Не менее серьезно готовились к большим придворным праздникам, которые были не только развлечением, но и демонстрацией могущества и роскоши. Филипп Хабрый поручил Жану де Ланнуа, наиболее прославленному рыцарю своего времени, устройство праздств, которые должны были увенчаться произнесением «Обета Фазана», который дали герцог и его спутники, обещая отправиться в крестовый поход ради освобождения Иерусалима. Для того чтобы обсудить все подробности праздников, множество раз собирались «самые тайные советники», в число которых входили канцлер Ролен и первый камергер Антуан де Круа. Сцену «Обета» нередко пересказывали со слов Оливье де ла Марша, описывая большой зал, где зрители могли полюбоваться выставленными на обширных столах удивительнейшими блюдами: церковью с крестом, витражом и звонившими колоколами; судном с товарами и матросами; фонтаном из свинца и стекла, из которого вода изливалась на луг, огороженный драгоценными камнями; исполинским паштетом, в середине которого помещались двадцать восемь живых музыкантов, играющих на различных инструменах, рядом с «лузиньянским» замком, из башен дорого лилась апельсиновая вода, стекая во рвы; наконец, чудесный лес «как будто бы индийский, и в этом лесу множество причудливых зверей, которые двигались сами по себе, как если бы они были живые…»

Несомненно, праздники, устроенные по случаю Обета Фазана, носили характер события исключительного, о чем говорит и их распространившаяся по всему Западу слава. Но склонность к демонстрации роскоши и «представлениям с пышными зрелищами» была общей для всех герцогских дворов, и для того чтобы их устраивать, никто не нуждался в красивом предлоге вроде подготовки к крестовому походу. Прибытие иностранного посольства, свадьба знатной особы, возвращение правителя в свою столицу давали множество поводов для них.

На свадьбу дочери короля Рене [22]Иоанн де Бурбон прибыл верхом на боевом коне, покрытом попоной и?, зеленого с золотом бархата; за ним шесть парадных коней, «покрытых первый малиновым с золотом сукном, второй белым и голубым бархатом, третий дамастом с вышитыми и накладными золотыми горохами; четвертый малиновым бархатом с большими греческими буквами из золотой нити, из которых складывался его девиз, то есть слова „Надежда Бурбона“; пятый был под черным и лиловым бархатом, шестой под бархатом пепельным». Годом позже Иоанн де Бурбон присутствует в Шалоне на празднике, устроенном в честь герцогини Бургундской; на этот раз под ним был конь, «покрытый попоной из золотой парчи с нашитыми на нее маленькими фигурками из лилового бархата, а щит у него был обтянут белым бархатом, усыпанным золотыми звездами»; его сопровождали музыканты с трубами и рожками и десять дворян, одинаково одетых в малиновый бархат.

Свадьба дочери всего-навсего мажордома Карла VI дала повод устроить великолепные празднества, которые продлились не меньше недели и на которых восторженным зрителем присутствовал испанский капитан Педро Ниньо: «Там было много богатой золотой и серебряной посуды, и множество блюд, приготовленных различными способами. Там было столько народу, что одними только музыкантами, игравшими на всевозможных инструментах, можно было бы населить целую деревню… И еще слышалось пение. Там и здесь начинались танцы, хороводы и бранли, и дамы и рыцари были одеты в такие удивительные и столь разнообразные наряды, что и описать их невозможно из-за того, сколь огромно было их число. Эта свадьба продлилась целую неделю. Когда Празднества закончились, дамы собрались и сказали рыцарям и любезным вздыхателям, что, из любви к своим подругам, они должны устроить очень хороший праздник, на котором будут в красивых доспехах биться на поединках; сами же дамы закажут за свой счет роскошный золотой браслет; посмотрев, как бьются рыцари, они отдадут браслет тому сеньору, кто будет сражаться лучше всех прочих».

Тем не менее подобная утонченность сопровождалась у тех, кто ее проявлял, грубостью и резкостью манер, на наш взгляд, вступавших с ней в противоречие. Французский двор, где страстно увлекались игрой и где королева Изабо [23]подавала пример беспутной жизни, напоминал притон. Между знатными сеньорами нередко вспыхивали ссоры, которые порой заканчивались трагически. В своем замке в Эдене Филипп Добрый, так строго придерживавшийся этикета, предлагал своим гостям развлечения, на наш взгляд, более чем сомнительного вкуса: в устроенной им галерее, через которую он вел своих гостей, ряд автоматических устройств колотнли их палками, осыпали мукой или пачкали сажей, поливали водой; у входа были расположены «восемь труб, чтобы снизу брызгать на дам…».

В этой причудливой смеси вульгарности и утонченности, в этом пристрастии ко всему пестрому и блестящему так и хочется увидеть черту примитивного мышления, признак низкого развития: на этом уровне человека скорее привлекает внешний блеск, чем действительно волнует красота. Но реальность оказывается более сложной: те самые сеньоры, которым так нравилось выставлять напоказ пышную и едва ли не варварскую роскошь, нередко оказывались и просвещенными ценителями искусств, обладателями живого и развитого ума, и память о них нередко связана с наиболее совершенными творениями искусства того времени.

Иоанна Беррийского [24]можно назвать одним из наиболее ярких представителей типа правителей-меценатов начала века, когда перевес в художественной области еще не оказался на стороне бургиньонов. Особенно ярким был контраст между характером этого человека, жестокого, скрытного, мрачного и алчного, «безжалостного к простым людям, словно какой-нибудь сарацинский тиран», и утонченностью его интеллектуальных пристрастий. Несомненно, нам кажется, что его страсти к коллекционированию недоставало разборчивости; в его коллекции в Меэнском замке рядом с подлинными сокровищами искусства встречаются самые неожиданные и разнородные предметы, страусиные яйца, бивни нарвала и т. п., приобретенные из-за их редкости. Но он был и любителем книг, постоянно подстерегавшим «случай» и державшим специального итальянского агента, который должен был сообщать ему об интересных «распродажах». А главное, его имя тесно связано с апогеем искусства миниатюры, которым стало творчество братьев Лимбургов. Скольких слез стоила подданным герцога, притесняемым жестокими налоговыми агентами их господина, каждая страница прославленного «Календаря», изображающая безмятежную жизнь полей и лесов!…

Другие члены королевской семьи отличались такой же страстью к красивым вещам. Филипп Храбрый [25]тоже собирал редкие книги, которые отыскивали для него Рапонды; последние, зная о его страсти, подарили ему к празднику прекрасное иллюстрированное издание Тита Ливия. Именно для него впервые был переведен на французский язык «Декамерон» Боккаччо. Тем не менее оставшаяся после смерти герцога библиотека насчитыала не более шестидесяти томов, хотя и очень ценных; библиотеку значительно увеличат его наследники, Иоанн бесстрашный и особенно – Филипп Добрый, который завещает своему сыну Карлу Смелому собрание, состоящее из девятисот рукописей.

Людовик Орлеанский, брат Карла VI, которого соременники будут упрекать в беспорядочном образе жизни, также был библиофилом. В его библиотеке были древние сочинения, как священные тексты, так и светские книги (Библия, труды Аристотеля, Блаженного Августина, Цезаря, Боэция) и современные произведения Фруассара и Кристины Пизанской; не обошлось, разумеется, и без «Романа о Розе». Его сын Карл, унаследовавший и его книги, и его страсть к чтению, прибавил к этому тонкий поэтический талант и превратил свой двор в Блуа (после долгого перерыва, вызванного его английским заточением с 1415 по 1440 г.) в центр утонченной интеллектуальной жизни.

Соперник двора в Блуа, двор в Мулене, столице владений герцога Бурбонского, охотно принимал писателей и ученых, в числе которых был Жан Роберте, которого один из его современников превозносил под именами «сокровища Бурбонне, звезды, сияющей во мраке, примера цицеронова искусства и теренциевой изысканности» благодаря образованию, полученному им в Италии, «стране, жаждущей обновления…». Разве не кажется нам, будто мы уже слышим Рабле, прославляющего падение невежества под ударами гуманистов?.. Сам Иоанн II [26]проявлял величайшую любознательность ко всему и окружал себя не только писателями, но и учеными, и «физиками», и астрологами. По его желанию разыскивали и исправляли некоторые утраченные или переделанные сочинения древних авторов, и он даже подумывал о том, чтобы создать, собрав сведения со всех концов света, энциклопедию человеческих знаний. Таким образом он засвидетельствовал неразрывную связь, существующую между «ранним гуманизмом» времен Карла VI и великим его расцветом конца века. Примечательно, что Иоанн де Бурбон заинтересовался зарождением книгопечатания и что в конце жизни он посетил первую типографию, устроенную в Сорбонне Жаном де ла Пьером и Гийомом Фише: на этих первых станках были отпечатаны «Elegantinae Linguae latinae» (О красотах латинского языка) Лоренцо Баллы; текст был составлен Полем Вьелло (Senilis), одним из гуманистов, живших при муленском дворе.