в наши дни.
Мы уже говорили о том, что мнение о назначении Ермолова на Кавказ как ссылке по меньшей мере не учитывает точки зрения самого Алексея Петровича, хотя она обнародована более века назад. Тем не менее желание «сослать» Ермолова на Кавказ не ослабело до наших дней. Пример это частный, но показательный: так социальная репутация влияет на восприятие личности современниками и потомками. Легенда возникла, на наш взгляд, потому, что она удобно ложится на репутацию Ермолова, вечно преследуемого, вечно фрондирующего и т. п. И если ошибался Давыдов, хорошо знавший Ермолова, тем легче ошибались люди, наблюдавшие его со стороны.
Нечто подобное имело место и с другими героями этого рассказа. Их социальная положительная репутация и видимоевсем поведение оставляли как будто некие резервы скрытойоппозиционности, сверх того, что было на виду. И этого уже было довольно, чтобы во времена, когда Власти требуются не личности, а бездумные исполнители, их подозревали в «карбонарстве». Причем подозревали по обе стороны уже почти готовой к тому времени «баррикады».
Но были ли эти потаенные резервы оппозиционности?
«Я прибыл в Тифлис в 1827 году, 2 февраля. В то время еще был главнокомандующим Алексей Петрович Ермолов, уже ожидавший смены и потерявший свою популярность; про него говорили тогда, что он только либерал-прапорщик; но он мог играть роль Валленштейна, естьли б в нем было поболее патриотизма, естьли б он при обстановке своей того времени и какого-то трепетного ожидания от него людей ему преданных и вообще всех благородномыслящих не ограничился каким-то непонятным равнодушием, увлекшим его в бездейственность, в какую-то апатию, за которую Николай вместо благодарности заплатил ему неблагодарностию…» — так начинается очерк «Ермолов», приписываемый перу декабриста Цебрикова [244]. Смысл этих резких и обидных слов ясен: Ермолов обманул, предал людей, веривших в него. Декабрист считает так: если ты порядочный человек, ты не можешь не быть с нами, теми, кто восстал против самодержавия, а если не поддержал нас, значит, — непорядочный.
Естественно, я не собираюсь «защищать» Ермолова от Ермолова. Тем более, что это не единственный взгляд на него из декабристской среды. Здесь важна альтернатива, перед которой Цебриков ставит Алексея Петровича, да и не только его. Но если такой взгляд со стороны столько перенесшего по тем временам, и все же менее не сломленного участника 14 декабря понятен и по-своему оправдан, то куда труднее согласиться с нынешними суждениями, которые, по сути, тоже ставят всех современников декабристов перед выбором: либо на Сенатскую площадь, либо в Грузино, к Аракчееву. Для Пушкина и Карамзина, к примеру, при этом делаются исключения. Не упоминаю уже о том, что иметь две логики для объяснения однопорядковых в принципе явлений, — это, как говаривал В. Б. Шкловский, «неправильный метод». Ведь в конечном счете и после 14 декабря остались люди, которые не пришли ни к первым, ни ко вторым, условно говоря. Последние годы правления Александра I — это еще не эпоха Выбора, а только одна из репетиций оного. Эта эпоха наступит век спустя. А ставить наших героев и им подобных перед дилеммой: либо Тайное общество (не говоря уж о цареубийстве), либо «передние» Аракчеева все равно, что предложить человеку на выбор — застрелиться или принять яду, когда у него есть возможность просто выйти вон в любую дверь.
Подобно большинству современников наши герои остались в стороне. Их многое сближает с декабристами, но в главном они расходятся. Так разные врачи, наблюдая одни и те же симптомы болезни, ставят разный диагноз и назначают разные методы лечения.