Теперь Голландец слышал не голоса, а рев бури, швыряющей суденышко о камни и грозящей разбить о скалы того, что некогда было его святилищем. Он снова чувствовал буйные силы, которым он позволил ворваться в свой мир в большей степени, чем сам желал. Снова вспомнил, как считал импульсы, замеряя каждый из них, чтобы определить, когда поток будет минимальным. Мощь, с которой инородные силы вливались в его мир, подтвердила то, что до этой минуты он лишь подозревал: если вскоре не развернуть поток вспять, он навсегда загубит вещество реальности. Его мир, а может, и нечто большее, погибнет.

— В каждом мире так или иначе говорят об Апокалипсисе, — зашептал Голландец, больше не задумываясь, слышит ли его женщина. — Но в тот момент я был свидетелем его потенциальной возможности прямо в этом месте в этот самый миг. Я понял, что дольше ждать нельзя. Все еще оставалась возможность полностью затянуть разрыв. Я мог исправить часть того, что натворил. Так что я собрался с силами, нацелился и нанес удар в самый подходящий момент. Потребовалось чудовищное усилие. Не единожды мне казалось, что сердце сейчас разорвется. Но все же разрыв сокращался, очень медленно, но неуклонно. Опасность уменьшалась. Борьба еще держала меня в напряжении, но я видел, что успех близок. Оставалось еще одно, последнее усилие. Я собрал волю в кулак и ударил.

«Отчаяние» заскрипел. Вполне возможно, что он менял курс, но если и так, то поворот был настолько плавным, что невозможно заметить. Голландец посмотрел на сияющие звездами небеса. Мысли его оставались в ужасных событиях прошлого. С большим запозданием он обратил внимание на влагу, струящуюся по обветренному лицу. Невозможно, чтобы это были слезы. Свои слезы он пережил на целые эпохи.

— Я собрал волю и ударил, и получил удар в ответ. Получил удар. Моя собственная мощь была отражена против меня. Я не мог в это поверить. Но это меня не остановит! Я ударил снова, сильнее, чем прежде… — В мыслях он снова боролся со штормом. Скалы все приближались. Стоя на палубе, он бросал вызов силам, с которыми еще недавно управлялся играючи.

Однако на этот раз отчаявшегося ученого не просто отбросило назад. На этот раз в ответ на его нападение небеса сверкнули таким внезапным взрывом энергии, что его утлое суденышко оказалось переброшенным через остатки острова, а сам он неуправляемым снарядом слетел с палубы.

Он упал в воду, едва сохраняя сознание. Даже волны пытались расплющить его о скалы, но ему удалось за одну зацепиться и с усилием заползти на вершину. Опасное положение, но оно позволяло ему видеть, что происходит.

Вместо того чтобы закрыть брешь, он ухудшил дело. Вещество рвалось сильнее, энергия вливалась в его мир, все вокруг разрушая и распространяясь все дальше и дальше во всех направлениях. Голландец закричал, но звука не было.

Все ощущения реальности, все понятия привычной физики, все изменилось. Вода поднималась и текла. Скалы таяли. Он сам существовал в тысяче тел, и каждое пыталось задержаться за тысячу одинаковых камней.

Сквозь разрыв вырвалась громадная белая комета, так ослепительно сиявшая, что несчастный изгой даже сквозь закрытые веки чувствовал боль. Она стремительно неслась, оставляя за собой кипящее море и изувеченную материю. Он почувствовал, как земля под ним задрожала и как его маленький приют стал осыпаться в пенящиеся воды. Нога его соскользнула, и море поглотило его.

— Моей последней мыслью, когда волны сошлись над моей головой, было то, что Мария умрет, помня только, что я создал средство нашей гибели. Она никогда не узнает, как я пытался все спасти.

«Отчаяние» снова заскрипел. На этот раз Голландец почувствовал, как проклятый корабль слегка изменил курс.

«Но, раз меняет, значит, снова направляется к последнему варианту мира. Он все еще восстанавливает себя. Мы вернемся на землю».

Сам он не мог покинуть корабль, но его спутница, разве и она в ловушке? Возможно — только возможно — ей удастся покинуть борт. У Странников есть особые способности.

Если бы только удалось приблизиться к тому периоду времени, откуда ее выхватили.

— Есть надежда.

Сначала она не поняла, о чем он говорит, очевидно, ожидая продолжения рассказа. Но теперь у Голландца уже не было времени на разговоры, пусть даже говорит он сам. Не тогда, когда появилась надежда освободить эту женщину. В каком-то смысле он чувствовал, как будто получил второй шанс спасти свою Марию, пусть хоть на время. Лучше жизнь, которую вела Майя де Фортунато и ее товарищи, чем нежизнь, которой мучился он сам.

— Что вы имеете в виду? — наконец спросила она.

Повернувшись, чтобы видеть ее, Голландец пытался выглядеть не слишком обнадеживающе. Значительная часть его расчетов основывалась на теории, а из истории своих преступлений в прошлом он уже знал, насколько надежными бывают его теории и предположения. Он показал на паруса:

— Корабль разворачивается.

— Я знаю. Я, я заметила, что он следует за голосами.

На этот раз наступила его очередь удивиться.

— Паруса, корпус, весь корабль как будто следует им. Но не всем. Я заметила это, пока вы, пока вы рассказывали мне о… — Она отступила, очевидно, не желая об этом говорить.

«Корабль следует за голосами?» Голландец рассматривал паруса, как будто они его в чем-то предали.

"Как мог я не заметить такого, пройдя столько миров?

Как мог я пропустить нечто столь очевидное, что она отметила это почти тотчас?"

Но это не важно. Важно то, что он, может быть, спасет ее от своей судьбы.

— Послушайте меня, Майя де…

— Майя. Просто Майя. Не зовите меня по фамилии. Вы произносите ее так похоже на моего родителя, когда он представляется. Не могу этого слышать.

— Простите. — Он неловко потоптался, начиная понимать, почему она так быстро приспособилась к такой необычной ситуации. Отец ее, нося личину смуглого подростка, наводил на нее ужас. Ей довелось пострадать от его рук.

Пострадать, но и получить закалку. Он не сломал ее, только сделал сильнее. Вот почему так скоро она справилась со страхом перед ним самим, перед ним — кого прокляло все ее племя.

Он начал снова:

— Майя… Майя, есть надежда, что тебе удастся спастись.

Я, я забыл, что «Отчаяние» должен вернуться в этот вариант мира. Он еще не полностью восстановлен, и пока все не будет в порядке, он не может уйти совсем. Он снова войдет в контакт со временем и реальностью, и когда это случится, ты сможешь с помощью друзей покинуть корабль.

— Вы шутите? — В ее глазах сверкнула внезапная надежда.

Ей не терпелось освободиться от него. Голландец подавил неожиданную волну разочарования. Он не мог рассчитывать, что она останется с ним, во всяком случае не более, если бы речь шла о той, на кого она была так похожа. Майя не была Марией, да и не одна из них не заслуживала, чтобы страдать рядом с ним. Майя страдала достаточно, осужденная вместе со своими соплеменниками скитаться путем Апокалипсиса.

— Я не шучу. Надежда есть, но не могу обещать, что ты вернешься в то время, из которого пришла. Это может оказаться любое столетие.

— Но я просто должна вернуться туда. Гил и Хамман в опасности. Я не могу их бросить.

Может, так и получится. Наверняка «Отчаяние» подойдет близко. Он вполне в состоянии попасть в то же десятилетие, возможно, в тот же год. Но все же надеяться, что Майя встретится со своими друзьями, — это уж слишком.

— Рискованно ждать периода, откуда тебя забросили. Если мы будем проходить его, когда ты еще не подготовишься к бегству, тогда, и правда, есть опасность застрять здесь навсегда.

В первый раз ее прелестные и величественные черты лица выразили искреннее сострадание к нему.

— Это настолько ужасно?

— Другого я не заслуживаю! — произнес он со страстью, надеясь, что больше ей спрашивать не захочется. Он не желал, чтобы ее заботила его судьба.

Голоса теперь звучали громче. Особая, освещенная звездным светом вселенная, которая окружала «Отчаяние», как будто покрылась рябью. Это явление заставило потерять ориентацию даже Голландца, а на Майю подействовало еще сильнее: она потеряла равновесие и повалилась на своего таинственного спутника. Голландец едва подхватил ее, сам с трудом удержавшись на ногах.