— И как же тебя советская власть любила? Сажали? Нет?

— Жена? Какого года? Дети? Сколько лет и где учатся или работают? И чему же твой сын наших советских детей научит? Второй в бронетанковом? Ничего себе! Это чем все может кончиться? Тем, что он тебя спасать сюда на танке приедет? А может, при первом удобном случае повернет свой танк против советской власти?

В дверь постучали.

— Кто там? — раздраженно спросил лейтенант, жутко не любивший, когда его прерывали.

В кабинет заглянул Венька.

— Товарищ лейтенант, — скороговоркой сообщил он, — вас зовет начальник.

Глава 15

г. Орел, училище бронетанковых войск. Апрель 1938 г.

Комбриг Акапян сидел в своем кабинете. С утра день начался, как обычно, и настроение у него было обычное: ни хорошее, ни плохое, а просто рабочее. Около одиннадцати позвонил комиссар и сказал, что есть разговор. Настроение у начальника училища сразу упало — ничего хорошего такой звонок не предвещал.

— Забирай арестованного, стажер. В камеру его, пусть думает, что дальше говорить будет…

В последние годы комиссар все больше и больше напоминал ему черного ворона, который приносит только плохие новости. Акапян знал Бекасова еще с Гражданской. Куда девался лихой боец Первой Конной, ни хрена не боявшийся? Он вспомнил, как Петька, тогда еще никакой не бригкомиссар, а простой пулеметчик, при обороне одного сибирского городка разругался с командиром полка из-за навязанной ему позиции в предстоящем бою.

В те дни они ждали атаки белых, которую решено было встретить яростным пулеметным огнем, а потом ударить штыковой атакой. Данные разведки свидетельствовали о том, что белые, подобравшись к лощине, где занимал позицию их полк, готовят наступление. Все это было очень похоже на правду, больно уж удобной была та лощина. И план контратаки складывался: в штыки с горки, с разгону! Это удар такой силы! А если еще на выходе из лощины поставить пару пулеметов, то ни один белый гад из такой ловушки не вырвется.

Петька же уперся, утверждая, что только самоубийца может атаковать по лощине, которая при двух пулеметах сверху превращалась в огненную ловушку, из которой вряд ли кому-нибудь удастся выбраться.

— Белые не идиоты! — орал он на командира полка. — Они сучьи дети, но не идиоты! Какого хрена они полезут в лощину? Это же чистой воды самоубийство! Они ударят по флангу и нас самих в эту лощину сбросят, а там изрубят в капусту из тех же пулеметов!

— Бекасов! Во-первых, я командир полка и мне отвечать за исход боя, а во-вторых, есть данные разведки!

— По хрену мне твоя ответственность! Какой с нее толк, если мы завтра здесь все поляжем ни за понюшку табаку? Тут их надо ждать! — Он указал грязным от пулеметной смазки пальцем в сторону пригорка, покрытого редколесьем. — Мы их тут не ждем, здесь они и ударят!

Командир полка настоял на своем, пригрозив Петьке за ослушание расстрелом перед строем, но Петька на эту угрозу наплевал и ночью самовольно, на свой страх и риск перенес-таки позицию, чтобы встретить белых именно в том редколесье, на которое он днем показывал комполка.

И быть бы ему, как и обещал командир, расстрелянным перед строем, если бы утром белые внезапно не начали атаку именно из этого проклятого редколесья, ударив по флангу полка. Даже подумать страшно, что было бы, не задержи их Петька минут на десять, пока остальные пулеметные расчеты, да и пехота тоже, не перебежали на новые позиции. Честно говоря, там и позиций-то никаких не было, голый луг. Полк понес большие потери, но атаку белых отбили и городок не сдали. За этот бой Петька получил в награду именной маузер, новые сапоги и шикарные галифе красного цвета. Вот такой он был, нынешний бригкомиссар Петр Бекасов!

Но сейчас все стало по-другому. Бекасов погрузнел, куда-то делась его бесшабашная смелость и желание отстаивать свое мнение, все чаще он отдавал предпочтение бумажной работе, что было менее хлопотно, чем отвечать на вопросы курсантов. А что? Ляпнешь, не подумавши, — и поминай, как звали. По нынешним временам это запросто, это тебе не вольница Гражданской… Стареть стал Петр Николаевич, а старость, она жизнь любит, покой ей дороже всего. К тому же в последние годы в стране происходит что-то странное, а это и опасно, и к покою не располагает. Трудно понять, чем следует гордиться, а что надо запрятать так, чтобы и сам не нашел, даже под пытками. Сколько уже самых высоких головушек полетело? Сегодня нарком, а завтра от тебя даже имени не останется! Тут уж надо быть осторожным и бдительным. Поэтому, получив сегодня по линии особого отдела сообщение о том, что отец курсанта Тысевича арестован, Бекасов немедленно позвонил Акапяну.

Он зашел в кабинет к комбригу с кожаной папкой в левой руке. Акапян громко говорил по телефону. Он указал бригкомиссару на стул, а сам еще с минуту ругался, громко сопел, а потом раздраженно бросил трубку на аппарат и сказал:

— Хоть ты подключись, комиссар! Снова требуют сократить время обучения курсантов. Быстрее, быстрее! А пацанам в бой идти! Им лишний день обучения может жизнь спасти!

— Я, Сурен Степанович, так считаю: наверху знают, что делают! И если нам сказали, что к 1939 году надо выпустить два курса, значит, надо выпустить два курса!

— Так ты уже знаешь?

— Сегодня звонили оттуда… — Комиссар неопределенно ткнул пальцем вверх.

— И ты по этому вопросу ко мне? — чувствуя неожиданное облегчение, спросил Акапян.

— Нет, Сурен Степанович, не по этому.

«Ворон, ворон… — с тоской вдруг подумал Акапян, — кого же на этот раз ты забрать хочешь?» А вслух спросил тусклым голосом, уже зная ответ:

— Тогда по какому?

— Пришло спецсообщение по линии особого отдела.

— С начала года — восьмое. Кто?

— Тысевич.

— Кто?!!

— Тысевич.

Акопян на мгновение застыл. После наркомовской проверки в марте Тысевич стал образцом для подражания: води танк, как курсант Тысевич, стреляй, как курсант Тысевич! Чуть ли не наматывай портянки, как курсант Тысевич! Черт возьми, такой хороший хлопец! Отмеченный самим Ворошиловым!

— Надо отчислять, Сурен Степанович.

— Отчислять… Отчислять… Селезнева надо отчислять! Так не дал же а, комиссар?

— Опять, Сурен Степанович? Селезнев настоящего пролетарского происхождения, отчислять его — политическая ошибка!

— Селезнев — будущий командир танка. Ты бы доверил ему свою жизнь, пошел бы к нему водителем, а?

Комиссар предпочел промолчать. Комбриг не стал развивать эту тему, сказав только:

— А к Тысевичу я бы пошел! Слушай, а нельзя как-нибудь… В виде исключения? Отличный же курсант, черт возьми!

— Сурен Степанович… Товарищ комбриг! Это уже будет не политическая ошибка, а намеренное искривление линии партии. Вы понимаете, чем это может закончиться лично для вас?

Акапян знал. Завтра же Бекасов, этот сучий потрох, настрочит политдонесение о том, что курсанта Тысевича, сына врага народа, не отчислили из училища и доверяют ему грозное оружие, которое он может повернуть против рабоче-крестьянской власти, а то и что-нибудь похуже: например, угнать танк из Орла в Москву и организовать покушение на вождей! Ума и фантазии хватит… Комбриг с острой неприязнью посмотрел на комиссара, но тот выдержал его взгляд и, сохраняя невозмутимое выражение лица, сказал: