На мгновение радио затихло, а потом сообщение повторили. Денис растерянно стоял посередине комнаты.

— Твою мать… — вырвалось у него.

Глава 6

Каменец-Подольская область, г. Изяслав. Март 1938 г.

Грехман, как всегда, без четверти час вышел на ступеньки горсовета: пора на обед. Жена, наверное, уже поставила на плиту кастрюльку с борщом. Что-что, а борщ она варила первоклассный! Борщом, можно сказать, и приворожила его двадцать лет назад. Воистину, путь к сердцу мужчины лежит через желудок!

Кто же сказал насчет желудка? Вроде Наполеон… Умный мужчина. Но если эти слова на самом деле принадлежат Наполеону, то он точно не француз, он самый настоящий еврей…

Когда начальник отдела свернул в маленький переулок, заваленный грязным тающим снегом, на котором чернели кучки лошадиного навоза, его окликнули:

— Самуил Вениаминович!

Грехман обернулся. В самом начале переулка стоял гражданин — руки в карманах серого пальто, кепка надвинута на лоб, в сапогах. Если бы не сапоги! А так… Он сразу все понял. Начальник отдела с тоской посмотрел на дом, до которого он не дошел метров пятьдесят.

«Может, рвануть бегом? — мелькнула отчаянная мысль. — Хоть с женой попрощаться! Нет, не успею! Свалят в грязный снег прямо на глазах у Сары. Зачем ей лишние страдания? О! Все равно бы опоздал…»

Из-за поворота навстречу ему вышел другой гражданин. В пальто, в старенькой, не по сезону шапке и тоже в сапогах.

«Неужели у них в конторе другой обуви нет? — мысленно усмехнулся Грехман и вздохнул. — Не побежишь теперь никуда. Но за что?..»

— Товарищ Грехман! Можно вас на минутку?

«Конечно, на минутку… Зачем же лукавить? Там, где выдают такие сапоги, минуткой называют десять лет без права переписки! Ведь что такое десять лет по сравнению с вечностью? Так, минутка…» — с горечью думал начальник отдела, а вслух сказал:

— Я вас слушаю.

— Извините, Самуил Вениаминович, вы колхозу неделю назад суперфосфат выписывали?

Грехман почти поверил, потому что очень хотел, чтобы так и было. И его, стреляного воробья, провели на мякине! Ему бы смекнуть, какой же дурак будет интересоваться этим вонючим суперфосфатом во время обеденного перерыва? Нет, не смекнул! Так хотелось верить, что сапоги — это ошибка! Очень хотелось, вот и поверил! А тут еще сводка с ошибкой именно в суперфосфате! Он так и забыл проверить эту строчку. Может, все-таки причина именно в этом?

— Да, выписывал! Вы знаете, у нас там тоже какая-то неточность, нужно у помощницы, у Софочки, спросить.

— Вот-вот, и я о том же, — подхватил гражданин в сером пальто.

Между тем другой мужчина уже подходил к ним.

— Будьте любезны, если вас не затруднит, — продолжил гражданин, — надо кое-что уточнить. У нас концы с концами не сходятся.

— Давайте после обеда. Никуда концы за полчаса не денутся, а может, наоборот, сойдутся. Я не знаю, как вам, а мне после обеда думается намного лучше. Наверное, борщ моей Сары хорошо влияет на мыслительный процесс.

— Нет, нет, Самуил Вениаминович, дело срочное, у нас ревизия, и мы совершенно запутались. Без вас мы не разберемся.

— Ну ладно. Если уж ревизия…

Руки ему скрутили и вывернули сразу же, как только за ними закрылись двери серого здания, в которое его привели. В согнутом положении, так что лоб почти касался пола, Грехмана затащили в небольшой темный кабинет и заехали кулаком в челюсть и под дых, отчего он сначала распрямился, а потом опять согнулся пополам.

— Ты понял, сучара, куда попал?

— Как не понять, когда вы так доходчиво… кхе-кхе… объясняете.

— Еще шутит, ублюдок!

В кабинет кто-то зашел.

— Ремень у него забрали? И шнурки из ботинок не забудьте!

— Есть, товарищ лейтенант.

Грехман почувствовал, как ловкие руки выдернули из его брюк ремень, отчего те сразу начали сползать на колени. Люди, которые привели его сюда, двигались бесшумно, словно тени. Он не мог разглядеть их лиц, и у него возникла глупая мысль: а вдруг это все дурной сон? Вот сейчас он проснется, и все будет по-прежнему: он окажется дома, за столом, а перед ним — тарелка с несравненным борщом, приготовленным Сарой.

— Ну что, сука в ботах, дошпионился?

— Я? А суперфосфат? — изумленно глядя на офицера, спросил Грехман.

— Какой еще суперфосфат? — теперь уже растерялся лейтенант.

— Не обращайте внимания, товарищ лейтенант, это мы ему туфту подсунули, чтобы он не шумел на улице при аресте.

— Вот что, Грехман, сейчас сержант выполнит все формальности — анкету заполнит и прочую ерунду. Меня же интересует главное: кто вместе с тобой работал? То, что ты работал на Польшу, подтверждено показаниями другого члена вашей банды, и мне это доказывать не надо. А вот с кем ты работал, чрезвычайно важно знать. Усек? Сейчас мы с тобой поговорим, потом на обыск поедем. Найдем мы что-нибудь у тебя дома? Обязательно найдем! А потом Сарочку твою сюда приведем, и ее, как положено, допросим! Ты знаешь, как допрашивают положенных?

Грехман закрыл глаза и представил, как его Сарочку, нежную, хрупкую, как восемнадцатилетняя девочка, приведут сюда с заломленными назад руками. А потом эти скоты будут над ней издеваться?

— Что вам надо?

— Вот! Я слышу голос сознательного гражданина, хотя и бестолкового. Я тебе уже пять раз сказал, что мне надо! Говори, с кем ты работал против советской власти? Против народа?

Грехман закрыл глаза. Ублюдки! Кому это надо? Кого назвать? Кого надо так ненавидеть, чтобы отдать его на заклание? А ведь не успокоятся! И Сарочка… Как ловко они вычислили его больное место.

Больше он ничего не успел подумать. Сержант, приняв его задумчивость за отказ отвечать, со всего маху заехал ему по печени, как учил его лейтенант. По неопытности он, видимо, переусердствовал, и арестованный, слетев с табурета, потерял сознание.

— Дурак ты, сержант! Ты что, не видишь, что он почти был готов говорить?

— А чего молчал? Вот и говорил бы!

— Молод ты все-таки еще. Он не молчал, а думал. Это разные вещи. Иногда этой швали полезно и подумать, понял?

— Понял, товарищ лейтенант.

— Тащи ведро с водой, отливать будем. На одежду не лить! Его сейчас на обыск везти, а мокрым по улице водить нехорошо. Что люди подумают?

— Да плевать, товарищ лейтенант! Пусть боятся!

— Э-э, да ты, я вижу, во вкус входишь? Иди за водой, герой!

Гребенкин отправился за водой. В это время Грехман пришел в себя, вяло шевельнулся и захлопал глазами.

— Где я?

— В аду, Грехман, и если не исповедуешься, то гореть тебе в огне, как последнему грешнику! И фамилия у тебя соответствует твоей греховной натуре: Грехман! С кем работал, падла?

Хлопнула дверь, вернулся Гребенкин с тяжелым, слегка помятым ведром с водой.

— Поставь в угол, еще пригодится. Ну? Грехман, я жду! Хорошо, подумай пока. Сержант, мне надо к начальнику забежать, а потом поедем на обыск.

— Есть, товарищ лейтенант!

— Беда, Коля! Ой, беда!

— Что случилось? — Тысевич замер, ожидая самого худшего. В первую очередь подумал о Петьке. Все-таки он военный, рядом с техникой. А Жорик? Тот в столице, а в наше время там опаснее всего.

Наташа прислонилась к косяку, вытирая слезы уголком платка.

— Да не тяни ты! — вдруг выкрикнул Николай.

— Марию взяли.

— Какую Марию? — не понял Тысевич, испытывая мерзкое чувство облегчения. Слава Богу, речь не о Жорике и не о Петьке!

— Иваненко, что у колодца живет.

— Господи… Да у нее ведь двое детей! Что же с девочками будет?

У Марии было две дочки, Лида и Лена, десяти и восьми лет.

— Слышишь, Наталья, поставь чугунок картошки.

— Ты чего удумал?

— Как стемнеет, отнесу детям.

— С ума сошел? У самого четверо! Не пущу!

— Да ты что, Наталья! Им же есть нечего!

— А заметит кто?

— Не заметит. Я огородами…

— Господи, спаси и сохрани…