Тысевич сидел на нарах, сколоченных из толстых досок и покрашенных темной зеленой краской. Ему казалось, что за несколько часов, проведенных в камере, он так пропитался смрадным тюремным духом, что будет вонять им всю оставшуюся жизнь. Подумав об этом, Николай горько усмехнулся: «А сколько ее осталось, той жизни?» По непонятной ему причине он оказался в камере один. Откуда ему было знать, что вчера вечером, уже затемно, всех арестованных погрузили в машину и увезли в Шепетовскую тюрьму.

Страха не было, его мучила неизвестность. Что будет завтра? Через час? В следующую минуту? Время шло, никто его не трогал, и он потихоньку успокоился. Даже улегся на нары, подмостив по голову свернутый пиджак, рассудив, что следователю будет совершенно все равно, в каком пиджаке арестованного приведут на допрос, измятом или выглаженном. Свернувшись калачиком, Николай задремал, забыв про обрушившуюся на него беду. Разбудили его лязг обитой жестью двери и голос охранника:

— Арестованный, на выход!

Николай подхватился.

«Где это я? — подумал он в первую секунду после пробуждения. — И почему так воняет?» Он даже попытался вспомнить, что ему снилось во время короткого сна, а потом вдруг окончательно пришел в себя и мысленно ахнул: «Да я же арестован! Я в тюрьме!»

В Венькиной руке звякнули ключи.

— На выход, я сказал! Ты что, заснул, вражина?

Тысевич медленно поднялся, за что тут же получил кулаком в бок.

— Поторапливайся!

Встряхнув пиджак и надев его на ходу, Николай вышел из камеры.

— Руки за спину, лицом к стене!

На руках защелкнулись холодные наручники.

— Вперед…

Наталья и дочки сидели под забором, на травке. Рядом с ними примостились и Лида с Леной, которые этой ночью вообще не уходили домой, а все ждали и ждали, надеясь увидеть маму. А вдруг, как только они уйдут, маму поведут на допрос? Никто не сказал детям, что их мать уже увезли в Шепетовку и ждать бессмысленно. Увидев взрослую женщину и девочек, знакомых по улице, Лена с Лидой тотчас присоединились к ним. На другой стороне майдана, в небольшом скверике, стояла беседка с лавочками, и в ней было бы гораздо удобнее, но там никто никогда не ждал. Пока добежишь… А путь арестантов к серому дому такой короткий!..

Разговоры дочек вертелись вокруг одного — поведут или не поведут, и все надежды были связаны с тем, чтобы повели. Казалось, ожидание встречи превратилось в цель существования, будто отныне самое важное в их жизни — это чтобы повели, чтобы открылись двери, чтобы из них вышел их отец. Наталья, обессиленная от плача и страха, от внезапно навалившейся безысходности, ни о чем уже не мечтала. Но в какой-то момент ее словно осенило, сердце ухнуло в груди, и она даже не сразу поняла, что случилось. Как кошка, которая непонятно по каким признакам знает о приближении землетрясения, так и она неведомо как почувствовала: сейчас его выведут! Наталья вскочила на ноги и уверенно подошла к дверям. За ней побежали девочки.

И действительно, дверь открылась. Первым вышел Николай, за ним Венька с пистолетом в руке.

— Папа! — завизжала Наденька и бросилась к отцу.

— Папа! — выдохнула Маруся, в замешательстве замерев на месте.

— Нельзя! Не положено! Гражданка, уймите дочку! — Венька, размахивая пистолетом, пытался удержать рвущуюся к отцу девчушку.

— Папа! Папа!

— Да что же вы… — пролепетала Наталья, — она же ребенок…

— Не могу, не положено! Гражданка, отведите детей!

— Папа!

— Маруся… Наденька…

— В сторону! В сторону!

Не зная, что делать с детьми, Венька не придумал ничего лучше, как подогнать арестованного.

— Быстрее, арестованный! Шевелись! — крикнул он и пробормотал себе под нос: — С ума тут с вами сойдешь!

— Папа! Папа, ты как?

— Все нормально, дочки…

— Не положено!

Хлоп! — двери закрылись, отрезая Николая Тысевича от жены и дочек, от вольной жизни.

— Папка!!! — задохнулась Маруся.

Она вырвалась из рук матери, которая попыталась ее удержать, и стремительно побежала к отцу, вытирая на ходу мокрые от слез щеки.

— Маруська! — крикнула ей вдогонку Надя, судорожно вцепившаяся в подол материнского платья.

Наталья ничего не видела. Сжав руками виски и закрыв глаза, простоволосая, со сползшим на плечи платком, она походила на сумасшедшую и качалась, качалась, не в силах унять боль от постигшего ее горя. Лидочка и Леночка, стоявшие поодаль, со страхом смотрели на тетю Наташу, всегда такую улыбчивую и добрую, и не понимали, что с ней произошло. Почему она плачет о дяде Коле как о покойнике? Ведь его видели! Его же только что провели!

Тысевича, который еще не успел прийти в себя после мимолетного свидания с женой и дочками, втолкнули в комнатку к следователю. Лейтенант поднял голову.

— Пора нам познакомиться, гражданин Тысевич. Вот постановление прокурора о вашем аресте. Видите? Мера пресечения — содержание под стражей, значит, арест! Все понятно? А все арестованные должны заполнить анкету. Поэтому я вас буду спрашивать, а вы отвечайте. Усек?

Тысевич молча кивнул головой.

— В следующий раз не кивайте, а отвечайте коротко и внятно: «Да, гражданин следователь» или «Нет, гражданин следователь».

— Да, гражданин следователь.

— Вот и славно.

Лейтенант вытащил из стола бланк, придвинул ближе чернильницу, взял ручку и начал заполнять анкету:

— Так, смотрим паспорт… Тысевич, я надеюсь, паспорт у тебя не поддельный?

Арестованный молчал.

— И то правда! Кто ж добровольно признается? Будем надеяться, что паспорт настоящий! Ты ведь меня не подведешь, а?

Перо лейтенанта продолжало скрипеть.

— Ты же счетовод по профессии? Правильно? Где учился?

— Нигде. Я самоучка.

— Ну да… Ну да… — охотно подхватил лейтенант, — вижу, научился! Только научился не тому, чему следовало бы!

— Работаешь в колхозе имени «4-го завершающего года пятилетки»? Счетоводом?

— Отец кем был?

— Из крестьян.

— Из кулаков, наверное? Высылали?

— Тогда кулаков не было, тогда крепкие хозяева были.

— Ты мне тут агитацию не разводи! Ишь ты! Так высылали или нет?

— Отец умер давно, еще в двадцатых.

— Повезло ему! А то бы точно выслали!

— До революции кем был?

— Служащим.

— Так… С образованием ясно…

— А партийность? Состоишь?

— Беспартийный.

— И правильно! Тебя к партии на пушечный выстрел подпускать нельзя было! Отец — кулак, значит, и сын такой же!

— А национальность? Фамилия у тебя не здешняя…

— Из Белоруссии я, белорус.

— В белых служил? Бандитствовал? Советской власти вредил?