У нас еще в очень недавние годы жили дамы, которые были к этому чутки и очень умно стояли за хороший вкус в своем доме.

Позволю себе ввести здесь маленький рассказ из собственных личных воспоминаний.

В Кромском уезде Орловской губернии, в селе Зиновьеве, жила помещица Настасья Сергеевна, рожденная кн. Масальская. Она в юности получила блестящее образование в Париже и пользовалась общим уважением за свой ум и благородный, независимый характер. Состояние у нее было среднее (пятьсот душ), но хорошо поставленный дом ее был открыт для званых и незваных. Ее очень почитали и ездили к ней издалека, не ради пышности и угощений, а «на поклон» — из уважения. В зиновьевском доме было хлебосольно, но просто, приютно и часто очень весело. Кроме того, зиновьевский дом был также в некотором роде источником света для округа. Большинство соседей брали здесь книги из библиотеки, унаследованной хозяйкою от Масальского, и это поддерживало в окружном обществе изрядную начитанность.

Когда меня мальчиком возили в Зиновьево, Настасья Сергеевна была уже старушка, но я отлично ее помню и с нее намечал некоторые черты в изображениях «боярыни Плодомасовой» (в «Соборянах») и «княгини Протозановой» (в «Захудалом роде»). О ней говорили, что «она всем дает тон», и вот что я раз видел насчет этого тона.

В губернаторство кн. Петра Ив<ановича> Трубецкого (которого Настасья Сергеевна «не желала видеть за грубость») прибыл из Петербурга в Орел сановник или важный чиновник Телепнев ^* . Не могу вспомнить, какая у него была должность, но только он приехал по высочайшему повелению для каких-то расследований по делу о поджогах и о еретиках двух сел — Большой и Малой Колчевы, выселенных впоследствии на Кавказ или в Сибирь. По моему тогдашнему ребячеству я в точности этих дел не разумел и теперь подробно сказать о них не могу, но только касалось это именно того, о чем я упоминаю. Телепнев сам происходил, кажется, из орловских дворян, но возвысился по служебной карьере в Петербурге. В Орле он был встречен отменно и с «притрепетом»: к нему не знали как подойти, но очень радовались, что он «губернатору нагнал холоду». Все около Телепнева вертелись, искали чести ему представиться, и кто этого достигал, те ему льстили и лебезили, друг на друга ябедничали, — доносили на губернатора, на опеку и на предводителя Глебова, которого сами опять бессменно много лет кряду выбирали в ту же должность. Телепнев был, кажется, «прозорлив», он держал себя гордо и свысока «всматривался в губернатора», деяния которого, впрочем, слишком ярко горели у всех на виду. С Телепневым были два «привозные чиновники» с приснопамятными именами: Иван Иваныч и Иван Никифорыч ^* . Эти посещали избранные дома в обществе и рассказывали, как много значит их принципал и какие он перед своим отъездом получил от государя Николая Павловича словесные полномочия. Помню, что все повторяли, будто государь, кроме данных Телепневу инструкций — еще особо в продолжительной аудиенции, «проводил его до дверей кабинета и все еще растолковывал». Что тут было правда, что неправда, ничего не знаю, но только перед Телепневым, как говорится, все в лоск клались и находили удовольствие поползать.

О святках, именно на второй день рождества, к Настасье Сергеевне в Зиновьево съехались гости — «поздравлять старушку с праздником». Собрались, по обыкновению, к обеду, с тем чтобы проводить вместе весь день и разъехаться вечером после ужина. Собрание было пестрое: соседи дворяне, достаточные и бедные, приживалки и приживальщицы, уездный казначей из Кром, который «получал к празднику живностию зато, что не притеснял крестьян по квитанциям» ^* ; уездный доктор, дьяконица Марья Николаевна (которая была, собственно, дьяконская дочь, — робкая пожилая девушка, особенно уважаемая Настасьей Сергеевной «за добродетель и скромность»), «англофасонистый» кромской предводитель князь Александр Алексеевич Трубецкой ^* («оратор, агроном и мот»), пышная красавица Шубина и испитой, сухой дворянин Казюлькин, по прозванию «Нетленное Фигаро». Это был, что называется, «субъект». [27]Он жил в холодном, полуразрушенном доме в своем разоренном именьице при впадении Гостомли в Рыбницу, одевался в венгерку с шнурами, отлично говорил по-французски, весь свой век разъезжал по гостям на ледащей тройке в веревочной упряжи; сватался ко всем барышням и от всех получал решительные отказы, но нимало этим не обижался; довольно мило играл на цитре и охотно «представлял» на вечерах Гамлета, Танкреда и ослепленного Велизария ^* . Домой он попадал только изредка, и то случайно и неохотно, ибо здесь, «по неосторожности своей, зависел от ключницы». Словом, сбиралось множество гостей, и вдруг, совершенно ни для кого неожиданно, из окон залы заметили еще незнакомый возок на почтовых, и через несколько минут человек докладывает о Телепневе (как его звали по имени и отчеству — не помню).

Хозяйка приказала «просить», но сама осталась на своем диване, — зато многие гости пришли в замешательство. Они закопошились и начали охорашиваться, а дьяконица Марья Николаевна тотчас же соскользнула со стула и уплыла вон в дальние комнаты к экономке. Кроме самой хозяйки, только один еще дворянин Казюлькин, по прозванию «Фигаро», стоял твердо и держал себя с достоинством. Он даже начал пощипывать свои редкие усы, что у него обыкновенно выражало неудовольствие и гнев и предшествовало часто какой-нибудь резкой и нелепой выходке.

При такой-то обстановке Телепнев вошел. Как человек воспитанный и светский, он умно представился хозяйке, получил ее привет и был усажен в ближайшее к ней кресло. Но тут сейчас и пошла порча компании: дворяне стали к Телепневу приближаться, подседать, и послышалось величание его «превосходительством». У хозяйки раз и два тряхнулись на чепце оборки, а Фигаро начал переходить от одного гостя к другому и язвительно шептал:

— Что же вы далече сидите?.. идите поближе и повеличайте его превосходительство.

Потянуло по зиновьевскому дому таким тоном, про какой тут и не слыхивали. Даже две дамы уже запревосходительствовали.

Фигаро смотрел на хозяйку с выражением ужаса и гнева и показывал ей глазами, что «это невозможно»!

— Я, мол, свое дело исполняю, я стою на страже и кричу: «Татары идут!», а ты знай, как их отражать.

Вскоре это и случилось, и Фигаро был утешен: когда один из гостей особенно зачастил «превосходительством», хозяйка извинилась и поправила его, сказав:

— Нашего почтенного гостя зовут так-то и так-то. (Она назвала Телепнева по имени и по отчеству.)

А через несколько минут, когда другой опять запревосходительствовал, — она опять сделала то же самое, и когда начал такую историю третий, то Телепнев уже сам сказал ему:

— Мое имя и отчество — если угодно — так и так.

Настасье Сергеевне это было очень приятно, а «Фигаро» перестал щипать усы, и опять настал «простой тон», как всегда бывало: гости смеялись, шутили, весело отобедали, потом катались на тройках, из которых одною превосходно правил князь А. Трубецкой, а Фигаро выехал на своих одрах в веревочной упряжи, и в его-то ветхие сани сели самые милые дамы и барышни и с ними заезжий вельможа. Фигаро захотел отличиться, вздумал обгонять заводских коней Трубецкого и всех своих пассажиров вывалил, а одров утопил в сугробах. Дамы и сановник, вываленные в снег, возвратились в дом пешком и были в таком веселом расположении, что смеху и шуткам не было конца. Телепнев хохотал больше всех и даже участвовал в присуждении наказания для Фигаро, который должен был за свою неловкость танцевать качучу ^* с кастаньетами в женском платье. Когда же вечером Телепнев, опешивший в город Кромы, уезжал ранее других, хозяйка провожала его до передней и, проходя с ним через библиотеку, извинилась (она любила извиняться) и сказала ему по-французски: