— Верь мне, я знаю, что говорю. Я абсолютно уверен, что Сын Тайны и есть твой Мазид. Если хочешь, я даже попробую тебе доказать, что на самом деле Абдулмоут ничего не знает о твоем сыне.

— Как ты собираешься это сделать?

— Подожди только того момента, когда он снова заговорит с нами!

— Ты разрываешь мне душу! Впрочем, даже если ты прав, если Сын Тайны действительно тот, кого я ищу, — чем это теперь может мне помочь? Я все равно его не увижу, и он никогда не узнает, кто был его отец. Нас обоих скоро убьют, а кроме нас, некому рассказать ему обо всем.

— Но пока-то мы еще живы!

— Сейчас, сегодня — да, но, боюсь, это ненадолго!

— Конечно, о бегстве в данных обстоятельствах не может быть и речи, но ведь Абдулмоут сам признался нам, что в течение нескольких дней нас не тронут. Он хочет насладиться зрелищем твоих страданий, а это «удовольствие» ему придется отложить до возвращения в селение. Мы должны выдержать этот поход, значит, он пока будет беречь наши силы. Теперь давай подсчитаем. Сегодня состоится нападение на Омбулу, завтра ловцы рабов будут праздновать свой успех, а послезавтрашний день уйдет на подготовку к отправлению. Далее: дорога назад с захваченными рабами и товарами займет едва ли не в два раза больше времени, чем путь сюда. Таким образом, пройдет не меньше семи-восьми дней, прежде чем караван достигнет селения. За это время мы успеем что-нибудь придумать. Но и это еще не все. Вспомни о том, что в селении восстал гарнизон! Мы, разумеется, ни слова не скажем об этом Абдулмоуту.

— Ты думаешь, что из этой ситуации можно будет извлечь какую-нибудь выгоду для нас?

— Конечно! Если будет удачным нападение бунтовщиков, которые подстерегают отряд на равнине, то с Абдулмоутом будет покончено, и мы получим свободу.

— Бог милостив! Ты льешь бальзам на мои раны!

— Может быть, нам удастся избавиться от шабаха. Для этого одному из нас нужно только освободить руки.

— Сомневаюсь, что это возможно. Мои так прочно привязаны к бревну, что веревка врезается прямо в тело.

— Да, со мной то же самое, но веревка постепенно ослабевает, и я лучше сотру себе с рук мясо до самых костей, чем позволю себя убить, не предприняв попытки освободиться.

Тем временем ловцы рабов принялись седлать своих лошадей, верблюдов и быков: до захода солнца оставалось неполных два часа. Абдулмоут вновь подошел к своим пленникам и сказал:

— Я пришел попросить у вас прощения за то, что никак не могу позволить вам ехать верхом. Но за это вам будет оказана большая честь: вы будете привязаны к моей собственной лошади. Видите ли, друзья мои, я вас так сильно полюбил, что не в силах расстаться с вами ни на минуту. А тебе, эмир, может быть, приятно будет лишний раз вспомнить при этом своего сына, который, да будет тебе известно, так же бежал за моей лошадью.

— Это мы знаем и без тебя, — невозмутимо ответил Шварц.

— Что ты можешь знать, гяур?

— То, что ты сделал с мальчиком Мазидом.

Абдулмоут бросил на немца долгий, испытующий взгляд, а потом сказал язвительным тоном:

— Ты бредишь! Где ты был в то время?

— Дома, в моем отечестве. Но Господь всемогущ и всеведущ, по его воле совершаются тысячи чудес. Знаю мальчика, которого ты похитил.

— Не может быть! — вскричал араб, отшатнувшись.

— В отличие от тебя я говорю правду. Желая усугубить страдания эмира, ты достиг противоположной цели: ты, можно сказать, снова вернул его к жизни.

— Я тебя не понимаю.

— Хорошо, я буду говорить яснее. Я знаю эмира только три дня, и за это время он ничего не рассказывал мне о своем прошлом. Ваш разговор о его сыне очень заинтересовал меня, и после того, как нас привязали здесь, я подробно расспросил его обо всем. Всевышнему было угодно, чтобы благодаря мне его боль превратилась в радость, потому что, как я уже сказал, я знаю его сына.

Абдулмоуту не удалось скрыть свое волнение, он весь подался вперед и закричал:

— Где он?! Где он находится?

— Совсем не там, где ты сказал.

— Это понятно, но где же?

— У очень хороших людей — у моих друзей. Он вовсе не болен и не слеп, и он прекрасно может говорить, потому что ты не вырвал ему язык. Он стал замечательным юношей, и его отец с гордостью прижмет его к своему сердцу.

— Ну, эту надежду ему придется оставить, — оборвал его Абдулмоут, — пока что вы еще мои пленники, и я сумею позаботиться о том, чтобы в этой жизни отец не встретился со своим сынком. Но кто мог подумать, что эта сука, жена вождя, убежит вместе с мальчишкой?!

Только этого Шварцу и надо было. Надеясь, что в гневе у Абдулмоута вырвутся еще какие-нибудь неосторожные слова, он продолжал его поддразнивать:

— Ты тогда поступил не очень-то умно, — заметил он. — Должно быть, Аллах обделил тебя разумом, если ты не догадался увезти мальчика подальше!

— Молчи, шакал! По-твоему, Мукамбассе расположена недостаточно далеко от Рунга? Разве не нужно несколько месяцев, чтобы добраться из Кенадема до народов мамба?

— Этого я не отрицаю. Но его побег доказывает, что нужно было увезти его еще дальше на юг. Это была глупость — продать его одному из вождей мамба.

— Не смей так говорить со мной, иначе я покажу тебе, на что я способен! Вождь отсчитал за него кругленькую сумму, больше, чем можно получить за десять черных рабов. Он хотел его как следует откормить, чтобы хоть раз в жизни попробовать мясо белого человека. Разве я был виноват, что его жена, которую он похитил, его не любила, что она убежала от него и взяла с собой мальчишку! За что только она так привязалась к этому щенку?!

— Ты мог бы отправиться на поиски этих двоих.

— Не давай мне советов! Они мне не нужны, я и сам знаю, что мне надо делать. Женщина не вернулась в свои родные места, к своему народу. До сих пор я был уверен, что она погибла в пути вместе с ребенком.

— Ну, так я должен тебя разочаровать. Они оба живы и здоровы. Именно эта женщина рассказала мне, что ты продал мальчика вождю. Совсем недавно она видела и узнала тебя.

— Где? Где она теперь? — вскинулся Абдулмоут.

— Я еще не выжил из ума, чтобы сообщать тебе это.

— Говори, я приказываю тебе!

— И не подумаю. Я люблю мальчика, или, точнее, уже юношу, а теперь я совершенно случайно нашел его отца, и скоро они оба наконец будут вместе.

— Они отправятся вместе в самую глубокую яму преисподней, и ты тоже, проклятый гяур! — полностью потеряв самообладание, завизжал Раб Смерти и, выхватив нож, замахнулся на немца.

Тот спокойно посмотрел ему в глаза и ответил:

— Ну что ж, ударь, если посмеешь! Но после этого удара ты распростишься со своей жизнью, потому что, убив меня, ты лишишься единственной надежды на спасение.

Изумление, в которое привели Абдулмоута эти слова, невозможно передать.

— Что? — оторопело переспросил он. — Ты можешь спасти меня, ты? Но от кого или от чего?

— От мести Мазида — украденного тобой мальчика. Это по его просьбе я поскакал вслед за вами, чтобы предупредить беланда и погубить тебя. Ты видишь, я не боюсь тебя и говорю откровенно. Богу было угодно, чтобы по пути я встретил его отца, которого безуспешно искал все эти годы. У него есть могущественные покровители, которые позаботились о нем, потому что он сын эмира. Если ты вернешься назад, можешь считать себя мертвецом, и твоя кончина будет вдвойне ужасной, если они не увидят с тобой меня, а, напротив, узнают, что я пал от твоей руки.

Все это звучало так убедительно, что Абдулмоут окончательно растерялся. Некоторое время он молчал, затем сказал полувопросительно, полуутвердительно:

— Ты лжешь, чтобы спасти себя?

— Думай, что хочешь, — пожал плечами Шварц, — твоя судьба в твоих руках.

— Значит, меня поджидают твои люди?

— Да.

— Где?

— Не понимаю, зачем ты задаешь вопросы, на которые сам не стал бы отвечать на моем месте. Ты считаешь, что я глупее тебя?

— О нет, ты умен! Ты так умен и хитер, что невозможно разобрать, когда ты лжешь, а когда говоришь правду!