Искренно Вам признательный

Н. Лесков.

1892

215

А. С. Суворину

4 января 1892 г., Петербург.

Усердно благодарю Вас, Алексей Сергеевич, на добром слове. За все хорошее и дурное — благодаренье богу. Все, верно, было нужно, и я ясно вижу, как многое, что я почитал за зло, послужило мне к добру — надоумило меня, уяснило понятия и поочистило сердце и характер. Я благодарю Вас, потому что как же принимать внимание в дар, не сказав благодарного слова? Во всем длинном прошлом поведение мое перед Вами без единого пятнышка. Это мне большая радость! Я любил с сочувствием говорить о Вас даже во всю пору моего злострадания, в костер для которого метнута и Ваша головня. Не знаю, чему я обязан, что это никогда и ни на минуту не подняло во мне ничего похожего на злобу. Ровным ко мне Вы не были и не могли быть, — у Вас такой характер; и Вы, вероятно, когда-то получили на мой счет предубеждения, в которых я, может быть, виноват, а Вы их потом не захотели проверить. Я недавно пробегал нашу переписку. Замечательно, что Вы всё сердитесь, а я все уступаю и стараюсь смягчить Вас. Такие случаи бросаются в глаза, и мне было это радостью: я был «сын мира». Вы пишете про «вспышки». По отношению ко мне они, разумеется, не имеют значения, но они — большой вред человеку. От нас ведь непременно ложится где-то тень, и наше будущее будет сообразно этой тени. Вспышки можно одолеть. Пошли это Вам милосердный отец наш. — «Дебюты» мои меня не радуют и не печалят ^* . Я пишу, потому что надо есть хлеб от своего труда. Если завтра я получу возможность заработать хлеб иначе, — я не стану писать. — «Вестника Европы» я не искал, и он меня тоже. И напечатать в нем что-то я не почитаю себе за честь. Я удивляюсь (искренно), что этакое пустое и незначительное обстоятельство могло вызвать столько шума и ожесточения! О В<икторе> П<етровиче> я уже не могу и говорить: я увидал что-то ужасное и скорее положил лист и не стал читать. (Я ведь очень тяжело болен.) Меня ужаснул весь этот шум из-за пустяков. Было время (10 лет тому назад), когда Ан<атолий> Ф<едорович> Кони заботился сблизить меня с «В. Е.» ^* , но я этим не пользовался; потом, года четыре назад, об этом говорил Гончаров, но я опять ничего не делал; а теперь случилось так, что зашел ко мне Влад. Соловьев и спросил; «Нет ли чего нового прочесть». Я ему дал рукопись, которая лежала у меня на столе. А он ее взял читать и потом (по его обыкновению), смеясь, сказал мне: «А я рукопись отдал С<тасюлеви>чу, и он Вас благодарит». Только всего и греха моего перед скромностью. Мне, конечно, было очень неприятно быть виновником такого беспокойства, но я решительно ничем не виноват. У меня очень много пороков, но я не честолюбив и не славолюбив, да и что тут за честь такая! Я, право, не вижу ничего себе особенно лестного и — ей-право — был более всего сконфужен оттого, что это представляли за что-то необыкновенное для меня… Я ничем себя не мню высоко. Мне кажется, что я в литературе занимаю такое место, какое занимал когда-то актер Зубров ^* в труппе. Я — некоторая пригодность, — и только.

Ваш Н. Лесков.

Я бы непременно пришел к Вам, да мне нельзя идти на лестницу.

216

А. К. Чертковой

4 января 1892 г., Петербург.

Уважаемая Анна Константиновна.

Я получил Ваше письмо, прочел его я благодарю Вас за то, что Вы его написали и прислали. Замечания и дружеские укоризны, которые я нашел в этом письме, вполне мною заслужены и правильны, и я их принимаю и надеюсь, что они мне послужат на пользу. Вы ведь, конечно, знаете, что я Вас люблю и уважаю несколько особенно — имею к Вам какую-то, самому мне неясную, мистическую симпатию, и потому мне отрадно говорить с Вами и хочется быть с вами в согласии. И я хотел бы говорить с Вами обширно, а поговорю вкратце, потому что я очень болен, а предмет нашего разговора таков, что будет волновать меня. Поэтому если у Вас (по Вашему мнению) писано без последовательности, то у меня будет все без мотивов. — Я никакой вражды к Вл<адимиру> Гр<игорьевичу> никогда не чувствовал и теперь не чувствую. Я знаю, что мы «одного духа», и не сомневаюсь, что во всяком данном случае мы можем действовать сообразно одной цели и по одному образцу, и я люблю Вл. Г-ча и знаю, что в нем достойно любви и уважения. Сам я не только не лучше его, но я непременно хуже его (например, по запоздалости моего обращения и по сравнительной слабости моей борьбы с страстями), но я его считаю теперь за человека, склонного к подозрительности, и потому я непременно буду опасаться этой его черты; а при таком взаимном недоверии и остерегании себя друг от друга мы уже не можем пользовать один другого духовно, а непременно должны друг друга духовно портить. Можно повелевать своему разуму и даже своему сердцу, но повелевать своей памяти — невозможно! Она все будет хранить то, что в ней отпечатано. Я уверен, что мы с Вл. Г. можем без всякого уговора действовать заодно, но беседовать нам трудно, а вместе пойти или поехать — я с ним уже не считаю возможным, как для своей, так и для его же пользы. Я просто питаю страх к подозрительным людям и всегда уходил от них, чтобы не искушать их и не досаждать себе. По этой же форме отлились и отношения мои к Вашему мужу, которого, при всем этом, я нежно люблю и видел бы его с радостью, но… я всегда вспомню и вздумаю: «А не возбуждаю ли я опять в нем сомнений?!» — То же чувствует к нему и друг наш H. H. Ге, с которым В. Г. повторил то же самое, что и со мной. Так вот Вы и скажите мне практически: что именно я должен сделать, чтобы получились бы такие отношения, какие Вы хотите восстановить между мною и В. Г-чем? Скажите просто, и в сердце моем есть столько любви к Вам и веры в Вашу искренность, что я пущусь на Ваше слово и сделаю то, что Вы окажете. Думаю, что этим я кладу мое сердце в Вашу руку. Помогите же моей памяти…

Что над Л. Н. «смеются» ^* , это ничего. И над нами смеются, и я знаю, когда этому надо радоваться, и радуюсь, но… «если я знаю, что через это претыкается брат мой, — лучше я этого не буду делать».

С братской любовью и уважением

целую Вашу руку. Н. Лесков.

217

Д. Н. Цертелеву

23 января 1892 г., Петербург.

Достоуважаемый Дмитрий Николаевич!

Очень сожалею, что Вы меня вчера не застали. Однако это — совершенная случайность. Я почти не выхожу из дома, а в этот вечер мягкая погода выманила меня прокатиться. С утра до 2-х часовя никогда не выхожу из дома и с 6-ти вечера тоже бываю дома. Но вечерами я по большей части бываю слаб и ненадежен, а утром нервы мои спокойнее и я бодрее. На всякий случай я приготовлю Вам «Женские типы по Прологу», — это любопытно и не острее статей Ключевского ^* «Жития святых как исторический материал», но я уж и разобрать не могу теперь: «что льзя и то, чего не можно».

Ваш Н. Лесков.

218

С. Н. Шубинскому

18 марта 1892 г., Петербург.

Фельетон о балах очень хорош, то есть — любопытен, обстоятелен и толковито написан, по обдуманному и ранее сочиненному в голове плану. В это ужаснейшее время разнузданного литературного négligé [40]и это уже заставляет радоваться или по крайней мере не создает повода к мучению для литературного вкуса, и за это Вам спасибо. А «дань своему веку» все-таки и Вами воздана!.. Где это Вы слыхали, что «рука» будто может «встряхивать болото»?.. Как может это переносить Ваше ухо и как такая нелепица может согласоваться в умопредставлении образованного человека? Рука Петра могла расшевелить застоявшееся болото и разворошить его, или освежить, или очистить, но… «встряхнуть болото». Вы только подумайте: как это так представить, что болото встряхивают!.. Как Вам это не стыдно так писать?!. Была грязная улица, но проехал генерал Ш<у>б<инский> и «встряхнул ее». Что за нелепость! Как это быть может?..