Пока шла торжественная часть, отец посылал за тональпоуки— гадателем, специалистом по священным книгам. Тот, получавший за свои услуги ткани, индюков и бесплатный обед, для начала справлялся о точном времени рождения ребенка, чтобы определить, под каким знаком он родился. Затем сверялся со своим тоналаматлем, чтобы найти в нем знак дня рождения и серию из тринадцати дней, к которой он относится.

Если знак дня рождения считался добрым и счастливым, гадатель мог сказать: «Ваш сын родился под добрым знаком. Он станет властителем или сановником, богатым, доблестным, воинственным, он будет смел и удачлив в бою и достигнет высоких чинов среди полководцев». Младенцу могли дать имя уже на следующий день. Но как быть, если знак дня рождения сулил беду? Тональпоукитогда должен был пустить в ход всю свою изобретательность, чтобы найти в той же серии из тринадцати дней знак получше, по возможности — в один из четырех следующих дней. «Ребенок не родился под добрым знаком, — объявлял он, — но в этой серии есть приемлемый знак, который смягчит и подправит пагубное влияние главного знака». Обычно такое было возможно, поскольку знаки, сочетающиеся с числами больше десяти, всегда оказывались благоприятными, так же, как и те, что шли вместе с числом семь. В крайнем случае, дату наречения именем решались перенести на время после четырех дней, считавшихся допустимым пределом.

Церемонию «крещения» проводил не гадатель и не жрец, а повитуха. Обряд состоял из двух частей: ритуального омовения ребенка и наречения именем. Для начала готовили много пищи и питья для семейной трапезы, которая завершала крещение. Изготовляли также маленький щит, лук и четыре стрелы по числу сторон света — если младенец был мужского пола, или маленькие веретено, челнок, ларчик — если женского. Все родственники и друзья собирались в доме роженицы перед восходом солнца.

С рассветом посреди внутреннего двора или сада раскладывали символические предметы. Повитуха, держа в руках наполненный водой кувшин, обращалась к новорожденному, говоря: «О, орел, о, ягуар, храбрый воин, ты, внук мой! Вот ты и явился на свет, куда тебя прислали твои отец с матерью, великий владыка и великая владычица. Ты был создан и порожден в твоем доме высшими божествами, великим богом и великой богиней, живущими над девятью небесами. Это Кецалькоатль вездесущий оказал тебе такую милость. А теперь соединись с матерью твоей, богиней воды Чальчиутликуэ, Чальчиутлатонак». Смочив пальцы, она оставляла несколько капель воды на его ротике: «Пей, с этой водой ты будешь жить на земле, вырастешь и зазеленеешь; с ней мы получаем все, что нам нужно, чтобы жить на земле. Прими эту воду».

Затем она касалась мокрыми руками груди ребенка: «Вот небесная вода, вот чистейшая вода, омывающая и очищающая твое сердце, смывающая всякую грязь. Прими ее. Пусть она очистит твое сердце». Затем она брызгала водой на голову младенца: «Пусть эта вода войдет в твое тело, пусть живет в нем эта небесная, голубая вода!» Наконец она омывала все тело ребенка, произнося слова, отгоняющие несчастья: «Где бы ты ни был, тот, кто может навредить этому дитя, оставь его, сгинь, уйди от него, ибо теперь это дитя рождается снова, его снова слепила и породила мать наша Чальчиутликуэ».

После четырех водных обрядов повитуха четырежды представляла ребенка небу, взывая к солнцу и звездным божествам. Таким образом, структура обряда определялась священным числом. В последнюю очередь она взывала к земле, божественной супруге солнца. Взяв щит и стрелы, повитуха молила богов о том, чтобы мальчик стал храбрым воином, «чтобы он смог вступить в ваш чертог наслаждений, где отдыхают и радуются храбрецы, погибшие в бою».

Церемония «крещения» девочек походила на вышеописанную, однако ребенка не представляли солнцу, божеству мужчин и воинов; после ритуального омовения повитуха и родители совершали трогательный обряд, обращаясь к колыбели, где будет лежать девочка, и взывая к Йоальтиситль, «ночной целительнице». «Ты, мать моя, — говорили они, — прими ее, о древняя богиня. Не делай ей зла, нежно опекай ее».

По завершении этих обрядов ребенку выбирали имя и оглашали его.

У древних мексиканцев не было фамилий, однако некоторые имена часто передавались в семье от деда к внуку. Учитывалась и дата рождения: ребенок, родившийся в серию из тринадцати дней, определяемую знаком се микистли, находящимся в ведении Тескатлипоки, получал одно из прозвищ этого бога.

В некоторых племенах, в частности у миштеков, людей называли по дню рождения, зачастую добавляя к этому имени прозвище, например: «Семь-Цветок Орлиное Перо» или «Четыре-Кролик Цветочный Венок». Разнообразие мексиканских имен было очень велико. Изучая тексты, можно узнать об именах Акамапичтли (пучок тростника), Чимальпопока (дымящийся щит), Ицкоатль (обсидиановый змей), Шиукоцкатль (ожерелье из бирюзы), Куаукоатль (орел-змей), Ситлалькоатль (звездный змей), Тлакатеотль (божественный человек), Куаутлатоа (говорящий орел). Женщины часто получали изящные имена, например Матлалыночитль (зеленый цветок), Киаушочитль (дождевой цветок), Миауашиуитль (бирюза-цветок маиса), Атототль (водяная птица). Все эти имена, как и названия поселков, гор и так далее, можно было изобразить пиктограммами в рукописях.

Праздник заканчивался семейным пиром, после которого старики и старухи могли предаться выпивке и беседам.

Детство и юность, воспитание

В «Кодексе Мендосы», в серии изображений, разделенных на две колонки (слева — для мальчиков, справа — для девочек), воспроизводится картина ступенчатого воспитания мексиканских детей; оно было одной из главных забот взрослых, и к нему относились со всем вниманием и строгостью. В этой картине одновременно уточняется пищевой рацион ребенка: в три года — половина маисовой лепешки; в четыре-пять лет — целая лепешка; от шести до двенадцати лет — полторы лепешки; начиная с тринадцати лет — две лепешки. Такую «пайку» выдавали и мальчикам, и девочкам.

Как сообщается в рукописи, воспитанием мальчика от трех до пятнадцати лет занимался отец, а девочки — мать: весьма вероятно, что речь идет о семьях скромного достатка, ибо у судей или важных чиновников просто физически не было времени заниматься воспитанием детей; впрочем, мы увидим, что участие семьи в этом процессе обычно завершалось гораздо раньше.

На изображениях в «Кодексе Мендосы» показано, как детей одевали. Мальчик до тринадцати лет носил небольшой плащ, завязанный на плече, но без маштлатля: только с тринадцати лет, возмужав, он изображен в набедренной повязке. Девочка, напротив, с самого раннего возраста носила обычную сорочку и юбку — сначала короткую, а затем спускающуюся до щиколоток.

В первые годы родительское воспитание ограничивалось добрыми советами (речь изображается бирюзовым завитком перед их губами) и выполнением небольшой работы по дому. Мальчик учился носить воду, дрова, ходил с отцом на рынок и собирал зерна маиса, рассыпавшиеся по земле. Девочка смотрела, как мать прядет, но сама брала в руки веретено только в шестилетнем возрасте. С семи до четырнадцати лет мальчики учились ловить рыбу и направлять лодку по озеру, а девочки пряли хлопок, подметали дом, мололи маис на метлатлеи, наконец, обучались работе на ткацком станке — в доколумбовой Мексике пользоваться им было не так-то просто.

Воспитание носило в основном практический характер и было очень суровым: ленивого ребенка родители беспрестанно наказывали, царапая его шипами агавы или заставляя дышать едким дымом от огня, в котором горел красный перец. Похоже, мексиканские воспитатели были сторонниками твердой руки.

Согласно «Кодексу Мендосы», в пятнадцать лет молодые люди могли поступить либо в кальмекак— храм или монастырь, где их поручали жрецам, либо в школу, называемую тельпочкалли— «дом юношей», которой заведовали учителя, избранные из числа закаленных воинов. Но в этом данный документ расходится с более надежными источниками. Похоже, чисто семейное воспитание заканчивалось гораздо раньше. Некоторые отцы помещали своих детей в кальмекак, едва те научались ходить, и уж во всяком случае в школу дети поступали в шесть — девять лет.