Минутка.Потрудитесь не искать с Князева ваших денег. Их негде уже искать. Позвольте мне лучше его в Сибирь отправить. Я вам это очень советую.

Молчанов (встает). Господин Минутка, что это за тон? Что бы это могло значить?

Минутка.Стою за свою шкуру, Иван Максимыч. Виноват перед вами во всем главным образом один Фирс. Воротить всего заграбленного у вас в течение двадцати лет невозможно. И я, и голова, и тесть ваш — все пойдем под суд и пропадем без всякой пользы для вас. А вот я вам представлю бумажечки, по которым Фирс Григорьич один отлично прогуляется… (Отдает бумаги.)

Молчанов (пересматривая). Счет, расписка в получении денег за кладовую и накладная на какую-то мочалу… Я ничего не понимаю.

Минутка.Полтора года тому назад, ровно за три месяца до вашего возвращения из-за границы, у вас сгорели амбары, а в них две тысячи пудов хлопка. Товар этот не был застрахован; а не был он застрахован (помолчав)потому, что его совсем не было.

Молчанов (пожимая плечами в недоумении). Шарада за шарадой.

Минутка.А очень просто: привезли мочалу да сожгли ее за хлопок.

Молчанов (помолчав и вздохнув). Ловко, друг мой, Фирс Григорьич!

Минутка (вставая). Иван Максимыч! Я много виноват перед вами! Надеяться на какое-нибудь примирение с вами— это, разумеется, было бы довольно смешно и глупо; но я хочу вот чего: хочу одолеть свою гадость душевную и сказать вам: простите меня, бога ради!

Молчанов (грустно). Бог вас простит! (Подает руку, которую Минутка схватывает и мгновенно целует. Молчанов переконфуженный.)Что вы, что вы! Вонифатий Викентьич… Бог с вами! (Удерживает его за руки и ласково сажает назад в кресло.)Успокойтесь!

Минутка (горячо). А я за это весь ваш, весь, весь! и уж у меня Фирс железных браслеток не минует.

Молчанов.Вонифатий Викентьич, я вижу, вы меня не понимаете. Слушая вас, поневоле вспомнишь, что «самая высшая хитрость на свете состоит в том, чтобы никогда ни с кем не хитрить». Будучи честным человеком, каким я хоть не везде, но по некоторым статьям имею право себя считать, я ни в каких обстоятельствах не допущу вас сожалеть о вашей сегодняшней откровенности. Сказанное здесь — здесь умерло…

Минутка (кланяясь). Я в этом был уверен. Я всегда уважал вас за благородного человека.

Молчанов.Но вы напрасно думаете, что я желаю мстить Князеву. Взыскание с него я уступил приютам, чтобы меня не могли долго упрашивать эти деньги ему уступить или отсрочить их. Он не стоит этого. Но мстить… я не ищу этого. С Фирсом Григорьичем мои счеты так велики и длинны, что их лучше не пробовать сводить. Они начались у моей колыбели и кончатся, может быть, в день смерти моей. Этот человек ехидством взошел в дружбу к моему отцу; он оттер от него мать мою; он уговорил отца написать завещание, по которому состояние могло перейти ко мне только в таком случае, если я, достигнув возраста, женюсь на Мякишевой. Иначе, за руками у Мякишева, было другое завещание, по которому, в наказание мне, целая половина этого состояния должна была поступить в пользу богаделен. По милости Князева я в наше просвещенное время в шесть лет сделался женихом четырехлетней девочки… Кроме того… кроме того, общая молва говорит, что по его же милости я менее чем через год после этого завещания сделался сиротою. Не знаю, сколько в этом правды, но…

Минутка.Но правда в этом есть! есть, непременно есть.

Молчанов.Да, если верить голосу народа — это правда; народ весь в одно слово говорит это.

Минутка.Шепчет. Не говорит, а шепчет.

Молчанов.Если верить чувству крови — это правда: она кипит во мне, когда я его вижу. Как бы я ни был спокоен, стоит произнести при мне его имя — и я не свой. Я не могу, не могу быть своим, потому что один вид его меня в бешенство приводит. Я не могу вспомнить, глядя на этого человека, как он в восемь лет выучил меня пить сладкую водку, в десять горькую, а в пятнадцать ром и шампанское, как сам он у себя на квартире сажал мне на колени француженок да танцовщиц; как я в его же глазах двенадцатилетним мальчиком резал штоссы и он за меня расплачивался… Уезжал он — я уже сам по его стопам ходил в праздники к этим танцовщицам и француженкам, проигрывал им; поил их; векселя им давал… Меня пороть надо было, а воспитателя повесить, а его все нахвалиться не могли. Хвалили! За что ж хвалили? Что с голоду не морил да в нанку не одевал? а он душу мою одевал в лохмотья. (Помолчав.)Остальное все идет сплошная мерзость: в двадцать лет боязнь потерять право на имение ведет меня к женитьбе на девушке, к которой не чувствовал никакой привязанности; потом три года шлянья с своею тоской за границею; и когда б не открыл мне глаз Дробадонов, когда б он не поставил меня на нынешний путь, я был бы, верно, и теперь прежним поганцем и до сих пор довел бы уж мои дела до состояния, которого нельзя б было поправить. Так видите ли, как счеты-то мои с Фирсом длинны и как я хорошо их знаю.

Минутка.О состоянии, Иван Максимович, еще не беспокойтесь. Конечно, без состояния человек все равно что не человек; но вы… ваше состояние еще дай бог всякому. Вы все-таки самый богатый фабрикант в целом крае.

Молчанов.Ох боже мой! вы всё о состоянии! Помилосердствуйте! На что мне жаловаться! У нас на Руси есть люди, которым тузами, капиталистами бы быть, а они у своих благодетелей приказчиками или кучерами служат, либо еще хуже того: папиросы в веселых домах гостям подают, да не жалуются. Нам это в глупость нашу ставят; думают, что мы уж и обиды чувствовать неспособны!.. Нет!.. (ударяя себя в грудь)чувствуем мы ее… чувствуем… так чувствуем, что, может быть, если бы об этом, о чем мы говорим с вами, на народе вслух заговорить, так тысячи сердец об самые ребра в грудях стукнулись бы… да не звери мы, чтобы место любить, и не шуты, чтобы на ветер жаловаться… (тихо)потому что и своей вины каждый из нас тоже в этом долю видит! Что Фирс! Фирс прах, ходящий на двух лапках; а вот то, среди чего этот Фирс вырос, — это ничтожество, это холопство… это равнодушье… с которым приходится сживаться, которое приходится терпеть, — вот что, вот что непереносно! Нет… я не могу говорить об этом…

Минутка.Вы успокойтесь, Иван Максимыч! Я только ведь хотел вас предупредить… хотел сказать вам, чтобы вы… были осторожнее…

Молчанов.Благодарю вас. (Дает руку). Не думайте обо мне: я не боюсь врагов; я себя одного боюсь.

Минутка.Прощайте же, Иван Максимыч.

Молчанов.До свиданья.

Минуткаидет к окну.

(Улыбаясь.)Неужто вы опять через окно?

Минутка.А что ж вы думаете?.. Э! чтоб вы знали, право, так лучше.

Молчанов.Да что вы, бог с вами! Что за охота! Будто я чужой какой! будто вы не могли зайти ко мне просто по какому-нибудь своему делу!

Минутка.Ох, Иван Максимыч! ох, Иван Максимыч! Как вы плохо еще его знаете! Фирс не то, что на земле есть, а что под землею-то, и то он на семь аршин вглубь видит.

Молчанов.О, да бог с вами! Стоит ли он того, чтобы о нем постоянно думать! Но если вы уж непременно желаете делать секрет из вашего визита, то я сейчас принесу ключ от садовой калитки и через сад вас выпущу.

Минутка (останавливая его). Он нынче ночью ходил на телеграф и отправил в Петербург депешу своему поверенному и другую… (на ухо)Ефиму Гуслярову… мужу Марины Николавны.

Молчанов (вздрогнув и сжимая руку Минутке). Тссс.

Минутка (тревожно). Разве нас кто слышит?

Молчанов.Нет… не то… (Живо.)О чем депеша Гуслярову?

Минутка (пожимая плечами). Не знаю.

Молчановделает нетерпеливое движение.

Не знаю, Иван Максимыч, не знаю и узнавать не хочу, потому что из его депеши ничего не узнаешь. Он пошлет депешу, что овса или гречи больше не требуется, а читать это следует: «потребуй к себе свою жену».