На россиниевских вечерах часто звучала музыка. И исполнение, и подбор произведений всегда были отменными. Надо сказать, что Россини еще смолоду раздражала манера певцов заниматься избыточным самовольным украшательством мелодий. Недаром еще в 1815 году, в «Елизавете, королеве Английской», он впервые выписал украшения. С тех пор этот обычай прочно вошел в композиторскую практику, однако нередко капризные певцы позволяли себе самовольничать. На одном из вечером в доме Россини блистательная Патти исполняла арию Розины из «Севильского цирюльника», причем сделала в ней множество собственных украшений. Маэстро не подал виду, что его возмутило самоуправство певицы, сказал ей множество комплиментов по поводу ее пения, а потом с невинным видом спросил: «Чья это ария, которую вы только что исполнили?» Легко представить себе недоумение примадонны. Спокойствие же Россини, естественно, было только внешним. Сен-Санс вспоминал, что, увидев маэстро через три дня, обнаружил, что он еще был взволнован происшедшим. Композитор возбужденно говорил: «Я допускаю, что мои арии должны снабжаться украшениями; они созданы для этого. Но чтоб даже в речитативе не оставить ни одной ноты из того, что я написал, это уж действительно слишком…» В тот вечер Патти выглядела очень раздраженной и возмущенной, но через несколько дней, одумавшись, пришла к Россини за советами. «Они послужили ей на пользу, – вспоминал Сен-Сане, – т. к. до тех пор ее ослепительный, чарующий талант не был совершенным». С того времени ее пение стала отличать «абсолютная точность исполнения».

Нередко удачный дебют в доме маэстро становился своеобразной «путевкой в жизнь» для молодых музыкантов. Знавший об этом Россини иногда пользовался таким свойством своих вечеров, чтобы открыть талантливым композиторам или исполнителям дорогу в искусстве. Однажды, когда маэстро ознакомился с Дуэтом для флейты и кларнета Сен-Санса, тогда еще двадцатилетнего юнца, музыка ему очень понравилась. Он решил, что дуэт должен прозвучать на его вечере. Автора не объявили, поэтому все присутствовавшие подумали, что это новое произведение славного хозяина. Позже французский композитор вспоминал: «Когда пьеса была бисирована и закончена, Россини отвел меня в столовую и усадил рядом с собой, держа за руку, так чтобы мне невозможно было ускользнуть. Тут-то потянулась целая процессия поклонников и льстецов. Ах! Маэстро! Какой шедевр! Какое чудо! И когда жертва истощала весь свой запас похвал, Россини спокойно отвечал: «Я совершенно с вами согласен, но этот дуэт принадлежит не мне, он написан присутствующим здесь г-ном…» Сколько доброты и сколько деликатности, – они скажут больше о великом человеке, чем многие комментарии».

Хотя распорядок жизни Россини был строго регламентирован, все же в нем находилось время для творчества. Впрочем, к своим музыкальным занятиям он не относился серьезно. Однажды пришедший Джулио Рикорди, знаменитый издатель, заметил: «Маэстро, вы все работаете». – «Какое там! – ответил Россини. – Это каракули, которые я набрасываю для собственного развлечения… Мне так докучают! Мэтр здесь, мэтр там… (сразу мелькает ассоциация с Фигаро. – О. К.). Ибо да будет вам известно, что у себя дома я устраиваю иногда музыкальные вечера и имею честь принимать высший свет Парижа! В этих случаях вытаскивают на свет божий какие-нибудь пьесы старика Россини. Но… я не намерен издавать эти мои грехи».

В последнее десятилетие интересы композитора в области приложения своих творческих способностей претерпели значительную метаморфозу: в сфере его внимания оказались миниатюры. Он создает инструментальные пьесы, песни, ансамбли и делает это с блеском и виртуозностью, присущей мастерам высшего класса. В этих маленьких созданиях, объединенных общим названием «Грехи старости», еще раз проявилась сущность Россини – он опять смеялся! Искусство смеха в музыке – редкий талант, которым на протяжении всей жизни отличался маэстро. В каждой пьеске было воплощено какое-либо впечатление, пейзаж или портрет. Но сколько в них юмора и насмешки, гротеска и иронии, которые соседствуют с традиционными по форме и содержанию миниатюрами. Если в одном из альбомов мы найдем песни «Гондольеры» или «Последнее воспоминание», то в другом нас поразит и прикует наше внимание «Безобидный прелюд» или «Утренний гигиенический прелюд»! А сколь неожиданны и пикантны «Будуарный вальс», «Хромой вальс» или вальс (парадокс!) «антитанцевальный». Молодость духа старого композитора просто удивительна, он по-мальчишески озорничает в своих шутках. Появились же пьесы «Болеутоляющий экспромт» и «Татарское болеро», или еще неожиданней и от этого еще смешней – фортепианные пьесы «Четыре закуски» («Редиска», «Анчоусы», «Корнишоны», «Масло») и «Четыре десерта» («Инжир», «Миндаль», «Орешки», «Виноград»). Нередко делались комические приписки типа «Добрый день, Россини!», «Здравствуй, шутник!» или «О, что за рожа!»

Однажды Джоаккино придумал забавную мелодию, основанную на гамме без полутонов. В звучании ее было что-то таинственно-восточное. Эмилиано Пачини сочинил слова. И получилась очаровательная китайская миниатюра «Любовь в Пекине». А пьеса «Маленькая увеселительная поездка» состоит из целых 4-х частей, каждая из которых снабжена забавнейшими комментариями. 1 – я часть, Аллегретто: «Садимся в вагон. – Поезд отправляется в путь. – Дьявольский свисток. – Нежная мелодия тормоза. – Прибываем на станцию». 2-я часть, Анданте: «Парижские львы предлагают козочкам руку, помогая выйти из вагона». 3-я часть, Аллегретто: «Путешествие продолжается. – Страшное крушение поезда. – Первый раненый. – Второй раненый. – Первый умерший в раю. – Второй умерший в аду». 4-я часть, Ларго: «Похоронная песнь. – Аминь. – Меня на этом не проведешь…» И заключение – 5-я часть, Аллегро виваче: «Глубокое горе наследников», а в конце приписка: «Все это более чем наивно, но это правда».

Шутки Россини всегда неожиданны. Вот он ставит динамический оттенок восемь пиано! Как это исполнить? Да какая разница! Зато, читая такое авторское указание на странице нотного текста, хочется улыбнуться. Однако смех композитора далеко не всегда безобиден. Его волнует современное состояние музыкального искусства, он активно выступает против негативных явлений, против снижения идейного содержания, против мишуры. И появляются пародийные пьесы «Мучительные вальсы» или «Астматические этюды». А какой смелый политический намек содержится в посвящении пьесы: «Гимн в честь Наполеона III и его отважного народа, в сопровождении симфонического и военно-духового оркестра, для баритона соло, хора верховных жрецов, хора маркитанток, солдат и народа, с танцами, колоколами, ударами барабанов и пушек. Извините за такую малость!!» Сколько же иронии в этих словах!

На Шоссе д'Антэн Россини занимал большую квартиру. Однако все эти апартаменты предоставлялись в распоряжение мадам Олимпии, себе же композитор оставил только две комнаты, которые прилегали к столовой, – кабинет и спальню, причем кабинетом практически не пользовался. Зато, как вспоминал один из его друзей Эдмон Мишотт, в спальне было все, что могло ему понадобиться: «Кровать, письменный стол, секретер, маленький прямоугольный рояль Плейеля – вот вся обстановка этой комнаты, отличавшейся крайней простотой. Здесь он принимал своих посетителей без всякого различия: от непритязательных попрошаек до светлостей, высочеств и коронованных особ». Эта простота нравов не была показной. Он так жил, поглощенный своими мыслями и интересами. Раболепство перед сильными мира сего всегда было чуждо Россини. Он хотел, чтобы его принимали таким, какой есть. И если смолоду иногда приходилось частично идти на определенные компромиссы, хотя бы со своими вкусами, то теперь умудренный прожитыми годами старец уже имел право поступать так, как это представлялось удобным ему. Однако границ вежливости он никогда не нарушал. Это касалось не только поведения маэстро с посетителями, но и даже его шуток: они никогда не могли оскорбить достоинство человека, даже если бывали очень саркастичны.