Я увидел его и в тот же миг спустил курок пистолета, ибо точно знал, замешкайся я на секунду — и он не упустит своего шанса.

На лбу сморщенного человечка расцвела красная розочка. Он сделал шаг вперед — рефлекс человека, уже ставшего мертвецом, и, обмякнув, опустился на пол почти так же беззвучно, как до этого подкрадывался ко мне. Рука его все еще сжимала обрез.

Я перевел взгляд на дверь, но если подкрепление и было, оно ничем себя не выдавало. Я выпрямился и перебежал к полке с библиями, но и там никого не обнаружил. Никого и в соседней комнате с кабинками, где все еще без сознания лежал Джордж.

Я, не церемонясь, поднял его со стула, перекинул через плечо и, затащив наверх, в церковь, небрежно свалил за кафедру, где он был надежно укрыт от взоров любопытствующих, пожелавших заглянуть в церковь через входную дверь, хоть я и не представлял, кому могло взбрести в голову заглядывать в церковь посреди ночи.

Открыв дверь, я выглянул наружу. Набережная канала по-прежнему тиха и безлюдна.

Три минуты спустя я остановил свое «такси» неподалеку от церкви, снова вошел в нее и, перетащив Джорджа в машину, бросил на заднее сиденье. Он тотчас же свалился па пол, а так как это положение, видимо, было для него более удобным, я оставил Джорджа в покое и, убедившись, что вокруг нет ни души и никого не интересуют мои действия, вернулся в церковь.

В карманах трупа я не обнаружил ничего, кроме нескольких самодельных сигарет, что вполне согласовывалось с его состоянием, когда он пришел по мою душу со своей пушкой — он до самой макушки накачался наркотиками. Я взял его оружие в левую руку, ухватил убитого за воротник куртки — любой другой способ запачкал бы пятнами крови мою одежду — единственный приличный костюм, который у меня оставался — и потащил его через подвал и вверх по лестнице, выключая по пути свет и закрывая за собой двери.

Снова осторожная разведка у выхода из церкви, снова пустынная тихая улица. Я перетащил труп к парапету и под скудным прикрытием своего «такси» опустил его в канал — так же бесшумно, как, несомненно, опустил бы и он меня, если бы чуть проворнее орудовал своим обрезом. Оружие отправилось вслед за ним.

Я вернулся к машине и открыл уже дверцу, как вдруг к соседнем с церковью доме распахнулась дверь, и появился человек, который, нерешительно оглядевшись, направился прямо ко мне. Дородный мужчина, облаченный во что-то вроде ночной рубашки, поверх которой он накинул халат, с довольно внушительной головой с гривой седых полос, седыми усами и пышущим здоровьем румянцем на щеках. Лицо его в этот момент выражало легкое удивление и дружелюбие.

— Чем могу помочь? Он обладал глубоким и звучным голосом, которым отлично владел, как человек, который привык к тому, что его слушает множество людей. — Что-нибудь случилось?

— А что должно было случиться?

— Мне почудилось, что в церкви какой-то шум.

— В церкви? — Теперь наступила моя очередь выглядеть удивленным.

— Да, в моей церкви. Вон там! — Он показал на нее, словно я не мог отличить церковь от обычного дома. — Я пастор Гудбоди… Доктор Таддеус Гудбоди. Я подумал, уж не забрался ли туда кто-нибудь посторонний…

— Только не я, ваше преподобие. Я уже забыл, когда посещал церковь в последний раз.

Он кивнул, как будто это его ничуть не удивило.

— Мы живем в век безбожия. Странный час вы выбрали для прогулок, молодой человек.

— Так я же водитель такси, работаю в ночную.

Он окинул меня скептическим взглядом и заглянул в машину.

— О, Боже милостивый! Там чей-то труп!

— Никакого трупа там нет, просто пьяный матрос, я везу его обратно на корабль. Он свалился с сиденья, вот я и остановился, чтобы водрузить его обратно. Я подумал, — добавил я елейным тоном, — что христианский долг просто требует от меня этого. Был бы труп, я не стал бы церемониться.

Мои профессиональные аргументы, однако, не возымели никакого действия. Тоном, которым он обращался, очевидно, к самым закоренелым грешникам из своей паствы, он сказал:

— Настоятельно требую, чтобы вы дали мне на него взглянуть.

Он решительно прорывался к такси, а я также решительно преграждал ему дорогу.

— Прошу вас, не надо лишать меня водительских прав.

— О, я так и знал… я так и знал! Дело настолько серьезно, что вас даже могут лишить водительских прав!

— Ну да! Если я сброшу вас в канал, я, естественно, потеряю права… — Я сделал вид, что задумался. — Конечно, если вам удастся выбраться оттуда.

— Что? В канал! Меня? Служителя Господа? Вы угрожаете мне насилием, сэр?

— Да.

Доктор Гудбоди быстро отступил от меня.

— Мне известен номер вашей машины, сэр. Я буду жаловаться.

Ночь приближалась к концу, а я еще хотел немного поспать прежде, чем наступит утро. Поэтому я решительно сел в машину и нажал на газ.

Доктор Гудбоди остался стоять на дороге, потрясая мне вслед кулаком, что едва ли свидетельствовало в пользу его представлений о любви к ближнему и, кажется, облегчая душу в каких-то страстных выражениях. Но я их уже не слышал.

Интересно, обратится ли он с жалобой в полицию? Пораскинув мозгами, я решил, что это маловероятно.

Я уже притомился, таская Джорджа по лестницам. Правда, весил он ничтожно мало, но то ли потому, что я не спал, то ли потому, что не обедал, только я почувствовал, что начинаю сдавать. Более того, мне уже осточертели эти наркоманы.

Как я и ожидал, дверь в крошечную квартиру Астрид Лемэй оказалась незапертой, видимо, Джордж уходил последним. Я открыл дверь, включил свет и, пройдя мимо спящей девушки, не церемонясь, бросил Джорджа на кровать. Очевидно, скрип матраца (а не яркий свет в комнате) разбудил Астрид. Во всяком случае, когда я вернулся в ее комнату, она сидела в постели и терла глаза, все еще затуманенные сном. Я посмотрел на нее сверху вниз взглядом, долженствующим выражать глубокую задумчивость, и не произнес ни слова.

— Когда я легла, он спал, — сказала Астрид, словно оправдываясь. — Должно быть, позже он встал и снова ушел. — Поскольку эту цепочку логических умозаключений я встретил молчанием, она тотчас с отчаянием продолжила: — Я не слышала, как ушел Джордж! Не слышала! Где вы его нашли?

— Ни за что не угадаете. В гараже… Он возился у шарманки, пытаясь снять крышку. Да только у него ничего не вышло.

Уже не в первый раз за сегодня она закрыла лицо руками. Пока она не плакала, но я уныло подумал, что это вопрос времени.

— А почему вы так расстраиваетесь? — спросил я. — Он очень интересуется шарманками, не правда ли? Любопытно, почему? Возможно, конечно, из любви к музыке.

— Нет… Да… С самого детства он…

— Лучше помолчите! Если бы Джордж любил музыку, он предпочел бы слушать пневматическую дрель. Он без ума от этих шарманок по одной простой причине. Весьма простой… И мы оба знаем, что это за причина. Она уставилась на меня, но не с удивлением, а со страхом. А я, внезапно почувствовав усталость, опустился на край кровати и взял ее руку в свою.

— Астрид?

— Да?

— Вы почти так же искусно лжете, как и я. Вы не пошли искать Джорджа, потому что, черт возьми, прекрасно знали, где он, и прекрасно знаете, где я его нашел, — там, где он был в полной безопасности, там, где его никогда не нашла бы полиция, потому что ей никогда не пришло бы в голову искать в таком месте. — Я вздохнул. — Дым, конечно, не шприц, но, полагаю, все же лучше, чем ничего.

Она с побелевшим лицом смотрела на меня, а потом снова закрыла лицо руками. Плечи ее начали вздрагивать — я так и знал, что дело кончится этим. Не могу объяснить свои побуждения, но я не мог сидеть, не попробовав протянуть хотя бы руку в знак утешения, и когда я это сделал, она безмолвно подняла полные слез глаза, нагнулась и зарыдала у меня на плече. Я уже стал привыкать к тому, что в Амстердаме многие обращаются со мной подобным образом, но еще не мог смириться, поэтому попытался отвести руки Астрид. Но она лишь сильнее сжала их. Я знал, что в сущности ко мне все это не имеет никакого отношения — сейчас она нуждалась в сочувствии, а тут я подвернулся. Постепенно рыдания стихли, и она примолкла. На заплаканном лице застыли растерянность и отчаяние.