Изменить стиль страницы

Искренно Вас любящий и уважающий

Н. Лесков.

Дома я всегда от 6 до 9 час. вечера. В Праге вспоминали Вас часто * .

30

В. Г. Черткову

15 октября 1884 г., Петербург.

Милостивый государь

Владимир Григорьевич!

Я получил письмо, адресованное Вами мне через редакцию газеты «Новости». Письмо это нимало меня не оскорбляет, но несколько удивляет. Если Вы читаете «Новости», то Вы, вероятно, встретили там мое возражение «Петербургским ведомостям», которые усмотрели в моей заметке о к<нязе> Мещерском горячее заступничество за Пашкова. Того же мнения были и другие газеты и лица, мнения которых выражал г. Авсеенко. Но Вы и В. А. Пашков усмотрели совсем иное — именно, «обиду» и насмешки… Кто-нибудь из Вас не так понял, как следует, но я не нахожу Ваше отношение ко мне основательным. Надо писать так, как можно писать, и не поступать по пословице: «гнет — не парит, а сломит — не тужит». Я не вижу причины, чтобы люди христианских убеждений непременно являлись бестактными и всегда представляли себя так, чтобы их брали как простофиль. Я пишу, имея в виду то, что мне всего дороже, и жертвую кое-чем, что, по-моему, не важно, не существенно и никому не вредит. Иначе бы надо было только вздыхать да молчать.

Я не нахожу, чтобы это было умно и полезно.

Прошу Вас принять уверение в моем к Вам уважении.

Ваш покорнейший слуга

Н. Лесков.

31

П. К. Щебальскому

16 октября 1884 г., Петербург.

Уважаемый Петр Карлович!

Письмо Ваше я получил и что-нибудь Вам пришлю для Вашего «Дневника», а Вы, пожалуйста, пришлите-ка мне «Дневник», которого я никогдане видал, да окажите-ка мне дружескую услугу, которую лишь Вы одини можете оказать.

В 44 № дружески ко мне расположенного, очень умненького и чистенького «Еженед<ельного> обозрения» * было напечатано следующее:

«Это во-первых. А во-вторых, что сделали наши рыцари чистой литературной воды, чтобы выделиться из среды деятелей навозной журналистики? Есть ли у них хоть слабое подобие общих интересов, поползновение сплотиться и идти дружно рука об руку, — или же все врозь ползут? Некогда пробовали учредить третейский суд честии испугались насмешек тех, кому это неудобно было. В прошлом году затевали что-то вроде литературных обедов, и пока, кажется, ничего из этого не вышло. Сделали ли далее что-нибудь наши литераторы, чтобы возвысить в глазах публики свое значение, или просто-напросто хотят напомнить ей о существовании «литературного сословия»? Сколько раз затевали праздновать юбилей тех или иных писателей, и всегда дело ограничивалось словами или келейным торжеством. Не далее как в прошлом году много толковали об юбилее симпатичной писательницы, пишущей под псевдонимом В. Крестовского * (не Всеволода Крестовского), на настоящий год, если не ошибаемся, также отложен юбилей Н. С. Лескова и еще кого-то другого. Что же сделано? А ведь, во всяком случае, это силы крупные в нашей небогатой талантами литературе. Теперь на очереди юбилей литературного фонда * . Хотелось бы знать, будет ли он отпразднован торжественнее, чем — ну хоть, например, юбилей Обуховской больницы, знаменитой только тем, что в ней никто почти не выздоравливает?»

В ответ на это я 16 октября напечатал в 286 № «Новостей» следующее:

Письмо в редакцию

В 44 № «Еженедельного обозрения» упоминается о намерении почтить меня каким-то знаком внимания по поводу исполнившегося двадцатипятилетия моих занятий литературою. Там сказано, что намерение это «отложено» на 1884 год.

Дозвольте мне сказать, что это намерение не отложено, а совсем оставленопо усердной моей просьбе, для которой я имею уважительные в моих глазах причины.

Николай Лесков.

15 октября 1884 г.

С.-Петербург.

За этим таится перетолковывание, — будто я «ломаюсь», а мне самому не только неловко, но и совсем неудобно пространно объясняться.

Вы ближе многих знаете, какой тернистый путь проходил я по литературному полю и каких мерзостей только не подбрасывали мне под ноги мои собратия… И за что? Что злого и бесчестного написал я? Началось с «Некуда», собственно со 2-й части, где я картинами показал, что либерализмом драпируются мошенники и что с таким сбродом честно-либеральным людям «идти некуда». Но ведь то и сталось! В «Расточителе» я показал, как бессудно было время дореформенных судов, и между тем все, и во главе всех тогдашние «Петербургские ведомости» (Корша), руками Суворина и Буренина писали, что я «опошляю новый суд», — хотя заключительные слова драмы таковы: «И вот какими нас новый суд застал». Меня не только подозревали в шпионстве, но печатно уверяли, что «Некуда» написано «по заказу (разумеется, III отделения), тогда как «Некуда» переносило усиленнуюцензуру: его читал цензор де Роберти, а за ним поверял Веселаго, а за ним M. H. Турунов, и еще некоторые главы посылали в III отделение. «Некуда» измарано цензурою жестоко. Там выпускались целые главы. «Расточителя» * боялись брать на сцену актеры, что их «заругают», а вот «Расточителю» 20 лет, и он до сей поры не сходит с репертуара в провинциии каждый год приносит мне гонорар. Лучшие годы жизни и сил я слонялся по маленьким газеткам да по духовным журнальчикам, где мне платили по 30 р. за лист, а без того я умер бы с голоду со всем семейством. И одно духовенство действительно явило мне любовь. Нынче по осени в Казани вышла книга * «Духовные типы в русской литературе», где эпиграфом взято место из «Соборян» (слова Туберозова в благодарность светской литературе). Туберозов поставлен первымв числе типов, и даже сказано, что все другие писатели были, конечно, «подражателями». Между тем в изданном томе писем Ф. Достоевского он говорит даже о какой-то моей «гениальности» * и упоминает о «странноммоем положении в русской литературе», а печатно и он лукавил и старался затенять меня. Что же я мог бы вспомнить на обеде, сделанном в мою «честь»? Что я мог бы по совести высказать, кроме обиды и досады за низкие и подлые клеветы? Не лучше ли было отклонить это? — что я и сделал… И опять — я знаю, что мысль почтить меня родилась тоже в кружках духовенства и людей «верующих», но о чем могли бы мы говорить? Поговорите об этом со своей совестью и по расположению ко мне.

Н. Лесков.

Недавно еще «Нов<ое> время» в отсутствии Суворина обозвало меня «фарисеем» * . <Вы зн>аете — какой я фарисей? Что я написал в фарисейском духе?

32

С. Н. Шубинскому

<Вторая половина октября 1884 г.,

Петербург>.

Я очень рад, что силуэт Боброва Вам понравился и Вы его напечатаете. Я бы советовал сделать с него «фотогравюру». Он стоит этого. Нет сомнения, что шарж тут есть, но легкий и не безобразный, а «во вкусе века». Притом все говорят, что портрет этот «имеет поразительное сходство». Притом, что за фигура! Другой такой выдумать невозможно.

Кое-что (очень немного) я Вам напишу к портрету. Это я сделаю, когда Вам будет нужно, и это будет очень немного, так что затруднений в гонорарном отношении быть не может. Вы заплатите, что найдете нужным по «сиротскому положению» своего журнала. — Если же справедливо то, что носится в публике и что мне сообщают, — будто Вы или Ал. С. Суворин «дали Феоктистову * обязательство, что я не буду писать для «Исторического вестника», — то я Вам дам к портрету Боброва несколько строчек безымянных. — А если это правда, то я этим нимало не обижаюсь, но, откровенно сказать, очень хочу знать и непременно буду знать: кто это из Вас двоих был так малодушен, что дозволил делать себе внушения и еще отвечал на них?.. Вот век и вот характеры! Это, видно, не Катков с Ковалевским, и даже не… Нет; неужто это правда? Неужто Вы изъяснялись, извинялись и обещали «воздержаться»? Неужто можно допустить над собою такой срам и унижение! Как он должен уважать Вас, — он, которого даже Авсеенко презирает и презирать не боится…