Солнце село, и ловцы рабов двинулись дальше. С наступлением темноты Шварц совершенно перестал ориентироваться и замечал только, что путь ведет то по холмам, то по узким долинам. Изредка проходили мимо болот, и тогда мириады жигалок поднимались от воды и устремлялись вслед за караваном. Шварц и эмир чувствовали, как они впиваются им в тело, но не могли их отогнать: руки были связаны.
На небе стали появляться звезды, и при их свете идти стало легче. Время от времени какой-нибудь из разведчиков возвращался назад и вполголоса докладывал о чем-то Абдулмоуту. Наконец, когда до полуночи оставалось около часу, Раб Смерти приказал всем остановиться.
Как Шварц ни напрягал зрение, никакой деревни впереди он не смог разглядеть. Солдаты из авангардного отряда приходили и уходили, командующий негромко отдавал какие-то распоряжения. Все ездовые и вьючные животные были согнаны в одно место и оставлены там под присмотром нескольких сторожей. Солдаты разделились на маленькие группы и постепенно исчезли в ночи, так что в конце концов около пленников, которых давно отвязали от их вола, остался только Абдулмоут с десятком своих людей.
— Скоро вы увидите, как захватывают рабов, — сказал он, — все начнется через несколько минут. Но не думайте, что в суматохе вам представится возможность бежать: за вами будут следить, и при первом же шаге в сторону вы будете немедленно пристрелены!
У Шварца на душе скребли кошки; он думал не о себе, а о несчастных, ничего не подозревающих неграх, на которых должна напасть эта свора бандитов.
— Деревня находится близко отсюда? — спросил он, не особенно надеясь получить ответ.
Однако Абдулмоут неожиданно ответил:
— Да. Вы пойдете с нами до внешней ограды и увидите своими глазами, как мы захватим деревню.
— Нападение решено окончательно и бесповоротно?
— Аллах! А кто и с какой стати должен его отменить?
— Подумай, ведь эти сельские жители ничего тебе не сделали, и они такие же люди, как ты!
— Умолкни! — грубо оборвал его араб. — Я не для того тебя тут держу, чтобы выслушивать от тебя наставления! Эти черномазые — все равно, что скот. Они не умеют думать и чувствовать и лижут руку, которая их бьет. Скажи-ка мне, как обращаться с твоим ружьем. Я вижу, что оно гораздо лучше любого из наших ружей, но я не умею его заряжать.
— Ты собираешься стрелять из него по неграм?
— Ну да. А что еще ты мне прикажешь с ним делать?
— В таком случае можешь повесить его обратно! Я не хочу участвовать в убийстве невинных людей!
— Проклятый пес! Ты будешь меня слушаться или нет?!
— Я же сказал: нет!
— Я убью тебя!
— Давай-давай попробуй!
Абдулмоут одумался, отбросил ружье в сторону и сказал:
— Не сейчас. Ты получишь свое наказание позже. А теперь вперед!
Четверо солдат схватили шабах эмира и Шварца и потащили пленников в темноту, остальные тихо последовали за ними. Вскоре путь им преградило какое-то высокое сооружение, оказавшееся при ближайшем рассмотрении первой из двух колючих изгородей, окружавших деревню Омбула.
Всю дорогу сюда Шварц тщетно ломал голову в поисках средства оповестить негров о грозящей им беде. Единственный способ, который он видел, неминуемо должен был стоить ему жизни. Все же Шварц решил пожертвовать своей жизнью, чтобы спасти несколько сотен людей.
— Я знаю, как спасти жителей Омбулу, — шепнул он на ухо эмиру.
— Как же? — так же тихо спросил тот.
— Очень просто. Я закричу изо всех сил, так что мой голос услышит вся деревня, и все спящие проснутся!
— Аллах тебя сохрани от этого! Ты отдашь свою жизнь и не спасешь при этом ни одного человека! Деревня окружена, и никто уже не сможет убежать отсюда. Твой поступок только увеличит беду, потому что лучше уж этим беднягам умереть во сне, не успев понять, что происходит.
Доводы, которые привел эмир, были вескими, но охваченный отчаянием Шварц уже не мог ничего слушать. Он открыл рот и собирался выполнить свое безумное намерение, но в этот момент к ним подошел один из унтер-офицеров и доложил командующему:
— Мы можем начинать. Все уже стоят на своих местах, часовых у входа тихо убрали, и загон для скота тоже окружен.
Эти слова несколько отрезвили Шварца, и он отказался от своей бесполезной жертвы.
— Зажигай! — коротко распорядился Абдулмоут.
Офицер присел на корточки… Тихий звон стали о кремень — вспыхнувшая искра — тлеющий ружейный фитиль — и вот уже один, а затем и десять, двадцать язычков пламени принялись лизать сухой кустарник изгороди. Пламя пожирало ограду метр за метром, распространяясь вокруг деревни с такой быстротой» будто забор был сделан из промасленной бумаги.
Первый огонь послужил сигналом для ловцов рабов, и в ту же минуту со всех сторон начали вспыхивая другие. Через две минуты вся изгородь уже полыхала. По ту ее сторону раздались чьи-то испуганные крики, на которые ответило несколько выстрелов.
— А, это проснулись пастухи, их прикончили! — вне себя от возбуждения и какого-то дьявольского восторга прокричал Абдулмоут. — Теперь началось! Сейчас вы услышите, как заверещат эти крысы.
Подул сильный ветер, и его свист вместе с треском огня нарушили тишину ночи. К этим звукам примешивались отдельные крики, срывавшиеся с губ жителей, разбуженных выстрелами. Негры выскакивали из своих токулов и с ужасом видели, что деревня горит.
— Пожар! Горим! — кричали они хором, не понимая еще всей глубины постигшего их несчастья.
Проснувшиеся расталкивали тех, кто еще спал, чтобы вместе с ними попытаться погасить огонь. Но их усилия были напрасны: летавшие вокруг искры то и дело падали на тростниковые крыши. Вскоре пылали все без исключения хижины. Палящий зной погнал негров прочь от их домов. Но куда бежать? Сквозь горящую изгородь выбраться на свободу было невозможно, и вся толпа устремилась к воротам, которые обычно днем стояли открытыми, а ночью занавешивались тростниковыми циновками и охранялись несколькими воинами. Тут-то и выяснилось, что ворота заняты ловцами рабов, которые, увидев приближающихся людей, тотчас же открыли стрельбу. Стариков убивали на месте, более молодых сбивали с ног и скручивали веревками, запасы которых составляли едва ли не большую часть имущества, взятого с собой ловцами рабов.
Сцену, представшую перед глазами эмира и Шварца, невозможно описать. Мужчины хватали на руки своих детей и пытались прорваться сквозь бушующее пламя. Они падали, сраженные пулями, и детей вырывали из их коченеющих рук. Одна старая женщина выбежала из ворот, громко ликуя, что ей удалось спастись от огня, и в тот же миг мощный удар приклада обрушил ее на землю. За ней выскочила совсем молоденькая негритянка, ведя за собой двух своих сыновей. Мальчиков тут же отняли у нее, а ее саму по рукам и ногам связали веревками. Коренастый негр, легко раненный пулей одного из ловцов рабов, внезапно отделился от толпы и бросился куда-то назад, петляя между горящими токулами. Его тут же догнали и ударом приклада в солнечное сплетение свалили наземь, а затем перерезали ему ахиллесово сухожилие, чтобы он не пытался больше бежать.
Перечень всех этих страшных эпизодов может занять не один десяток страниц. Отдельные крики, слышавшиеся поначалу, превратились в единый, разрывающий душу вой и рев. Теперь уже все люди поняли, что имеют дело не со случайно возникшим пожаром, а с нападением отряда разбойников, от которых им не спастись. Воины собирались толпой, чтобы умереть сражаясь. Но, так как они не успели выхватить из огня свое оружие, их перебили в считанные минуты. Те, кому под руку попадались ножи, использовали их, чтобы покончить с собой. Другие добровольно прыгали в огонь и толкали туда же своих жен или детей, чтобы спасти их от рабства.
Шварц чувствовал, как волосы на его голове становятся дыбом. Он судорожно прижал к глазам руки, чтобы не видеть всего этого кошмара, но крики несчастных негров и торжествующие возгласы убийц продолжали сводить его с ума. Озаренные отблесками огня, ловцы рабов казались чертями, которые водят свои адские хороводы вокруг душ проклятых грешников. Христианские заповеди были сейчас забыты немцем, и если бы он мог одним словом уничтожить всю шайку Абдулмоута, то, не задумываясь, сделал бы это.