Я взглянул на часы. Без шести два. Время почти истекло и в другом смысле тоже. Я взглянул на небо. К луне подплывала маленькая тучка. Сейчас они предпримут очередную и почти наверняка решающую атаку, и я должен буду предпринять свою очередную и почти наверняка последнюю попытку спастись. Я взглянул на палубу баржи. Она была нагружена металлическим ломом. Я схватил кусочек металла, потом еще раз прикинул расстояние от тучки до луны. Тучка словно сжалась, всю луну она не закроет, но край все-таки заденет.
Во второй обойме оставалось пять патронов, и я выпустил их в ту сторону, где — как я знал или догадывался — укрылись мои преследователи. Я рассчитывал задержать их на несколько секунд, хотя сам мало в это верил. Быстро сунув пистолет в непромокаемый футляр, задернул молнию и для большей надежности положил его не в кобуру, а в карман парусиновой куртки на молнии. Потом, пробежав несколько шагов вдоль баржи, вскочил на планшир и перепрыгнул на сходни. Когда я с трудом поднимался на ноги, я понял, что чертова тучка проплыла мимо, даже краем не задев луну.
Внезапно я почувствовал глубокое спокойствие — видимо, потому, что у меня больше не было выбора. И я побежал, поскольку не оставалось ничего другого — бросаясь, как безумный, из стороны в сторону, чтобы сбить с цели своих преследователей. Неоднократно я слышал мягкий звук их быстрых шагов — настолько близко они были от меня, и дважды чувствовал, как их руки пытались схватить меня за куртку.
В следующий момент я резко дернул головой, высоко взмахнул руками, выронив в воду кусок металла, зажатый в ладонях, и демонстративно тяжело упал на сходни. Шатаясь, словно пьяный, я с трудом приподнялся на ноги, схватился за горло и, опрокинувшись назад, упал в воду. Сделав самый глубокий вдох, на который был способен, я задержал дыхание.
Вода была холодная, но не ледяная, мутная и не очень глубокая. Мои ноги коснулись илистого дна, и какое-то время я старался не отрываться от него, я нанял медленно и осторожно выпускать воздух из легких, экономя запас, который, вероятно, был невелик — мне ведь не часто приходилось прибегать к такому трюку.
Если я не ошибался, предполагая, что преследователи наверняка мечтали меня прикончить — а я, разумеется, был прав, то, наверное, сейчас те двое с главной сходни
с надеждой взирали на то место, где я упал в воду. Я же надеялся, что струйка пузырей, медленно поднимающихся па поверхность, натолкнет их на ложные выводы и что для что го им не потребуется слишком много времени, ибо я уже не мог дальше разыгрывать представление.
Минут через пять, как мне показалось, хотя на самом /иле прошло не более тридцати секунд, я перестал посылать на поверхность пузырьки по той простой причине, что в легких воздуха больше не осталось. Я начал ощущать боль в груди, я уже слышал — и конечно, чувствовал как сердце колотится в пустой грудной клетке; начали болеть уши.
Оттолкнувшись ото дна, я поплыл направо, всей душой надеясь, что правильно ориентируюсь. Рука коснулась киля одной из барж и, воспользовавшись дарованным мне укрытием, я проплыл под ней и вынырнул на другой стороне.
Думается, останься я еще пять-семь секунд под водой, я бы захлебнулся. Теперь же, очутившись на поверхности, я был вынужден собрать всю силу воли, чтобы не разразиться кашлем, который наверняка донесся бы даже до другого конца гавани. Но когда дело идет о жизни или смерти, находятся силы, о которых и не подозревали в обычных условиях, и мне удалось обойтись несколькими глубокими, но беззвучными глотками воздуха.
В первые секунды я вообще ничего не видел, но только по той причине, что масляная пленка с поверхности попала в глаза. Я протер веки, но и тогда не увидел ничего особенного — только темный корпус баржи, за которую я прятался, главную сходню перед собой и еще одну баржу, стоявшую параллельно первой, футах в десяти.
До меня донеслись голоса — словно тихое журчание. Я тихонько подплыл к корме, ухватился за руль и осторожно выглянул. На сходне стояли два человека. Один из них светил фонариком, и оба, наклонившись, вглядывались в воду там, где я недавно в нее погрузился. Вода, к счастью, была темна и неподвижна.
Наконец, оба выпрямились. Один из них пожал плечами и выразительным жестом поднял руки ладонями кверху. Второй кивнул и осторожно потер ногу. Первый, посылая сигнал, поднял руки и дважды скрестил их над головой. В эту минуту раздался отрывистый кашляющий звук мотора, где-то совсем рядом. Очевидно, неожиданное обстоятельство совершенно их не устраивало, ибо тот, который подавал сигналы, схватил второго за руку и потащил за собой.
Я подтянулся и взобрался на баржу. На словах это звучит очень просто, но когда борт судна возвышается над водой фута на четыре, простое упражнение может оказаться и невыполнимым. Почти невыполнимым оно оказалось и для меня. Но, в конце концов, с помощью каната я преодолел расстояние и добрых полминуты лежал, как выброшенный на берег кит, прежде чем пробудившаяся энергия и осознание важности задачи заставили меня подняться на ноги и направиться на нос баржи, откуда я мог видеть главную сходню.
Те двое, которые были недавно полны решимости уничтожить меня, и теперь, несомненно, испытывали праведный подъем духа, проистекающий из удовлетворения от хорошо выполненной работы, сейчас казались лишь двумя едва различимыми тенями, готовыми раствориться среди еще более глубоких теней, окружающих береговые складские помещения. Я взобрался на главную сходню и на мгновение притаился, определяя, откуда доносится шум мотора. Затем, пригнувшись, добежал до места швартовки баржи со включенным двигателем и, опустившись на четвереньки, стал наблюдать.
Баржа была длиной не менее семидесяти футов, довольно широкая и неуклюжая. Более нескладной баржи я не встречал. Три четверти ее, начиная от носа, занимали задраенные трюмы. Далее размещалась рулевая рубка и за ней — каюта для экипажа. Сквозь занавешенные окна пробивался желтый свет.
Из окна рубки высунулся верзила и заговорил с матросом, который собирался спуститься на причал, чтобы отчалить.
Корма баржи была плотно прижата к сходне, на которой я лежал. Я подождал, пока матрос соскочит на причал, а потом бесшумно скользнул через борт на корму и притаился за каютой. Вскоре я услышал звук упавшего каната и глухой стук подошв, когда матрос прыгнул с причала на палубу. Тогда я осторожно добрался до железной лесенки, залез по ней на крышу рубки и ничком распластался на ней. Вспыхнули ходовые огни, но меня это трогало мало: они располагались по обе стороны рубки так, что там, где я лежал, тень казалась еще гуще и темнее.
Звук мотора стал ровнее, и причал начал удаляться. У меня мелькнула мысль — не попал ли я из огня да в полымя?
Глава 10
С самого начала я знал, что сегодня ночью придется выйти и море, и любой на моем месте, предполагая, в каких условиях он может оказаться, сообразил бы, что на нем сухого места не останется. Обладай я хоть каплей предусмотрительности, я бы позаботился о том, чтобы обеспечить себя водонепроницаемой одеждой. Но мысль о такой одежде ни разу не пришла мне в голову, и теперь оставалось просто лежать, притом не двигаясь, и расплачиваться за свою беспечность.
Я чувствовал, что замерзаю, и боялся, что замерзну до смерти. Ночной ветер, дувший над волнами Зейдер-Зее, мог пробрать до костей даже тепло одетого человека, если тот вынужден лежать без движения, а я не был тепло одет. Я промок до нитки и на холодном ветру чувствовал, что превращаюсь в глыбу льда— с той лишь разницей, что глыба льда неподвижна, а меня, беспрерывно била дрожь, как человека, заболевшего болотной лихорадкой. Единственным утешением была мысль о том, что если пойдет дождь, хуже мне не будет.
Онемевшими и замерзшими пальцами, которые совершенно не слушались, я кое-как расстегнул молнию, вынул из кармана пистолет и оставшуюся обойму и, зарядив его, прикрыл парусиновой курткой. Потом, решив, что если палец окончательно закоченеет, я даже не смогу нажать на спуск, я сунул под куртку и правую руку. Но под ней руке стало еще холоднее, и я был вынужден вынуть ее.