Алексей ничего не ответил. Он сидел молча, глядя через окно на проносящиеся мимо черные деревья, укрытые белым одеялом пухлого снега, на редкие фонари и на столбы, отсчитывающие километры, отмеряющие их путь от одной точки неизвестности до другой.

Глава восемнадцатая

«Уазик» медленно прополз по разбитой вдрызг дороге, больше напоминающей необычайной длины грязевую ванну. Свет фар метался по коричнево-бурой жиже, кое-где присыпанной редким суховатым снегом.

— Даже зимой не замерзает, — пробормотал себе под нос водитель и напряженно наклонился к рулевому колесу. — Что за погода…

Муравьев покосился на него, но ничего не сказал. Погода и правда дрянь. И дороги тоже дрянь. И вообще — все дрянь. Федор Михайлович вздохнул, автоматическим жестом опустил руку к бедру и коснулся пальцами холодной кобуры. Не любил он оружие, хоть режь его, но все же сейчас пистолет придавал ему уверенности в себе. За каким дьяволом Сивцову понадобилось тащить его в такую даль да еще среди ночи? Что такого безотлагательного нашел Сивцов? По телефону сказать нельзя? А встретиться днем? Они же виделись только что. Сивцов днем был в части с комиссией по поводу этих чертовых самолетов. Какого дьявола, в самом деле? Муравьев широко зевнул, прикрыв ладонью рот, взглянул на фосфоресцирующие стрелки летных часов. Пятнадцать минут третьего. Позднотища. Сейчас спать бы да спать…

…Человек, расположившийся метрах в трехстах от дороги, тоже посмотрел на часы, поднял винтовку и загнал патрон в патронник, громко клацнув затвором. Второй, стоящий у него за спиной высокий седой подполковник, крякнул и поежился.

— Холодновато нынче, — сказал он, поглядывая на стрелка.

Тот пожал плечами. Ему не было дела до холода. Во всяком случае, до ТАКОГО холода.

В эту секунду вдали мелькнули огоньки фар. Они скользнули по земле, уплыли вправо, затем, когда машина начала вползать на очередной ухаб, резко, как стилет, вонзились в черное небо и снова провалились вниз.

Стрелок медленно и спокойно вскинул приклад «СВД» [18]к плечу и приник к оптическому прицелу.

— Попадешь? — шепотом спросил подполковник широкоплечего снайпера.

Тот, не отрываясь от прицела, отвечал:

— Обязательно. При условии, что вы не будете бухтеть под руку.

Секундой позже до них донесся приглушенный звук мотора.

«Уазик» затрясло сильнее. Здесь ездили меньше, и грязевая жижа постепенно твердела, чтобы на утреннем солнце вновь растечься огромной лужей.

— Тут, что ли? — спросил сам себя шофер. — Или дальше? Черт его в темноте разберет.

— Дальше, — зевнув, сказал Муравьев. — Еще с полкилометра.

— А вы здесь уже бывали, товарищ полковник? — удивленно поинтересовался водитель.

— Бывал, чтоб ему. И осторожней, так твою рас-так, овраг справа.

— Это я заметил.

— Ну а раз заметил — не хрена балабонить. За дорогой вон лучше смотри.

Стрелок включил подсветку сетки прицела, сделал необходимые поправки, пощелкав колесиком, и несколько раз глубоко вдохнул.

Сивцов нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Сейчас он абсолютно не походил на того вальяжного мэтра, которого видел Алексей в кабинете Муравьева. Рядом с широкоплечим подполковник разом утратил весь свой лоск.

— Ну? — наконец выдохнул он. — Чего не стреляешь? Давай! Поздно будет.

— Заткнись. Убью, — коротко ответил снайпер.

«Уазик» болтался у самой кромки обрыва. Свет фар плескался вправо-влево, как вода в стакане. ПСО-1 [19]давал четырехкратное увеличение, и для выстрела днем этого было бы более чем достаточно, но для ночи данный прицел годился так же, как театральный бинокль.

Стрелок задержал дыхание и, выждав мгновение, потянул спусковой крючок.

Пуля калибра 7,62 миллиметра вылетела из ствола винтовки и, в мгновение ока преодолев разделявшие стрелка и машину три сотни метров, прошила насквозь правый передний скат. Для сидящих в «уазике» резкий хлопок лопнувшей покрышки слился с докатившимся раскатом выстрела.

— Черт! Твою мать! — завопил водитель, выворачивая руль влево.

— Что, доп…ся? — рявкнул Муравьев, еще не осознав катастрофичности происходящего.

— Я… — Шофер нажал на тормоз, но «уазик» уже вело. Заднее колесо на секунду зависло над обрывом. Водитель врубил первую передачу и нажал на газ. Машину тряхнуло. Передние колеса бешено закрутились, выплевывая в днище комки грязи, однако сопротивление было слишком велико. «Уазик» неотвратимо сползал в пустоту.

— Прыгайте! — заорал водитель, дергая ручку дверцы. — Прыгай…

Больше он ничего не успел сказать. Машина вдруг осела на задние колеса, гулко ударилась бампером о камни и кувыркнулась в двадцатиметровый, почти отвесный провал.

Стрелок удовлетворенно опустил «СВД» и перевел дыхание. «Уазик», скрежеща, падал в пустоту, ударяясь о камни и землю. Через пару секунд громыхнуло, словно в овраге взорвалась граната, и наступила тишина.

Сивцов усмехнулся:

— Отлично. Класс.

Стрелок посмотрел на него, подался вперед, едва не коснувшись лицом лица подполковника, и сказал тихо, спокойно и оттого особенно страшно:

— Слушай внимательно, говно штабное. Еще раз начнешь тявкать, я тебя сам придушу, понял? Ты для меня — никто. Все. — Он посмотрел в сторону оврага и кивнул без всякого выражения. — Пошли. Надо проверить, может, кто живой остался…

Глава девятнадцатая

— И сразу ушли?

Богдан Тимофеевич Штокало сглотнул и тряхнул головой. Движение далось ему с трудом. Широкая бочкообразная грудь, еще недавно обтянутая милицейским тулупом, теперь была запелената в бинты, сквозь которые проступали красновато-рыжие пятна. Как раз в тех местах, куда попали пули.

— Да, — сипло выдохнул он пересохшим саднящим горлом. — Обедать.

— А потом? Вы вернулись в отделение, потянули дверь, шагнули в помещение — и?..

Этот опер, прибывший из Ростова, раздражал сержанта. Молодой, сытый, холеный, он сидел на стуле рядом с кроватью и все спрашивал, спрашивал, спрашивал… Зачем? Что он хотел знать? Кто стрелял? Богдан даже не сумел их различить. В памяти осталась только бесформенная фигура, показавшаяся ему огромной, под самый потолок, темная, безликая, с удивительно четким «макаровым» в руке. А еще в памяти отпечатались желто-белые мгновенные сполохи и сильная боль в груди. И страх. Безумный животный ужас, когда он понял, что умирает.

— Не помню, — сказал Богдан.

— Но если бы вы встретили человека, стрелявшего в вас, вы смогли бы его опознать? — настаивал следователь. — Какой он был? Высокий, низкий? Худой или толстый?

— Не помню я, — упрямо ответил сержант.

Как объяснить им, что он действительно не помнит?.. Что все в нем выгорело дотла. Все воспоминания сожрал ужас. Каким был тот, который нажимал на курок? А каким был Ясенев или Уфимцев? Каким был летчик? Пусто в его памяти, пусто. Даже лиц не осталось. Только темнота и ужас. Ужас и темнота. Запах собственного пота и пороха. Боль и смерть. И ужас.

Следователь повернулся к стоящему за спиной участковому:

— Вы опросили жителей соседних домов?

— Конечно, а как же? — солидно ответил тот. — Никто ничего не слышал.

— Совсем? Такого не бывает.

Участковый развел руками:

— Так первое января же. Все по домам. Праздник отмечают.

— М-да. А тесть Ясенева?

— Он тоже сказал о летчике, но словесное описание дал плохое. Мокрый, вроде бы даже раненый. Сходили в больницу. Врачиха, та, что этого летчика перевязывала, подтвердила: действительно раненый тот летчик был. Портрет тоже обсказать не может. Надо везти обоих в Ростов. Составлять фоторобот.

— Не надо, — донесся от двери жесткий скрипучий голос.

Следователь и участковый дружно обернулись. Богдан с трудом повернул голову. Стоящая у его кровати медсестра удивленно вскинула брови. Как удалось этим двоим войти столь бесшумно? Кто они?