Уж стер с лица земли тиранов,

И ты лишь неба комиссар,

Не будь я Ленин, иль Ульянов.

Большинство сапожников усмехались, покачивая головами: гляди-ка, верно сказано, да еще и складно. Видать, образованная голова сочиняла. Лишь Юрасов, прочитав стихотворение, остался пасмурным и резко спросил Конкина:

— Откуда листок?

— Да так, дружок дал.

— А фамилия дружка?

— А тебе на что? Листок-то отдай.

Юрасов пасквиль на товарища Ленина не отдал, а отнес в фабрично-заводской комитет, у членов которого стихотворение вызвало прилив праведного гнева. Тут же единогласно постановили: «Антона Конкина сопроводить в центральный штаб Красной Армии».

На допросе у следователя Конкин упорствовал: листок нашел на улице, когда шел в Художественный театр, ни к какой партии не принадлежу, политикой не интересуюсь.

Но не Конкин первым, не Конкин последним попался со стихотворными посланиями председателю Совета народных комиссаров. Поднаторевший в подобных разбирательствах следователь 9 апреля 1918 года вынес решение: «Дело № 583 передать к слушанию на публичном заседании Следственной комиссии».

И все же судебный процесс в Московском ревтрибунале, куда было передано дело Конкина, не состоялся. Почему? Если бы дело было прекращено «за недоказанностью преступления», составили бы соответствующую справку. Правительство к этому времени уже переехало из Петрограда в Москву и ужесточило борьбу в Первопрестольной с «антисоветской пропагандой». Арестованные все чаще и чаще попадали не в зал открытого суда, а в застенки ВЧК. Наверное, так было и в этот раз.

По документам ЦГАМО, фонд 4613, опись 1, дело 803

Умышленный выстрел в икону

24 марта 1918 года в доме № 11 по Царицынской улице Москвы, где размещалась вторая рота Усть-Двинского латышского полка, прогремел выстрел. Это стрелок Александр Карлович Шалтьяр после обеда, взяв с кровати полуротного командира Эймана заряженный револьвер, вышел в коридор, насмешливо показал стоявшим неподалеку солдатам на висевшую на стене икону и со словами: «Такого чертенка здесь не нужно» — прицельно выстрелил.

Многие латышские стрелки, несмотря на уже начавшуюся борьбу Советской власти с христианством, возмутились подобной кощунственной расправой своего сослуживца с Божьим ликом. На следующий же день после инцидента собралась следственная комиссия Первой латышской стрелковой бригады, которая постановила, что так как «с религиозной точки зрения поступок производит крайне удручающее впечатление на других товарищей и так как икона представляет художественное произведение, передать означенное дело на рассмотрение революционного трибунала г. Москвы».

Обвиняемый Шалтьяр, почуяв неладное, скрылся. Трибунал запросил Московскую уголовную милицию произвести розыск. Ответа из милиции не поступило. Следствие пришлось прекратить.

По документам ЦГАМО, фонд 4613, опись 1, дело 654

Закрытие газеты «Русские ведомости»

В 1918 году в России закрыли почти все газеты и журналы, оставив читателям словоблудие печатных органов, контролируемых ВЧК и ЦК РКП (б). Оказалось, что лозунг «свобода слова» был нужен большевикам, лишь когда они были гонимыми. Теперь же, встав во главе государства и вкусив сладость власти, они перещеголяли самых ретивых цензоров самодержавия, безжалостно расправляясь с любым инакомыслием.

Каждый раз, чтобы навечно закрыть газету, новая власть устраивала судебный спектакль, приговор которого был предрешен заранее в недрах ВЧК. Так случилось и со старейшей либеральной газетой «Русские ведомости».

26 марта 1918 года товарищ председателя ВЧК В. А. Александрович проинструктировал комиссара по делам печати В. Н. Подбельского: «Всероссийская Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией предлагает вам немедленно закрыть газету "Русские ведомости" за помещенную 24-го марта с. г. в № 44 названной газеты статью под заглавием "С дороги" Б. Савинкова, клевещущую на товарища Ленина и тов. Натансона, выдавая их за предателей народа, и гнусно обвиняющую большевиков в служении немцам.

Приложение: статья Савинкова».

Подбельский тотчас, как получил рекомендациюВЧК, попросил ревтрибунал «возбудить против редактора вышеозначенной газеты судебное следствие», а заодно приостановить ее выход.

Что же написал в «Русских ведомостях» Борис Савинков о государстве, которое занялось ее любимым делом — террором?

С ДОРОГИ

«Что они с моей Россией сделали?» — так сказала мне одна девушка с простым и добрым русским лицом и заплакала.

Это слово запомнилось мне. И теперь, оставив Москву — пустыню мерзости, позора и запустения, — я повторяю его и твержу его про себя здесь, в теплушке, под стук дребезжащих колес и под ругань «товарищей»-красногвардейцев. Моя Россия. Да, моя, и ваша, и каждого из нас, русских. Уразумеем ли мы это или по-прежнему будем ходить во тьме, не имея сил ни для ненависти, ни для любви, ни для бесстрастия.

Мы негодуем на декреты большевиков, возмущаемся бесстыдно-похабным миром, чувствуем себя и униженными, и опозоренными, и во власти любого «товарища» Стучки и все-таки ничего не можем, не можем, ибо не смеем. Мятежный дух отлетел от нас. Нашей ненависти хватает лишь на шептание по уголкам, нашей любви хватает лишь на словесное «сочувствие» Дону, и наше бесстрастие выражается единственно в том, что мы давно махнули на все рукой: моя хата с краю, слава богу, что расстреляли соседа, а не меня…

Москва… как много в этом звуке

Для сердца русского слилось!

Как много в нем отозвалось!

Вот, окружен своей дубравой,

Петровский замок. Мрачно он

Недавнею гордится славой.

Напрасно ждал Наполеон,

Последним счастьем упоенный,

Москвы коленопреклоненной

С ключами старого Кремля:

Нет, не пошла Москва моя

К нему с повинной головою…

Моя Москва — моя Россия. Пушкин понимал, что значит это короткое слово. Он понимал всю глубину его неземного значения. И он был счастлив каким-то недосягаемым счастьем. Он мог с удовлетворением сказать, что в годину бедствий и всенародного горя его поколение, поколение его старших братьев, ощущая Россию как свою, умело отстоять ее целость и сберечь ее честь, ее унаследованную от предков славу. Москва не преклонила колени и не унизилась до признания победителем чужеземца. Так было. Но так ли это теперь? Не забудем, что Ленин, Натансон и компания приехали в Россию через Берлин, т. е. что немецкие власти оказали им содействие при возвращении на родину. Даром ничего не делается, и за услугу Ленин, Натансон и компания, конечно, заплатили услугой. Сперва «Солдатская правда», потом обнажение фронта, потом Брест-Литовск и, наконец, невероятный Карахановский мир. Что они сделали с моей Россией? Ведь надо было быть фанатиком или подкупленным человеком, чтобы серьезно утверждать, что «международный пролетариат нас поддержит». И, конечно, только безумец или преступник мог на этой «поддержке» строить свои политические расчеты. А когда Ленин, Натансон и компания сделали свое дело и разрушили без остатка былую свою мощь, немцы подняли закованный в броню кулак. Ленин тотчас же смирился, ибо он чужд «революционным фразам». Зато остальные, разные Мстиславские и Кацы, завопили об обороне отечества, не просто отечества моейРоссии, а какого-то нового, социалистического, выдуманного или вычитанного из книг.