Эти люди, способные на все, – в обиходе их называли «бриганды», – творили в Нормандии – так же как и в соседних провинциях и на занятых англичанами землях – неслыханные вещи, помимо того, что обирали местных жителей и разоряли деревни… Чаще всего они покушались на жизнь англичан, без всякой жалости истребляя их, как только подворачивался случай. Последние беспрестанно разбойников преследовали, прочесывая леса, которые перед тем окружали, проходя их вдоль и поперек с вооруженными отрядами и собаками. Побуждало их к действию еще и то, что тем, кто убивал разбойников или выдавал их правосудию, государственным эдиктом была назначена сумма, подлежавшая выплате из королевской казны, это в немалой степени побуждало английских солдат истреблять опасный сброд. И все же, наподобие того, как происходит это у гидры – змея, о котором рассказывают поэты, – «вместо одной отрубленной головы тотчас отрастали три». Говорят, будто за один только год в Нормандии в различных местах и судах приговорили к смерти и повесили десять тысяч таких бригандов и тех, кто давал им приют (последних приравнивали к первым), что легко вывести, изучив государственные счета, поскольку, как мы уже говорили, за голову каждого разбойника, выданного правосудию или убитого во время облавы, выплачивали премию. Несмотря на все эти старания, страну удалось освободить и очистить от этой заразы только после того, как, с английским господством было покончено и она вернулась под власть французов, ее природных хозяев» 24.

Последняя фраза весьма примечательна: она показывает, что, несмотря на суровые определения, которые он дает «бригандам», Тома Базен прекрасно, понимает, что именно и только английская оккупация была первоисточником всех бед. Еще более ясно это мнение следует из другого отрывка его «Истории», в котором он выводит «доброго священника» (вероятно, персонаж следует отождествить с самим автором) за разговором с английскими капитанами: «Они жаловались на бригандов и в разговоре спрашивали у каждого из сотрапезников, какой, по его мнению, способ является наилучшим для того, чтобы избавить страну от этих злодеев. Присутствовавшие там англичане высказали каждый свое мнение… И тогда наступил черед священника. Прежде всего он попросил извинить его невежество, если он скажет какую-нибудь глупость, и все присутствующие ответили согласием. По-моему, – сказал он тогда, – осталось только одно еще не испробованное средство, которое следовало бы применить: пусть все англичане покинут Францию и вернутся в Англию, в свою родную страну, ибо нет ни малейшего сомнения в том, что стоит им уехать, как и разбойники также покинут эти края». Комментируя, приблизительно тридцать лет спустя, этот насмешливый совет, Тома Базен прибавляет: «Впоследствии мы убедились в том, что совет был более чем разумный. Потому что едва англичане были изгнаны из Нормандии и принуждены вернуться домой, страна избавилась и от этого бедствия. Остатки грабителей (а их было немало) влились в регулярные войска и стали получать жалованье, прочие вернулись по домам и снова принялись пахать землю или же, если знали какое-нибудь ремесло, с тех пор трудились, зарабатывая на хлеб себе, своим женам и детям» 25.

Итак, возвращения законного короля повсюду ожидали с нетерпением, к нему готовились. Когда Арраский мир положил конец противостоянию Карла VII и герцога Бургундского, англичане потеряли последнюю – и без того уже очень ненадежную – точку опоры, которая частично сохранялась у них в общественном мнении. Изменениями в настроении общества, которое в таком городе, как Париж, перешло от глубокой ненависти к арманьякам к почти единодушному присоединению к «Буржскому королю», объясняется то обстоятельство, что восстановление власти французского короля в столице и главных городах королевства смогло произойти, не вызвав кровавых волнений, подобных тем, которыми между 1407 и 1418 г. отмечали каждую перемену хозяев.

И все же, опасаясь, как бы новое вступление в столицу королевских войск не повлекло за собой беспорядков, жертвами которых стали бы «отрекшиеся французы», Карл VII и его капитаны приняли меры предосторожности. Коннетабль де Л'Иль-Адам, который вошел в город во главе первых регулярных войск, поспешил от имени короля успокоить горожан: поблагодарив парижан «сто тысяч раз за то, что они так кротко вернули ему главный город его королевства», он известил всех о том, что, «если кто-то, к какому бы сословию он ни принадлежал, совершил нечто против его величества короля, ему все будет прощено». Кроме того, он велел под звуки труб провозгласить, чтобы «никто не смел, под страхом быть повешенным за шею, селиться в домах горожан вопреки их воле, причинять кому-либо неудовольствие или грабить… И за это народ Парижа так полюбил его, что к завтрашнему дню не оставалось ни одного человека, который не готов был бы душу положить и все, что имеет, отдать – только ради того, чтобы истребить англичан» 26

Тем не менее многие горожане, до конца державшие сторону Генриха VI, или те, кто при прежнем режиме входил в органы правления, сочли более благоразумным бежать. Кое-кто даже был изгнан сразу после возвращения королевских войск. Когда Карл VII вернул в Париж свой парламент и свою счетную палату, до тех пор пребывавшие в Пуатье и Бурже, он объявил амнистию в пользу изменников, и «все им было кротко прощено, без упреков и без каких-либо мер по отношению к ним или их имуществу». Ограничились тем, что «отрекшихся французов» подвергли денежному штрафу, причем это насильственное изъятие денег, предназначенных для продолжения войны, затронуло прежде всего «тех, о ком было известно, что они англичан предпочитали французам».

Зато безжалостные санкции были применены к тем, кто после освобождения столицы продолжал поддерживать отношения с врагом. В марте 1437 г. были казнены три предателя: адвокат из парламента, адвокат из счетной палаты и слуга мясника, шпионивший в пользу англичан. Солдаты, продолжавшие служить в английских войсках, также считались виновными в предательстве: когда в 1437 г. капитулировал гарнизон Монтеро, в соглашении о сдаче города, подписанном с английскими военачальниками, оговаривалось, что солдаты, прибывшие из-за Ла-Манша, уйдут целыми и невредимыми «как иностранцы», и их отправили по Сене, запретив парижанам оскорблять их, когда они будут двигаться через столицу. Зато французам, состоявшим в гарнизоне, пришлось сдаться на милость короля, «и большинство этих отрекшихся французов были повешены, а некоторые отправились в долгое паломничество с веревкой на шее».

И все же за долгие годы оккупации между французами и англичанами установились материальные и духовные связи, которых не смогла окончательно разорвать даже полная победа французов. Парламент, вновь обосновавшийся в Париже, должен был разбирать довольно много случаев и в каком-то смысле вершить правосудие в области «национального чувства». В частности, ему пришлось разбирать дело молодой девушки по имени Жаннетта Ролан, которая хотела поехать в Англию к жениху, бывшему герольду Тальбота по имени Уэстефорд, покинувшему Париж после возвращения французов. Парламент приказал родителям девушки запретить ей воссоединиться с женихом. Тогда последний начал судебный процесс, требуя исполнения обещания жениться, которое как с точки зрения обычного права, так и с точки зрения права канонического имело характер обязательства. Парламент, выслушав адвоката Уэстефорда и королевского прокурора, признал, что не существует никаких канонических препятствий к вступлению в брак и что в данном обещании нет никаких формальных отклонений. Единственным препятствием, делавшим союз невозможным, было английское подданство Уэстефорда, который не мог «взять девушку, являющуюся подданной короля (Франции)». И потому суд отказал в иске и вынес решение, согласно которому «суд не позволял названной Жанне уехать с названным Уэстефордом и стать „angleshe“ (англичанкой) во время войны и распри между королем и англичанами». По сходным мотивам парламент приговорил к конфискации имущества молодую женщину по имени Дениза де Верра, бежавшую из Парижа в тогда еще остававшийся в руках англичан Руан, где находился ее муж, купец из Лукки по фамилии Бернар-дини, после освобождения Парижа укрывшийся в нормандской столице. Королевский прокурор заявил тогда, что, невзирая на священный характер брака, жена не обязана следовать за мужем во всем, вплоть до преступления. То обстоятельство, что у супругов было уже четверо детей, сочли не оправданием, но отягчающим обстоятельством, поскольку, если брак и был учрежден для рождения потомства, в настоящем случае «их отпрыски будут враждебны королю и послужат усилению могущества англичан».